Мещеряков полузакрыл глаза, откинулся в кресло и, пригибая на руке пальцы, принялся перечислять офицеров, давая им характеристики. Чтобы так говорить о людях/как говорил 'Мещеряков, нужно было знать их лично,' изучив не только на основании донесений и наспех услышанных мнений. Мещеряков хвалил Баштово- го, начальника штаба батальона, назвал его другом Цезаря Куникова и его соратников по борьбе на Малой земле, что служило отличной рекомендацией. Тепло говорил контр–адмирал о командире первой стрелковой роты Рыбалко, как о человеке примерной исполнительности и храбрости: "где нужно проломить - проломит, где нужно удержать - удержит", о командире пулеметной роты Степняке - красавце, песеннике и храбреце, о молчаливом сибиряке Цыбине - командире автоматчиков, герое новороссийского штурма, о Яровом, Горленко, Курилове, молодых, отважных офицерах, о многих других… Букреев понял, что Мещеряков любит всех этих людей, они вырастали на его глазах, ему, может быть, хотелось похвалиться ими. Букрееву стало ясно, что в батальон пришли люди, специально подобранные, - это был цвет офицерского состава морской пехоты. Теперь было понятно и отстранение Тузина. Он не подходил к такому батальону.
- Я вас, кажется, уморил, -закончил Мещеряков, - сами лучше меня узнаете всех. В бою! В бою засияют новые имена… И вот мой совет, Букреев: держитесь Батракова. Он вам первый помощник и друг…
Мещеряков нажал кнопку звонка, в дверях показался адъютант.
- Ужин прикажите подать.
Адъютант вышел, Мещеряков поднялся из‑за стола, посмотрел на часы. Очевидно, прием был закончен. Букреев встал.
- Разрешите итти, товарищ контр–адмирал?
- Нет, нет, оставайтесь и вы, так сказать, на стакан чая. Моряки гостей голодными не отпускают.
Миловидная женщина ловкими движениями тонких рук расставила тарелки на столике, прозвенела ножами и вилками, откупорила бутылку вина. Открыв судки, она кивнула головой и смущенно ушла, чувствуя на себе взгляды мужчин.
- Да… Все мы люди грешные, - сказал Мещеряков после ее ухода.
Шагаев рассмеялся, за ним - Букреев и сам Мещеряков. Только Батраков сидел такой же серьезный, смотря на всех своими ясными глазами и не понимая причины смеха. Мещеряков потрепал его по плечу.
- Или в самом деле аскет, или тонко играешь…
- Я не понимаю, - Батраков покраснел, пожал плечами.
- Иосиф! Пьешь‑то хотя?
- Не пью, товарищ контр–адмирал. Если для компании и то очень немного.
- Скучный у вас будет заместитель по политической части, Букреев!
- Никак не приучу, - пошутил Шагаев, присаживаясь к столу вслед за Мещеряковым и любовно оглядывая пищу. - Начнем, пожалуй, с салатика. Прошу разрешения, Иван Сергеевич.
- Да, - Мещеряков замахал руками, - чтобы не забыть!
Он встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с морской фуражкой в руках.
- Вам, Николай Александрович. Как бы "посвящение в рыцари". Появиться перед моряками должны в этой фуражке обязательно. Ну‑ка, наденьте. В аккурат, как говорит мой шофер. Носите до славы. А она не за горами. Теперь выпьем за нового моряка, капитана Букреева.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тщетно прождав до ночи Букреева и Батракова, задержавшихся у контр–адмирала, начальник штаба батальона Иван Васильевич Баштовой решил уйти домой. Оставив в штабе командира взвода связи лейтенанта Плескачева, Баштовой вышел на улицу.
Тучи расходились, и на проясневшем небе заблестели звезды. Потеплевший ветерок шевелил на деревьях листья. В темноте слышался их неумолчный, тонкий шелест. Казалось, тысячи бабочек, уцепившись за ветви деревьев, трепыхали крылышками.
Баштовой постоял под деревьями, прислушался к этому странному шуму и, расстегнув китель, пошел цомой по береговой дороге. Под ногами скрипела щебенка. Причудливые кусты боярышника представлялись совершенно недвижными, как скалы. На спуске Баштовой ускорил шаги, предвкушая домашний уют, самовар, диван, на котором можно растянуться и, закурив папироску, поболтать с женой о милых пустяках. "Как все же. быстро, - думал Баштовой, - женщина привыкает к роли жены и матери?" Ведь совсем недавно его жена была автоматчицей их батальона, сражалась вместе с мужчинами. В прошлом году, месяца за три до высадки куниковского десанта на Мысхако, Баштовой, взяв иод руку автоматчицу Олю, пошел с ней в Геленджикский загс и расписался в присутствии группы друзей, вооруженных с ног до головы. Здесь был и сам Куников, взявший с Баштовых слово "иметь его в виду", когда понадобится "крестный папаша".
Ольга, девушка из казачьей семьи, присоединилась в Анапе к отряду Куникова, отходившего тогда к Волчьим воротам. Потом она участвовала в боях под Новороссийском, у балки Адамовича и цементных заводов и высадилась с десантом на Мысхако, где на восточном берегу Цемесской бухты был отвоеван моряками Цезаря Куникова важный стратегический плацдарм, названный Малой землей. Здесь Баштовой получил сведения нашей контрразведки о том, что немцы вырезали в Анапе всю семью его жены - одиннадцать человек - за то, что Ольга ушла с моряками. Баштовой и Ольга вместе переживали это горе. Оно сблизило их еще больше. У Баштового умерла мать, когда он сражался за Одессу, брата–пулеметчика убили под Севастополем, отца давно не было. Судьба соединила на поле сражения Баштового и Ольгу, они любили друг друга. Ольга могла не итти в десант на Мысхако - ее по беременности освободили, но она пошла. Их высаживал Звенягин в зимнюю штормовую ночь. Когда мотобот не мог пристать к берегу, Баштовой бросился в ледяную воду и на плечах вынес Ольгу на берег.
Теперь у них четырехмесячный сын Генька. Так на войне Баштовой познал впервые великое чувство отцовства. Генька был самым молодым "куниковцем" Мещеряков стал его "крестным", заменив погибшего Куникова. И теперь контр–адмирал выбирает время, чтобы заехать в домик Баштовых и поняньчить своего "крестника".
Баштовой замечал, как тоскует жена, с тревогой ожидая часа расставания. Она теперь не могла итти с ним, но знала, что такое десант морской пехоты, что такое "первый бросок".
Вот близок дом. Баштовой почти бежал, то и дело ступая в лужи. Не беда! Он снимет дома сапоги, и жена просушит их. Вместо сапог он наденет домашние туфли, скроенные и сшитые ею из его старой шинели. Она сейчас так удивительно просто и ловко хозяйничала в их домике… Он навсегда запомнит контратаку на школу Станички - предместья Новороссийска. Школа стоила батальону немало жизней, но немцы штурмом снова захватили ее. Тогда при свете германских ракет моряки молча пошли в контратаку. Ольга поднялась вместе со всеми и достигла кирпичной разрушенной стены. Многие были убиты. Ольга упала, и он ринулся к ней, думая, что она тоже убита, но увидел, как сильно ее руки сжимали автомат. Короткие красные с голубым искры вырывались из ствола, и плечо ее дрожало от плотно прижатого к нему приклада. Они отбили школу Станички в ту ночь…
Баштовой, запыхавшись, почти вбежал на крыльцо и постучал. Жена как будто ждала его, где‑то близко притаившись, - так быстро она открыла дверь.
- Ваня! Так долго сегодня!
- Оля, не спишь?
- У нас гости. Ждем тебя. Павел пришел с Тамани.
- Павел Пришел? Отлично. Я давно не видел его.
- У нас Курасов с Таней…
- Тоже отлично, Оля.
- Как может быть иначе, - сказал Звенягин, выходя навстречу хозяину, - хотел бы я знать, как мог ты сказать иначе? Здорово, Иван.
- Здравствуй, Павел! - Баштовой обнял Звеня- гина. - За вами прислали с Тамани?
- Эх ты, муж! Сразу за дела…
Звенягин маленький, с откинутой назад головой, резко покачивая плечами, пошел вперед. В комнате на диване возле Курасова прикорнула Татьяна, полуобняв его и положив ему голову на грудь. Услышав шум, она встряхнула головой, - светлые волны рассыпались, - высвободила из‑за спины Курасова руку и протерла глаза.
- Пришел?
- Пришел, - ответил Курасов.
Таня, не скрывая своей радости, спрыгнула с дивана навстречу Баштовому.
- Танюша, будь готова, - сказал Баштовой, шутливо вытирая губы. Они поцеловались.
- Ольга, смотри, - Звенягин погрозил пальцем Баштовому, - пореже пускай в дом красивых подруг.
- Курасов, ты должен рассказать нам про нашего нового командира. Ты слышал, Павел? Курасов нам его привез.
- А Тузина ты хорошо знал?
- Встречались по службе, - неохотно ответил Звенягин. - Здесь разве узнаешь человека? В деле сразу разбираемся, кто каков. Вот и в новом нашем комбате скоро разберемся…
- Скоро? - переспросил Баштовой, взъерошивая свои белокурые волосы.
Звенягин, старательно размешивая сахар в стакане чая, ответил не сразу.
- К тому идет, - протянул он. - На Тамани доколачивают немцев, на Крым надо выходить, а то и так наш левый - черноморский фланг что‑то отстал. Армия к Днепру вышла. Долго казенный харч зря нам переводить нельзя… Ну, ладно, Иван. Ты видишь, как мы самоварчик сообразили с Татьяной? Сами ставили. Поет, как Лемешев. Ходим к тебе и завидуем, Ваня. Ты же человек необыкновенный.
- Действительно, такое отмочишь…
- Ты счастье на войне нашел, жизнь. Многие теряют сейчас и счастье, и жизнь, и уверенность, а ты находишь. - Звенягин повернулся к Курасову, попрежнему сидевшему молчаливо возле Тани. - Учись, парень, У Баштовых правильной жизни.
- Учусь, Павел Михайлович.
- Врешь, не учишься.
- А вы, Павел Михайлович?
- А что я? - Звенягин засмеялся, его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. Потом он сразу посерьезнел, и в хмури его строго очерченных бровей появилась озабоченность. - Вот мне тоже одна нравится. Тамара есть такая; на Тамани она сейчас. Красивая, ничего не скажешь.
- Тамара девушка с огоньком, - сказал Баштовой, - я знаю ее.