"Даже смеется каждый по-своему, - дружелюбно думала Леокадия. - Говорят, глаза - зеркало души. Но как часто это зеркало обманывает. Иногда характер человека пытаются разглядеть в походке развинченной или стремительной, в рукопожатии - то вялом, слабовольном, то крепком, мужественном. Может быть, может быть… Но как о многом говорит смех. Злой и добродушный, неискренний и до слез на глазах, застенчивый и наглый: Он невольно выдает, проясняет человека. Архип Фомич смеется отрывисто, резко. Генирозов - прихихикивая, не поймешь - смех это или смешок… Звонко и чистосердечно - Ада Николаевна. А дети? Беззаботно, заливается по пустяковому поводу Валерик; игриво повизгивает Лиза; редко и сразу притушив его, словно боясь приоткрыться, - Рындин".
Леокадия усмехнулась: "Целый раздел психологии". Но тут ж помрачнела при мысли: "А как они все отнесутся ко мне, узнав об Алексее? Осудят, отвернутся. Но за что?"
КАРТИНА ИРЖАНОВА
Почти семь месяцев прошло с того дня, когда молнией убило мужа Веры, а Иржанов все помнил так, словно это произошло вчера.
Страшную весть он услышал в клубе, часов в девять вечера. Контролерша рассказывала буфетчице:
- На плотине молния в учителя Сибирцева попала… Насмерть. Возле велосипед лежал - в лепешку скрутился.
Анатолий бросился бежать к Сибирцевым.
У их дома толпился народ. Дверь в квартиру была открыта настежь.
Федор Иванович лежал на столе, как живой. Только волосы на голове, выше правого виска, были подпалены.
Окаменевшая Вера, никого не видя и не слыша, сидела у изголовья мужа. Ее белые губы на опухшем от слез лице беззвучно шевелились. В комнате были Лобунцы, Стась, Юрасова, Нагибов, учителя школы.
Валентина Ивановна, стоя позади Веры, поглаживала ее плечо. Какая-то женщина, наверно соседка Сибирцевых, сказала Чаругиной:
- Уложила спать…
Анатолий понял, что речь идет о детях. Вера, словно бы на минуту придя в себя, уткнула лицо в грудь Валентины Ивановны, измученно простонала:
- За что жизнь так преследует меня?
Анатолий вышел из комнаты. Он больше не мог там оставаться.
Улицы опустели - Пятиморск рано укладывался спать. Возвращаться в свою клетушку не хотелось, и он пошел в темноту, к морю.
Оно тревожно шумело… Как и там, на краю земли…
Заныла рана в груди. Наверно, снова будет дождь.
Море пахло по-осеннему. Гремели в порту бессонные краны. Отсветами пожаров вспыхивали дальние зарницы.
Иржанов медленно поплелся домой.
После этого вечера Анатолий ни разу не осмелился прийти к Сибирцевым, а поджидал Иришку возле школы.
Когда он узнал, что у дочери не ладится с арифметикой, решил увидеться с учительницей. Зоя Семеновна Углева - спокойная, приветливая женщина со скуластым широким лицом - встретила Иржанова так, будто они уже не раз говорили об Иришке.
- Она хорошая девочка, но рассеянная. Замечтается о чем-то своем и с доски не успевает переписать…
- А как с товарищами? - спросил Иржанов.
- Сама доброта! Всем поделится. Вот только если кто из мальчишек затронет…
Анатолий вспомнил недавний разговор с дочкой. Она пожаловалась, что какой-то Вовка Курочкин дергает ее за косы, а на перемене дал подножку.
- Просто иззякло терпение!
Он посоветовал:
- А ты давай сдачи.
На следующий день Иришка с радостью сообщила:
- Я Вовке Курочкину первая дала сдачи!
Самое приятное для отца Зоя Семеновна припасла к концу разговора:
- Мы в классе составляли устный рассказ "Мои мама и папа". Она о вас сказала: "Меня папа учит рисовать… Он дома замечательную картину рисует".
…Сейчас, поджидая Иришку, которая должна была забежать к нему из школы, Иржанов отбросил с полотна занавеску, отступил на шаг. Да, именно такой тот суровый край, именно такой…
Когда-то он писал картину "Внутренний мир художника". Буровато-синюю мглу прорезали зеленые зигзаги. "Таким представляется мне мир по утрам", - таинственно вещал он, желая поразить воображение Прозоровской. Небогатым же был его внутренний мир! Сплошная претензия на значительность; оригинальничанье, выдаваемое за оригинальность.
Нет, настоящий художник ищет не снисхождения, а верен ответственности. Если что ему и дозволено больше, чем другим, так эти бесконечный поиск. И не в смене увлечений источник вдохновении, а в способности быть верным глубокому, сильному чувству. Тогда появится глубина и в том, что ты делаешь.
Чтобы понять это, ему пришлось потерять Веру, а самому пройти через Дантов ад. Не слишком ли дорогая цена?
Сколько в искусстве красоты и как нелегко прибавить хотя бы каплю в ее океан.
До чего же был он глуп и самоуверен, рассуждая о шедеврах, которые необязательно понимать людям. Как луна, светил отраженным светом чужих мыслей. Да ведь художник по самой своей природе не должен быть эгоистичным, потому что картины его уходят к людям, а весь смысл его труда в том, чтобы делать людей добрее, лучше, приносить им радость!..
Чувствует ли он в себе силы для этого? Кажется, да… Все определят время и труд. Сейчас только первые подступы к главному. Даже не озарения, а едва брезжущие просветы, намек на мудрую углубленность… Нет, об этом даже смешно говорить.
Месяца два назад в их городе появилась передвижная выставка художников области.
Кто-то в клубе рассказал приехавшему с выставкой известному художнику Сытникову об Иржанове, и Сытников неожиданно появился в комнатушке Анатолия.
Тот увлеченно работал над картиной и был удивлен появлением пожилого человека с добрыми глазами, огромным высоким лбом и волосами, подстриженными так, что их прямые пряди почти закрывали уши.
На госте - коричневая вельветовая куртка с прорезными карманами, светлые брюки, остроносые ботинки на высоком каблуке. И это старомодное одеяние и внешность, будто со страниц диккенсовского романа, тоже удивили Анатолия.
Пришелец на мгновение застыл перед картиной Иржанова, потом радость вспыхнула в его карих глазах.
- Это хорошо!
Он представился и, продолжая рассматривать картину, то отступая от нее, то приближаясь, сказал:
- Понимаете: по-настоящему хорошо!
Анатолию совестно было выслушивать подобные похвалы. Сам-то он понимал, что может, что должен сделать все гораздо лучше.
"Вероятно, гость из вежливости так расхваливает, - самолюбиво думал Анатолий. - Из педагогических соображений. Поощряет рабочего - самоучку".
- Слушайте, - повернулся к нему Сытников. - Мы возьмем вашу картину на выставку. А?
Анатолий усомнился: выступать рядом с профессионалами… И потом - картина не завершена…
Художник, видя замешательство Иржанова, объяснил его по-своему:
- Вы не бойтесь. Картина не пропадет. Я возьму ее под свою ответственность.
- Но я еще не закончил, - извиняющимся тоном сказал Иржанов.
- Сколько вам надо времени?
- Месяца три…
- Хватит и двух. Дайте слово, что привезете картину. Я вас познакомлю с товарищами. Заодно посоветуемся о том, как вам подучиться.
- Хорошо… Привезу… - в конце концов выдавил из себя Иржанов.
Художник на листке бумаги написал Анатолию свой адрес, телефон и с видом первооткрывателя засеменил к двери, постукивая высокими каблуками, оставив Иржанова в смятении. Полно, да так ли это стояще?..
Впорхнула Иришка, размахивая портфелем, стянула с запястья матерчатую петлю от мешочка для сменной обуви. На пальце зеленым карандашом нарисовано кольцо.
- Пап, Зоя Семенна сказала, что я немножечко внимательней стала… - Ей почему-то приятно было сообщить отцу первому школьные новости. - По физкультуре - тройка…
- Почему?
- Думаешь, легко? Я ж, смотри, какая толстая. - Она развела руки.
- Вовсе не толстая. Сотри то, что намалевала на пальце.
- Сейчас. Девочки говорят: надо крутить хала-пуп. Это не представит вред?
…Иришка рассказывала о домашних делах: бабушка все болеет, мама плачет и ходит на могилу, а паршивый мальчишка Ванька разбил тарелку, и на него даже не накричали. Вот если бы она разбила - поднялся б шум на весь день.
- Но ты взрослая, - возразил отец.
- Конечно, - вздохнула с сожалением Иришка. - Я у мамы спросила: можно мне с папой сегодня в кино пойти на "Доктора Айболита"? Она сказала: "Можно". А бабушка начала придумывать: "Уроки не успеет приготовить". Но ведь мама играет главный авторитет.
Покосилась на отца: как он? Оценил ее ученость?
- Ты напрасно так о бабушке говоришь, - не одобрил отец. - В кино Ваню возьмем. Зайдем за ним в садик. Предупреди бабушку.
- Вот он обрадуется! Так я побегу!
Часом позже они втроем шли в кино.
- Пап, а что это за картина "Донки ход"?
Он не сразу понял.
- "Дон-Кихот"… Это мы как-нибудь посмотрим.
В фойе к Иржанову подошла молодая женщина, сверкнув ослепительно яркой улыбкой, спросила:
- Не узнаешь?
На переносице, немного выше густых бровей, влеплена коричневая родинка. О-о-о! "Афродита, выходящая из воды".
- Анжела!
Он ни разу не видел ее с тех давних пор. Анжела держала за руку худенького, бледного мальчика лет пяти.
- Мой сын.
Было странно, что у пышущей здоровьем женщины такой заморыш и одет так небрежно.
- А это Аркушиной? Доверяет? - на щеках Анжелы заиграли ямочки.
Она сразу стала ему неприятна.
- Как видишь.
- Слышала, ты один живешь…
- Да..
Анжела прищурила глаза. Широкая темная полоса, умело проведенная вдоль ресниц верхнего века, делала разрез глаз необычным.
- От этого, как я понимаю, не умирают! - сказала она.