- Куда? - И, все так же давя Дашу взглядом каторжника, Феденька грузно придавил ее плечо рукой.
- Ну, ладно, - как во сне сказала Даша, осторожно освобождаясь от его грязной, с желтыми ногтями, руки. - Ну, положим, овдовеет он, Бородулин-то… Ну, подкачусь к нему, как ящерка… хозяйкой буду, женой…
- Дура, Дашенька, - буркнул поселенец и опасливо заглянул под стол на храпевшего Илюху. - Хе, овдовеет… жди… Вы с купцом отравить ее должны, зобастую-то… только вдвоем с Бородулиным… вдво-о-ем, Дашенька. Поняла? Чтоб удавкой его ущемить. Поняла? Тогда командуй, вей из него веревки.
Глаза его блеснули.
- А ежели… держись, Дашенька… финтить будешь - выдам с головой. Разлюбишь - убью!
Говорил он страшные слова с улыбкой, ласково, словно занятную рассказывал сказку.
У Дарьи шире ноздри раздуваются.
- А Анка?
- Анка полоумная, с ней венца не дадут, - шепчет Феденька.
- А солдат?
- Солдата твоего к черту. Я их с Бородулиным сразу… из-за куста, в тайге… - стальным, вдруг изменившимся голосом сказал Феденька и впился взглядом в испугавшиеся Дашины глаза. - На охоту уманю и кончу.
Даша, словно в страшном сне, вскрикнула и отшатнулась.
- Ты что?
- Дьявол ты… мучитель.
- Дашка!! - топнул Феденька.
Та вздрогнула и долгим насмешливым взглядом посмотрела на Феденьку. Потом вдруг с какой-то болью захохотала.
- Эхма! - оборвала она и потянулась к вину.
Зубы стучали о стакан, вино лилось по руке, по голубой, с красными пуговками, кофте, и уж хныкать начала, вот-вот заплачет, а хохот все еще волной в груди.
- А хочешь, Феденька… - погрозила игриво пальцем. - Хочешь, злодей, к уряднику? А? - И, жарко задышав, опьяневшая Даша придвинулась грудью к поселенцу.
Феденька улыбнулся и достал из-за голенища отточенный самодельный кинжал.
- Куда?! - сдвинув брови, железной рукой рванул он отпрянувшую Дашу.
Вся побелев, скрестила на груди руки.
- Ты думаешь, боюсь тебя, Феденька? Боюсь, а? - Она, гордо подняв голову, стояла, а поселенец чуть отклонился от нее, чтоб ловчее было взмахнуть кинжалом.
"А ведь убьет", - мелькнуло в голове у Даши. Но ненависть к любовнику и хмельной угар прогнали страх.
Улыбающиеся глаза Феденьки налились кровью, он вдруг взмахнул кинжалом. Даша ахнула, схватилась за стол. Поселенец сильным броском пустил кинжал через всю кухню в дверь. Цокнув, на вершок врезался кинжал в дерево.
- Вот как я его… в тайге… - спокойным голосом сказал поселенец и шагнул к двери. - А по тебе изнываю… Жару в тебе, черт, много, перцу… Шалишь, Дашенька, не вырвешься… - Он подсел к ней и, как бы играя, тряс ее за плечи. - А ежели тут у тебя много… - постучал он пальцем по ее высокому лбу, - бо-огато за живем.
- Погубитель ты… Ну, уж бери, пользуйся…
Она прижалась к нему и закрыла хмельные глаза Феденька загоготал. Она вся дрожала; на белом лбу выступил пот.
Заскрипели ворота, копыта застучали по настилу.
- Кого-то черт несет, - буркнул поселенец. - Пойдем на речку.
На крыльце послышались грузные шаги. Кто-то шарил скобку.
- Здорово те живете, - густо сказал, входя, большой, чуть согнувшийся Пров и стал креститься на передний угол.
Анна распахнула дверь и, радостная, остановилась на пороге.
- Пришел?
- Здорово, Анна!
- Батюшка, батюшка! - кинулась к нему на шею. - Что, пришел Андрюша-то? А мамынька-то где?
Пров взглянул на дочь и сразу все понял. Он боднул головой, в глазах запрыгал огонек лампы, все кругом помутнело, и заколыхался пол.
- Вот поедем: матушка горькие слезы по тебе проливает. Что ж ты, доченька… хвораешь?
- Нет, хорошо. Слава богу, хорошо… - а сама стиснула виски и зажмурилась, как от яркого света.
Пров стоял, положив руки на плечи Анны, и уж не мог разглядеть ее лицо.
- Испить ба… - Он мешком опустился на лавку и жадно, не отрываясь, выпил ковш воды.
Дарья и поселенец ушли. Феня увела Прова с Анной на чистую половину, накормила их, и все стали укладываться спать.
Анна, засыпая, говорила, словно жалуясь:
- Тятенька… Ну, как же, тятенька?.. Плохо…
- Чего плохо-то?
- А по книжке хорошо. Все хорошо будет…
- Ну, а как Иван-то Степаныч, как он с тобой в обхожденье-то?
- А не знаю, сбилась. Не понять.
- Ну, а сколько ты зажила-то? Расчет-то покончил он с тобой али как? После?
- Тятенька, после. Вот высплюсь - завтра другая…
Тихо стало. Только из кухни долетал пьяный Илюхин храп.
Прову не спалось. Он поглядел на образ. Огонек лампадки колыхался и озарял лик Христа. Пров вздохнул. Его душа требовала молитвы. Нужно сейчас встать и все открыть господу, совет благой принять, вымолить спокой сердцу. Он подошел к образу, опустился на колени. Огонек поклонился ему и затрепыхал. Лицо Прова скривилось, сморщилось. И когда он сделал земной поклон, уже не мог выдержать, всхлипывать стал и тихо, чтобы не подслушали, по-женски голосить.
- Рабу твою Анн… звоссияй… боже наш.
И не знает Пров, какими словами можно разжалобить бога, от этого еще больше ноет его душа, и печалится, и тоскует.
- Звоссияй… совсем… гля ради старости… гля утешенья.
После вторых петухов пожаловала Даша. Она легла рядом с Фенюшкой и крепко ее обняла.
- Стерва ты, Дашка, - сказала Фенюшка, - попадетесь вы с хахалем-то.
- Мо-лчи-и, - тянула, засыпая, Даша, - ехать хочу… в Кедровку. Как его, хозяин-то… одного… без досмотру…
- Кати! Все одно шею-то свернешь. Таковская.
- Эх, Феня, Феня, - тяжко вздохнула Дарья. - Ничего ты не знаешь. Ничего ты, Феня, не понимаешь.
- Брось, брось ты его, мазурика, посельгу несчастную.
- Погоди, Феня… Скажу слово… Все тебе скажу…
- Сучка ты, я вижу.
- Ну, не обида ли?! - Даша, чтобы не закричать на весь дом, вцепилась зубами в подушку, застонала.
XVI
Солнце стояло высоко. Матрена пошла к завозне - храпит купец. На речку сбегала - не едет ли хозяин? Нет. Пошла вдоль улицы.
У сборни мужики. Лица мятые, глаза красные, заплывшие. Обабок в кумачной рубахе, в новых продегтяренных чирках, с фонарем под глазом, но при бляхе.
- Надо обыскать… - говорит он, поправляя начищенную кирпичом бляху.
- А по-моему, выпустить, да и все… Народ, кажись, смирный, - несмело заводит пьяница Яшка с козлиной бородой.
- Сми-и-рный?! - наскакивают на него. - А помнишь?!
У Яшки в груди хрипит, он кашляет, словно собака костью подавилась, и, уперев руки в колени отекших ног, жалеет:
- Мне што ж, мне все равно… Хошь век держи их… Хошь на цепь посади, а только что… Полегче надо бы…
Мимо них по улице священник верхом на Федотовом коне едет. За ним кривая Овдоха на кобыленке тащится.
- Здорово, батя! К домам?..
- Восвояси, отцы, восвояси… - хрипит батя, щуря на них узкие свои глаза.
- А молебен-то?
- Да чего, отцы… Простыл в речке… Еле жив… Не знаю, как и доплетусь.
- Грива! - злорадно взвизгивает бабьим голосом угреватый парень и, быстро присев, прячется за мужиков.
Батя, понукнув коня, надбавляет ходу.
- Вот это поп… - хохочут мужики, - этот поповать может подходяшше-е-е… Ха!
Подошла Матрена.
- Ну, как?! - спрашивают мужики, поздоровавшись. - Хозяин-то вернулся ли? Анка-то какова, краса-то наша?
- Да, вишь, нет еще Прова-то… Гость у меня, Бородулин.
- Бороду-улин? Ребята, айда с проздравкой! - радостно вскрикнул черный, в плисовых штанах, дядя, по прозвищу Цыган.
- Ну, дак чо, мо-о-жно, - откликнулись, а подыматься лень - сидят.
- Куда… Он спит, разнемогся: лихоманка, чо ли… - сказала Матрена и пошла.
- А-ах! - крякнул Цыган и, состроив плутоватую рожу, поскреб под картузом висок.
- Надо бы выпить-то, - сказал он, сплевывая.
- Ну дак чо? И выпей. Купи у Федота.
- Ха-ха! - хохочет над собою черный, вывернув карманы плисовых штанов. - Купи! Купило-то притупило. Вишь?
И у всех так, год плохой был, денег нет, а выпить хочется. В долг придется взять, без этого не обойтись: можно теленка заколоть да - Федоту, свинью заколоть да - Федоту, самовар стащить, машину швейную стащить - берет. Только баба ругаться станет, - пусть, бабу по уху. Дочка? Дочку за косу. Двустволку можно в заклад пустить. А к Бородулину с проздравкой надо обязательно, подаст хоть по стакану.
Обабок вдруг басом рявкает:
- Робяты!..
- Чтоб те разорвало! - вздрагивают мечтающие мужики, смешливо отодвигаясь от Обабка.
- А може, как ежели пошарить, да у них окажется рублев пяток, а? Как вы понимаете?..
- А и вправду, - согласились мужики.
- Айда! - скомандовал Обабок, и все, не торопясь, пошли к чижовке.
Каморщик Кешка замочком щелк:
- Робяты, вылазь, начальство требует, десятский с сотским.
- В чем дело? - октависто рассыпался Лехман и появился в двери.
- А так что желаем обыск произвести, - подошел к нему Обабок, - револьвертов нет ли али бы чего… и все такое…
- Я те произведу! - сказал грозно Лехман.
Мужики опешили.
А тот, высовываясь из двери и держась рукой за косяк, говорил:
- Отпустите нас в тайгу. Мы шли стороной, вас не трогали, никакого худа вам не сделали. За что нас взяли?
- А очень просто!.. - кричал, не зная, что сказать, Обабок.
Лехман вышел, огромный и сутулый, перекрестился на часовню и направился к тайге.
- Стой, куда?! - враз вскричали мужики.
- За нуждой, - ответил тот, не оборачиваясь.