А я сильно отощал тогда, совсем никудышный был. Официанточка нам еще каши принесла. Федя и спроси ее:
"Не просидим мы тут поезд?"
"Услышите,-говорит,- объявят по радио. Вам куда?"
"На Ленинград".
"Через двадцать минут",- говорит.
Выпили еще по стаканчику.
Сидим разговариваем, а я все тревожусь: не опоздал бы Федя, дело военное, строгое. Как официанточка мимо идет, каждый раз спрашиваю:
"Как там на Ленинград, скоро?"
"Объявят,- говорит,- услышите".
А чего я услышу? Меня с хорошей еды да вина разморило. Сижу, глаза слипаются. Тут объявляют посадку.
Федя попрощался, налил мне еще.
"Кушайте, батя, а я пошел".
Хотел я за ним, да ноги нейдут. Посидел я, пригубил малость и уснул. Прямо за столом. А проснулся совсем необыкновенно… Слышу, тормошит меня кто-то. Очнулся и, что вы думаете, девоньки, лежу на верхней полке в вагоне. На улице светло-видать, день. А проводник трясет меня и говорит:
"Вставай, отец, приехали. Ленинград!"
"Скажи,- говорю,- бога ради, добрый человек, как я здесь очутился? И почему ты завез меня в такую даль?"
"Приволокли,- говорит,- тебя вчера вечером три официантки на вокзале, втолкнули в вагон и упросили: "Будь человеком, пожалей старика, в Ленинград ему надо!"
Тут я и понял, девоньки, что это та беленькая официанточка, добрая душа, меня выручила.
- Вот уж выручила! - засмеялась Люба.
- Так вот и произошло, девоньки. Пошел в баню в Москве, а оказался в Ленинграде. Хорошо еще, трешница была, телеграмму старухе отбил. Долго она меня потом пилила.
Демьяныч, может быть, рассказал бы еще какую-нибудь историю. Видать, такие терпеливые слушатели попадались ему не часто. Но вошла сестра и без особых церемоний выпроводила всех посетителей,
Кузьма Сергеевич Набатов был коренной сибиряк. Правда, родословную его можно было проследить не дальше четвертого колена, но зато достоверно было известно, что уже прадед проживал в Сибири и работал горновым на знаменитом в свое время Николаевском чугунолитейном и железоделательном заводе.
Во всяком случае, сибирский стаж династии Набатовых исчислялся доброю сотней лет, а это, особенно по нынешним временам, когда некоторые, прожив на сибирской земле без году неделю и не сдав еще брони на московскую квартиру, уже самоотверженно назы-
ваются сибиряками, безусловно, давало право на почетное звание коренного обитателя стороны сибирской.Как уже сказано, прадед Кузьмы Сергеевича - Прокофий Набатов -"делал железо" на Николаевском заводе, дед - Трифон Прокофьич, в натуре которого сильнее сказалась унаследованная от матери кровь таежных следопытов и звероловов,- бродяжил по тайге и "баловался золотишком", а отец, придя на завод десятилетним мальчонкой, после долгих лет соленой заводской науки достиг звания литейщика. За свою трудовую жизнь отлил он без счету котлов и сковород, колосников и кнехтов, станин и маховиков. Последней его отливкой была пушка, изготовленная для партизан прославленного Бурловского отряда. В этом отряде литейщик Сергей Набатов и сложил свою голову, обороняя от колчаковских банд родное Приангарье.Кузьма остался после отца по десятому году. Батрачил с матерью у деревенских богатеев. На всю жизнь запомнил Кузьма горький вкус круто замешанного на слезах сиротского хлеба. Доходил ему пятнадцатый год, когда, надломившись на непосильной работе, сошла в могилу мать.
Ничего доброго не сулила жизнь сироте. Но, видно, и сама судьба спохватилась, что очень уж щедро оделила парнишку невзгодами. Случай свел Кузьму с товарищем отца. Корней Рожнов был подручным у Сергея Набатова в литейной мастерской на Николаевском заводе. Потом вместе они партизанили; из одного котелка ели, одним зипуном накрывались. Корней приютил сироту. Названный отец был всего на десять лет старше приемного сына, и вскоре стали они друзьями-товарищами. Тем более что ростом и статью пошел Кузьма в могучую набатовскую породу и годам к семнадцати поравнялся с Корнеем, хотя и того бог ростом тоже не обидел.
Вместе бродили они по деревням и заимкам, ладили плуги и бороны у мужиков, чинили веялки и жатки у богатеев хозяев - работы мастеровым людям хватало. Далеко от родных мест не уходили. Все ждали, когда снова задымят трубы Николаевского железоделательного, потухшие в пору всеобщей разрухи. Но молодой и не окрепшей еще власти не под силу было возродить старый завод, расположенный к тому же в таежной глуши, вдали от железной дороги и жавшихся к ней городов и рабочих поселков.
Но и старый завод внес свою лепту в общее дело. Он отдал свои станки и машины. Вместе с рабочими, приехавшими с иркутских заводов, Корней и Кузьма снимали станки и грузили на пароход. На том же пароходе и уплыли вверх по Ангаре в большой город.
Дороги коммуниста Рожнова и комсомольца. Набатова и дальше пролегли рядом. Вместе работали на заводе, вместе поступили на рабфак, вместе уехали учиться в далекий Ленинград и в один день получили дипломы инженера-гидростроителя. Только тут Кузьма немного обошел названого отца: он получил диплом с отличием. Видно, сказалась разница в десять лет: молодой голове легче давалась наука.
С тех пор прошло больше двух десятилетий.Все эти годы Кузьма Сергеевич Набатов строил. Строил плотины и каналы, мосты и гидростанции. Строил, а сам тянулся душой к родным краям. Ленивыми и маломощными казались ему равнинные реки Центральной России. Не уходила из памяти стреми-тельная, могучая Ангара - сказочная река, текущая в крае сказочных богатств.
Одно время казалось, мечты его начинают сбываться. В начале тридцатых годов во весь голос заговорили о развитии производительных сил Сибирского края. Академик Александров возглавил учреждение с емким, обращенным в завтрашний день названием "Ангарстрой". Здесь десятки и сотни ученых и инженеров разрабатывали далеко нацеленные планы преобразования Сибири. Академик Александров выступал в Политехническом музее с лекциями о покорении Ангары. Об этом же говорили и спорили на рабочих собраниях и партийных конференциях в городах Прибайкалья. Иркутский поэт Анатолий Ольхон читал комсомольцам свои стихи о любимой реке:
…Я хочу, чтоб твой разбег Взнуздал упрямый человек, Чтоб над окраиной земли Сиянье радуги зажгли. Дорогу в будущность открой, Вставай скорей, Ангарострой!
Все эти планы и надежды смяла война. Кузьме Сергеевичу вместо гидростанций на Ангаре пришлось возводить береговые укрепления на северном побережье. И только после того, как страна отпраздновала День Победы, осуществилось давнее стремление Кузьмы Сергеевича: его послали на Иртыш, на строительство одной из первых гидростанций в Сибири. Впрочем, сам он считал, что находится только на подступах к осуществлению главной своей мечты - воздвигнуть гигантскую гидростанцию в родных местах, в низовьях Ангары. Пришло время, мечта Кузьмы Сергеевича осуществилась - началось строительство Устьинской ГЭС, сооружаемой на знаменитых Гремящих порогах.
- Мне просто неудобно, Павел Петрович, слушать вас,- сказала хозяйка в ответ на похвалы, расточаемые гостем.- И стол бедный, и все не то. Но, увы, здесь не Москва, и приходится с этим мириться.
- Поверьте, Елена Васильевна,- говорил Круглов, прижимая руку к сердцу,- вам нечего сокрушаться. Ужин отменный, а ваша квартира - это уголок Москвы. Можно только поражаться вашему искусству так устроиться в глуши. Это талант. Я всегда говорил, что Евгению Адамовичу повезло. Мне, вечному страннику, ибо такова участь диспетчера-куратора, но долгу службы зачастую лишенному домашнего уюта, вы можете поверить.
- Вы не странник, а льстец,- возразила довольная хозяйка.- Евгений, кофе я подам на веранду.
- Чудесно! - ответил Калиновский.- Прошу вас,- сказал он, пропуская гостя вперед.
- Я не вижу ваших замечательных книжных шкафов,- сказал Круглов, оглядывая комнату.- Библиотеку вы оставили в Москве?
- Книги портятся от частых перевозок.
- Да, конечно,- согласился гость.
- Присаживайтесь,- сказал Калиновский, указывая на плетеное кресло. Но Круглов прошел к открытому окну.
Елена Васильевна принесла кофейник, чашки, сахарницу, тарелочку с аккуратно нарезанным лимоном.
- Будь добр, Евгений, похозяйничай сам,- сказала она мужу,- и, когда зажжешь свет, не забудь закрыть окно, а то налетят всякие козявки.
Веранда застекленной стороной смотрелась в речную долину. Заросший вековыми соснами склон круто уходил вниз. По распадкам вползали на гору сумерки. В ущелье, пробитом рекой между сдавившими ее отвесными скалами, уже наступила ночь. Глухо и грозно гудела на порогах невидимая во тьме река. И где-то далеко-далеко, над черным зубчатым гребнем, просвечивала полоска угасающей зари.
- Любуетесь? - спросил Калиновский.
- Размышляю,- возразил Круглов.- И вы знаете, Евгений Адамович, мне даже жаль вашего патрона. Не глупый вроде человек, опытный инженер, а в принципиальных вопросах какое-то старомодное донкихотство… И непомерная самоуверенность. Проектировщики страшатся этой дикой реки. До сих пор никто не решился принять окончательный вариант перекрытия реки. Говорят: бумага все стерпит. А тут и бумага не терпит! А он…- Круглов с раздражением передернул плечами.
- Прошу,- сказал Евгений Адамович, подвигая гостю вровень с краями налитую чашку.
- Благодарю. А он уже называет сроки пуска станции. И верит в их реальность!
На лице Круглова отразилось искреннее возмущение.
- Фанатик,- сказал Евгений Адамович самым безразличным тоном. Ему уже наскучила пространная тирада Круглова.
"Вы бы перед Набатовым, уважаемый, так высказались, а мне вся эта патетика ни к чему. Я и без напоминаний знаю, что начальству возражать небезопасно",- так именно хотелось сказать Евгению Адамовичу, но он только вздохнул и повторил: