Теперь вопрос второй, - сказал Лавутин. - Понадобится, к слову, опять нам всем вместе потолковать. Где мы собираться будем?
А чего тут думать? - оживился Кузьма Прокопьевич. - Давайте у Филиппа Чекмарева.
С приезжими господами беседовать? - отрезал Лавутин. - Спасибо.
Тот господин понятно все объяснял.
Понятно - еще не значит, что правильно, - вмешался Петр.
Да ты послушал бы сначала его, когда он снова приедет, - не сдавался Кузьма Прокопьевич.
Послушать я послушаю. А надо нам свой кружок организовать. Это будет вернее.
- Давайте у меня собираться, - предложил Ваня. И снова у Груни затрепетало сердце.
А что ж, здесь хорошо, - проговорил Петр, - давайте здесь.
А кто с нами беседовать будет? - спросил Кузьма Прокопьевич.
Петр выдержал паузу. Потер ладонью лоб.
Буду я.
А как же… если бы опять… приезжего этого?.. Может, его? Говорит понятно…
Об этом, Кузьма Прокопьевич, пусть он сам думает, кто и где его будет слушать. Как ты о нем рассказал, мне его слушать вовсе не интересно. Боюсь, и Филиппа он с толку собьет, - сухо сказал Лавутин и встал. - Спасибо за хлеб-соль, дорогие хозяева!
Вслед за ним распрощались и остальные.
После ухода гостей как-то особенно тихо стало в этой маленькой, чисто выбеленной и вымытой горенке. В кухне за переборкой тоненько напевал еще не остывший самовар. Груня носком ботинка поправила загнувшийся угол вытканного из ветоши половика. К ней подошел Ваня, обнял за плечи.
Радость для меня сегодня большая, - сказал он,
кладя себе на ладонь толстую, мягкую косу жены.
А у меня, Ванюша, радость-то! Еле дождалась, так сказать тебе хотелось… - она припала к мужу, заглядывая ему в лицо.
А у тебя какая радость?
Ты скажи мне сперва.
Грунюшка! Ты не поняла разве? Ты подумай: то-
варищи мне какое дело доверили!
А у нас с тобой… будет… маленький.
19
Вьюжно гудели вентиляторы. Падали на наковальню тяжелые кувалды, им тоненько подзванивали маленькие кузнечные молотке При каждом ударе снопами взлетали желто-красные горячие искры и сыпались на мягкий земляной пол черной окалиной. Едкий сизый дым наполнял все помещение.
Лавутин привычно и размеренно взмахивал пудовым молотом, акал при каждом ударе - тогда не так больно резало грудь - и отплевывал грязную, вязкую слюну, пока мастер отбрасывал в сторону готовую деталь и вытаскивал из горна новую болванку.
Железнодорожная магистраль от Шиверска к западу давно уже работала полным ходом: и днем и ночью по ней шли поезда, как насосом откачивали скопившиеся на складах купцов богатые грузы - никто не хотел везти теперь товары гужом. Дорога к востоку заканчивалась. Между Шиверском и Иркутском оставался небольшой разрыв. Сомкнуть его должен был Маннберг. Расчет теперь велся не на месяцы и годы, а на недели и дни. Оттого Маннберг и лез из кожи вон, чтобы в грязь лицом не ударить перед высшим начальством. Много мелких, но существенно важных заказов ему должны были выполнять шиверские мастерские. И Маннберг здесь находился теперь почти постоянно.
По проекту в Шиверске полагалось иметь оборотное депо и ремонтные мастерские среднего типа. Но постоянные корпуса для мастерских выстроены еще не были, цехи разместились во времянках, и оттого в них было особенно грязно и тесно.
Лавутин любил работу. Уж если он брался за молот, так не бросал вплоть до конца дня или до обеденного перерыва. Он уставал. Но в самой усталости для него было что-то приятное.
Не устанешь, так и не поешь со вкусом и не поспишь в свое удовольствие, - говаривал он и едко и зло издевался над лодырями.
Наткнется где-нибудь на праздно сидящего бездельника, сгребет его своими толстенными пальцами за ворот, поднимет одной рукой, как котенка, н спросит:
Бастуешь или лодыря празднуешь?
, Его уже знали и пробовали отвечать по-разному:
Бастую…
А что же ты тогда в одиночку? Бастуют все сообща.
Отдыхаю…
Ну, отдыхай, - и держит на весу бездельника, пока тот пощады у него не запросит.
А всерьез свою нелюбовь к лодырям Лавутин объяснял так:
Рабочему надо хорошо работать - это его честь. Хозяином недоволен - действуй организованно. Постановят все: не работать вовсе - бросай. Скажут: худо работать - волынь. А так, когда все работают, честь рабочую не позорь.
Но в этот раз он бил тяжелой кувалдой в добела раскаленную болванку без всякого увлечения, больше по привычке. Петра Терегпина еще с утра вызвали к начальству, и до сих пор он не вернулся. Лавутин досадовал, что не может вырваться на десяток минут, чтобы сбегать в соседний цех, где работал Петр, и расспросить о подробностях Ваню Мезенцева, - мастер все время стоял за спиной и торопил с заказом. Лавутпна тревожило: не вчерашний лп разговор на квартире у Мезенцева тому причиной? Если да, как он стал известен начальству? Не дрябленький ли это Кузьма Прокопьевич гадит? Больше не на кого думать.
Лавутину пришлось томиться до самого обеденного гудка. А как загудел - ударил изо всех сил в последний раз так, что болванка сплющилась, отшвырнул молот в угол и побежал к токарям.
Ваню Мезенцева он отыскал в холодке, на травке возле забора. Здесь расположилась целая группа рабочих с узелками, бутылками, горшочками - обедать. Кому принесли из дому горяченького, кто скучно жевал краюшку хлеба всухомятку.
В сторонке стояла худенькая и золотушная Вера - одиннадцатилетняя дочь Филиппа Петровича Чекмарева. Она тоскливо переминалась с ноги на ногу и безнадежно оглядывала широкий двор, ожидая отца.
Лавутин все сразу понял, нахмурился.
Петра нет? - спросил он Ваню.
Нет.
А Филипп?
Вместе с Петром его вызвали.
Так… А подробней что знаешь? Ваня пожал плечами:
Ничего. Как есть ничего. Ушел - и с концом. Уходя, Петр так мне сделал, - Ваня приложил палец к губам, - и все. В чем дело, сам ничего не понимаю.
На Кузьму не думаешь?
Кто его знает…
Терешин и Филипп Петрович появились уже перед самым концом перерыва. Первой заметила их Вера.
Тятя! Тятя! - заверещала она и помчалась к нему
навстречу.
Филипп Петрович поднял дочь на руки и, не опуская на землю, донес ее до забора. Петр их опередил. У него болела жена, обед принести было некому, он па ходу достал из кармана кусок хлеба и подсел к Лавутину. Тот пододвинул ему кусок вареного мяса. Петр не стал отказываться.
Ну, что там было? - в голос заговорили Лавутин и Ваня.
Трудно понять, - сказал Петр, торопливо разжевывая мясо и поглядывая на подходившего Филиппа Петровича. - Особенно вроде и ничего. А Филипп духом упал. Надо поддержать его.
Да что же все-таки было?
Сперва нас долго в приемной держали. Потом поодиночке к начальнику стали вызывать. Одного позовут - другого тем временем не отпускают. Потом обоих вместе
свели.
О чем же вас спрашивали?
Да все об одном и том же. С кем знакомы. У кого сами бывали. Кто к нам приходит. О чем говорим. В чем нуждаемся…
Так это что же, форменный допрос? - приподнялся на локте Лавутин, своим огромным телом притиснув к забору Терешина.
Понимай как хочешь, - сказал Петр, высвобождая плечо. - Хотя при нас ничего на бумагу не записывали и с нас подписей не брали, но на диване все время сидел и слушал какой-то штатский, надо думать - шпик. Так, Филипп Петрович? - спросил он тем временем подошедшего к ним Чекмарева.
Так и по-моему, - ответил тот неохотно.
Филипп Петрович, а честно: когда ты был один в кабинете, лишнего ничего не наговорил?
Не любитель я всяческих допросов, - выхлебывая из чугунка остывшие щи, хмуро сказал Филипп Петрович, - а только, чтобы легче сделать себе, своего брата рабочего не выдам. Что при тебе, то я и один говорил.
Густо загудел гудок, оповещая о конце обеденного перерыва.
Словом, мне кажется, так, - заключил, вставая, Петр, - прощупывают они, а ничего толком еще не знают. Но на всякий случай собираться на квартирах пока не будем, переждем.
Филипп Петрович замешкался, наказывая что-то дочери. Ваня, Петр и Лавутин ушли вперед.
Собираться мы будем, - сказал Петр, - только пусть пока Филипп не знает. Надо дать ему успокоиться. А то вышли мы, он и говорит: "К черту этих приезжих! Собирались у меня свои - и ничего. А как появился новый, сразу на допрос и потащили".
Да, Петро, а как это все-таки у нас получается? - вздохнул Лавутин. - У Филиппа собираются свои, у нас - тоже свои. Все кучками, кучками. Там три человека, там - пять человек. Каждый кружок наособицу, сам по себе. Какая же тут сила?
В том-то и задача, чтобы нам слиться всем вместе, воедино, - сказал Петр, - да для этого надо сперва разобраться, кому и с кем объединяться. Не то вместо объединения и полный развал получится. А, конечно, вся сила только в крепкой организации.
В большой, - с нажимом сказал Лавутин.
Сначала в крепкой, а потом и в большой. Вася Плотников мне рассказывал: в Петербурге уже три года как рабочие кружки в "Союз борьбы" объединились. Так ведь там какая крепкая основа была!
Вот бы так и по Сибири…
У нас и кружков-то почти еще нет, - возразил Петр. - Друг друга мало еще мы знаем. Кого в союз объединять? А если собирать всех подряд, как раз все дело погубить можно. Так и Вася считает. Он уехал?
Уехал.
О пароле вы условились?
Условились. А вот у Вани Мезенцева решили явку установить.
Их нагнал Филипп Петрович, и разговор оборвался.