И не то еще будет, когда… - заливаясь густым румянцем, пообещала Груня и запнулась.
Что - когда? - спросил, поддразнивая ее, Ваня.
Ничего! Тогда узнаешь, какие тираны бывают. - Груня бросила полотенце на скамью, а сама убежала в квартиру.
Ты зачем ее тираном назвал? - укоризненно сказал Петр, отряхивая с кистей рук воду. - Обидел. Вон она какая старательная хозяйка у тебя! И чистоту в доме любит - это очень хорошо. А тиранами только худых правителей, царей называют.
Да я ведь шутя, - оправдывался Ваня, - завязло у меня с прошлого разговора это слово в зубах. А Груня не обиделась, это у нее что-то другое.
А ты, между прочим, Ваня, словами своими научись управлять. Не думая, скажешь что не надо и где не надо - и неприятностей себе наживешь.
От Груни не нажпву, - заверил Ваня.
Ты не так меня понял. Этот случай я в пример не беру. У тебя вообще, Ваня, душа очень открытая. Ко всем без разбору. И говоришь - не следишь за собой.
Петр неторопливо вытирал полотенцем руки, каждый палец отдельно. Он был хорошо, крепко сложен. Черная сатиновая косоворотка туго натягивалась на его почти квадратных плечах. Однако высокий лоб и широко расставленные глаза делали голову несоразмерно большой к его невысокому росту. Вытерев руки, он запустил пальцы в чуть вьющиеся темно-каштановые волосы, прошелся, как расческой. Спросил, поведя потеплевшими глазами.
Теперь можно войти в дом? Тиран твой пропустит?
Пропустит, - весело сказал Ваня.
Он с большим уважением относился к Терешину, прислушивался к каждому его замечанию. Токарь по профессии, за участие в забастовке на Мариупольском чугунолитейном заводе, где входил он в состав стачечного комитета, Терешин был выслан на два года в Сибирь с оставлением потом под гласным надзором полиции еще на год. С ним вместе приехала и семья. Жил Терешин в селе Тулуне, где токарю работу найти было совершенно невозможно. Он слесарничал, чинил замки, ведра, лудил самовары. А когда окончился срок пребывания под гласным надзором, ему обратно в Мариуполь выехать не разрешили. Да Терешин уже и свыкся с Сибирью. Жандармское управление не воспротивилось поступлению на железную дорогу - токарей не хватало, а Терешин был очень хорошим мастером, и он переехал на постоянное жительство в Шиверск. Мезенцева, работавшего в депо на текущем мелком ремонте паровозов, перевели к Терешину в подмастерья. Они быстро сдружились. Терешин охотно учил Мезенцева своему мастерству, не тая от него никаких профессиональных секретов. Часто рассказывал ему о том, как сплоченно действуют сейчас рабочие на крупных заводах в больших городах, отстаивают свои интересы, заставляют хозяев с ними считаться. Ване нравилась манера Терешина обо всем судить решительно, твердо и говорить немногословно, но веско.
Едва Ваня и Петр поднялись на крыльцо, подошли еще двое - и тоже прямо с работы. Их заставил умыться сам Петр. Посмеиваясь, они уже все вместе вошли в блещущую чистотой горенку. Ваня назвал жене своих товарищей, тех, что пришли попозже: высокого и крупносбитого, с походкой циркового борца - Гордеем Ильичом Лавутиным, маленького, щупленького, уже в годах - Кузьмой Прокопьевичем Усачевым. С Петром Терешиным Груня была и раньше знакома.
Лавутин, по-волжски окая и разминая свои загоревшие у горна большие руки, прогудел низким басом:
Из Нижнего Новгорода приехал я. Молотобойцем, голубушка, работаю. Ежели с суковатым поленом ни ты, ни он, - и показал на Ваню, - не справитесь, зовите меня. Ах! - и вдребезги…
Кузьма Прокопьевич вздохнул.
Я-то здешний, зауватекий. Был пастухом, им и
остался, теперь поезда пасу. - Он вытащил из-за голенища медный сигнальный рожок и легонько в него потрубил.
Стрелочник вы! - отгадала Груня.
Она не думала, что у нее сегодня будут гости, и потому ужасно конфузилась, когда стала приглашать к чаю: вспомнила, что нет вовсе сахару и нет молока.
Но гости и не обращали внимания на угощение. Сразу, как уселись за стол, повели свой, мужской разговор.
Братцы мои, - гудел густым басом Лавутин, - с образованья нам начинать надо. Грамоту постигать. По пальцам считать, каракульками в ведомости за получку расписываться - так на всю жизнь рабами останемся. Вот и будут нас гнуть. Ребятищек, ребятишек особо жаль. И с ними будет, как с нами. Чуть подрастут - и толкай скорей на работу.
Это верно, - вздохнул Кузьма Прокопьевич, - нужда гонит. Никак от нее не уйдешь. Вон Ефимка у меня две зимы в школе проучился, а на эту к сапожнику отдам. Все-таки какое ни есть ремесло будет знать.
А жизнь понимать не будет, - вставил Петр.
Где ж ее и поймешь! - подперев впалую щеку рукой, глянул на Петра Кузьма Прокопьевич. - Тут живи, как удастся, как сложится. Выбирай, где полегче, ежели есть из чего выбирать.
А не из чего выбирать - пропадай? - сказал Петр и, не откусив, положил взятый было кусок пирога обратно на тарелку. - Бороться за жизнь ты не хочешь?
Бороться? С кем бороться? - даже развел руками Кузьма Прокопьевич. - С тобой, что ли, за ремешки или через палку?
Учиться нам, братцы, учиться обязательно, - отхлебнув из чашки, сказал Лавутин и потряс головой, - без этого толку не жди. Вон у Кузьмы Прокопьевича Ефимка после второй зимы в ученики к сапожнику пойдет, а у меня и после первой, да не в сапожники, а тяжести на плечах носить. В ученье все дело, с этого начинать.
Ну, а ты, Ваня, как думаешь? - спросил его Петр, внимательно оглядывая своими широко расставленными глазами.
Конечно, учиться нам надо, - сказал Мезенцев, - но все-таки главное - плотнее друг к другу держаться. Будем врозь - и ученье нам не поможет. Поодиночке каждый - ничего не добьешься. А когда все вместе - сила. И забастовать можно. Так, как бастуют уже в России.
Груня сидела в сторонке и слушала. Бывало, приходили и раньше к ним гости и сами к людям ходили они, а только таких речей не вели. Груня понимала: запрещенные это речи. Но сегодня Груне почему-то не было страшно. Верно говорят: если будут рабочие все вместе - кого им бояться?
Ты правильно говоришь, Ваня, - заметил Петр, - только ежели думать про забастовки одни - мало. Надо и дальше заглядывать.
А куда дальше? - настороженно спросил Кузьма Прокопьевич.
Куда? Свободы, равноправия добиваться! - отрубил Петр.
Кузьма Прокопьевич потеребил свою бороду.
Я вот третьего дня был у кума моего Чекмарева Филиппа Петровича. Еще собрались рабочие. Приезжий там господин - фамилия так из памяти вон, Боткин, что ли, - подробно рассказывал… Получается очень точно у него: что перво-наперво не насчет свободы, а насчет заработков хороших думать нам надо, со свободы одной сыт не будешь.
Это потому так получается, - густо захохотал Лавутин, - что рассказывал не кто другой, а господин, - он подчеркнул последнее слово.
А чего? Ты его не шпыняй, - обиделся Кузьма Прокопьевич, - он умно говорил. Разберись насчет свободы и равноправия. С государем и с министрами за одним столом посидеть тебе, что ли, хочется?
Да по мне - так и ни государя, ни министров не надо. И сидеть нам с ними вместе за столом - делать нечего.
Ишь куда метнул! А власти-то должны быть?
Власть тогда будет наша, рабочая.
А! А! - вошел в азарт Кузьма Прокопьевич. - Ну, а какая это рабочая? Ну-ка, скажи!..
Да вот просто… будем государством управлять… и все…
Ну, как это просто? - не унимался стрелочник.-
Ты не вертись, ты объясни.
А так…
Как?
Фу-ты, язви тебя! - взбеленился Лавутин. - Вот пристал! Управимся, только бы власть нам в руки…
Все расхохотались. И особенно яростно хохотал сам Лавутин.
Насмеявшись, все серьезно заговорили о том, что для рабочих как воздух нужна воскресная школа и что, коли затеяли это, обязательно надо добиться у епархиального начальства права на ее открытие. А что же? Добровольные преподаватели - давать уроки не в служебные часы - найдутся. Со многими уже разговаривали. Люди сочувственно отнеслись. Не обязательно только учителя там должны быть. Важно, чтобы с образованием. Почему бы, например, врачу Алексею Антоновичу Мирвольскому не преподавать естествознание? Он очень отзывчивый человек. И мамаша у него образованная. Городским библиотекарем Галактион Викторович Сутуев служит. К нему даже на квартиру приди - не откажет, на квартире учить будет. Очень дельно говорит. Обязательно лекции в школе читать согласится. А уборку и всякие дела там по хозяйству меж себя и жен своих распределили бы…
Я сразу согласная, - вмешалась в разговор Груня. До этого она сидела молча. И теперь, когда все повернулись в ее сторону, растерялась. - А почему же нет? Ну, правда… Конечно… И сама бы поучилась.
Поучилась бы, - почесал в затылке Лавутин, - да вот за малым дело стало: за разрешением.
А пусть себе люди учатся, - сказала Груня, - хорошо это.
Что для нас с тобой, милая, хорошо, то для хозяев наших плохо, - вполголоса заметил Петр.
Лавутин втянул голову в плечи, поцарапал ногтем но скатерти.
Баранова обойти нам нельзя: городской голова! Через него надо действовать, - сказал он после паузы, - а он сам с духовным начальством будет разговаривать. Кого мы отправим с прошением к Баранову?
Думаю, двоих достаточно, - сказал Петр, - больше послать - напугается, решит - бунт подняли.
Я пойду, - сказал Лавутин. - Я это дело затеял, я и продвигать буду.
Мезенцев почти одновременно с ним произнес:
И я пойду.
Правильно, пусть Иван со мной идет, - заявил Лавутин, - он у нас незаметным слывет.
Пусть так, - согласился Петр.
И Груня замерла от страха и радости, что ее Ване поручено большое и важное дело.