Лавутин стал на свое место, кузнец вытащил из горна заготовку, позвонил по наковальне молотком. Лавутин взмахнул кувалдой. Искры светлым дождем брызнули во все стороны.
Бухала по железу тяжелая кувалда, тоненько ей отзывался молоток кузнеца. Мелкие острые искорки летели и гасли. Летели и гасли… Лавутин следил за ними: горячие… Упади искра на трут - так выбивают в тайге охотники кресалом огонь, - и можно раздуть большое пламя.
"Вот и мы, как маленькие искорки, горим и гаснем, - подумал он, - горим и гаснем, каждый по себе. А ежели бы упасть на трут? Какое разгорелось бы пламя!"
И он стал раскидывать умом, где же, в чем заключен такой трут для горячей искры, жгущей сердце каждого рабочего.
20
Василев, туча тучей, с утра затворился у себя в кабинете и не вышел ни к завтраку, ни к обеду. Накануне у пего побывали сначала Киреев, потом Баранов. Домашним было ясно: это они привезли ему дурное настроение. Во второй половине дня Иван Максимович вышел в сад, посидел немного в беседке, погулял между клумбами. Лицо у него было землистое, брови нахмурены. Елена Александровна попыталась расспросить его - Иван Максимович сухо ответил:
Нездоровится.
Тогда надо вызвать врача! - воскликнула она беспокойно.
Не надо. Это не лечится.
И быстро прошел опять к себе в кабинет.
Да, это не лечилось. Киреев заезжал и коротко сказал о результатах своего разговора с Лакричником. Он не вдавался в подробности, но подчеркнул, что Порфирий Коронотов к поджогу дома никакого отношения не имеет. При этом Киреев строго посмотрел на Ивана Максимовича. Баранов заглянул с целью утешить приятеля, а вышло наоборот, - не заметив того, наговорил ему всяких страхов: как-никак пожар был с человеческими жертвами. И черт же принес не вовремя Никиту обратно в дом! Ведь не было его…
А ранним утром явился приказчик с паровой мельницы, без спросу прошел в кабинет и доложил, что мельник, будучи навеселе, уронил опорожненный шкалик в ковш с зерном и стекло размололось. Мельник сперва скрывал, а потом - совесть убила - признался. Но где, в каких именно мешках теперь мука со стеклом, он назвать не может, показал штабель - в нем сорок восемь кулей… Как быть?
Василев мрачно побарабанил пальцами по столу. Двести сорок пудов к черту! Из-за горстки стекла… Что возьмешь с мельника?
Выгнать мельника без расчета, - распорядился он, - все, что заработано им, засчитать за убытки.
А как с мукой? - осведомился приказчик.
С мукой? - Василев слегка запнулся. - Ссыпать в один ларь все сорок восемь кулей и перемешать муку хорошенько. Полагаю, в такой малой примеси на здоровье не отразится.
Спросить бы доктора? - предложил приказчик.
Что? - холодно поднял на него глаза Василев. - Не надо. В зачет моего подряда муку сдайте в тюрьму.
После разговора с приказчиком Василев стал еще злее.
Клавдея боялась показаться ему на глаза.
Забрав к себе Бориса и Нину, она пряталась в самых дальних уголках. Почуяв страшную домашнюю грозу, постаралась скрыться куда кто и вся остальная прислуга. Степанида Кузьмовна слонялась но комнатам, охала, вздыхала:
Господи, господи, отведи беду злую от Ванечки, отведи!..
Перед вечером Клавдею позвал к себе Иван Максимович. Сердце сразу у нее оборвалось, едва понесли ноги.
Фельдшера Лакричника знаешь? - спросил он, отуманенным взглядом посмотрев на Клавдею.
Знаю.
Где живет, знаешь?
Знаю.
Сейчас же приведи его ко мне.
Все в доме с утра шушукались: Иван Максимович болен. И Клавдея, движимая вдруг вспыхнувшим у нее состраданием к человеку, сказала несмело:
Может, лучше самого Алексея Антоновича? Иван Максимович вспыхнул:
Тебе говорят…
Клавдея разыскала Степаниду Кузьмовну.
Присмотрите за маленькими. Из прислуги в доме больше нет никого.
Куда тебя Ванечка посылает?
К фельдшеру Лакричнику.
Ну, беги скорее, беги! Ему лучше знать.
У сворота в переулок Клавдея вдруг спохватилась, что вышла из дому без платка, голоухая. Вот ведь до чего растерялась! Растрепой идти по городу стыдно, и вернуться - удачи не будет. Клавдея свято верила в приметы. Растерянно она провела рукой по непокрытым волосам: срам-то какой! Но все же решилась, повернула было обратно - и отступила: дорогу между нею и домом Василева, не торопясь, пересекала поджарая черная кошка… Тьфу! Тьфу!.. Теперь уж, конечно, нельзя было вернуться, и Клавдея, горя от стыда, простоволосая, побежала вперед.
Лакричник лежал на постели, просунув ноги в продранных носках сквозь прутья спинки короткой для него кровати. Он отлично пообедал и блаженно улыбался, разглядывая потолок. Перебирая в памяти свой недавний разговор с Киреевым, Лакричник все тверже укреплялся в мысли, что ему теперь со стороны Киреева ничего не грозит. Крепчайшей силы пинок, полученный им от дежурного жандарма, был лучшим тому доказательством. Так поступают с людьми, к которым нет и не будет уже абсолютно никаких претензий.
Приход Клавдеи был как нельзя более кстати. Все складывалось само собой и только в его, Лакричника, пользу. Теперь даже и встречи с Клавдеей не надо искать - Клавдея сама пришла к нему. Поистине на ловца и зверь бежит!
Если я вас, Клавдия Андреевна, правильно понял, Иван Максимович меня к себе требует? - переспросил он, вертя ногой, насколько ему позволяли прутья в спинке кровати.
Велел сейчас же к себе привести.
Велел? Оп велел! Не всеми Ивану Максимовичу дано повелевать. А потому я прошу вас, Клавдия Андреевна, передайте господину Василеву, что Геннадий Петрович сегодня устали и зайти к нему не могут.
Да я как же без тебя приду? Что мне тогда Ивап Максимович скажет?
Лакричник сладенько потянулся. Небрежно зевнул.
Что он вам скажет, Клавдия Андреевна? А что он вам может сказать, если, допустим, я устал и сегодня посетить его не имею возможности? При неотложной для него надобности Иван Максимович сам может прийти ко мне.
И он закрыл глаза, следя, однако, за Клавдеей сквозь неплотно сжатые ресницы. Та стояла, брезгливо оглядывая и Лакричника и его жилище. Собак не видать, а пахнет псиной… И чего корчит человек из себя!
Как знаешь, - сердито сказала она. - Силком я тебя, конечно, не уволоку.
Лакричник опять потянулся. Понятно, зачем прислал Иван Максимович за ним Клавдею! Туго, значит, пришлось. Терпел, терпел, да и не вытерпел. Получить с него можно будет кругленькую сумму. Прислал за ним - значит, даст. Пожалуй, стоит пойти… Но вдруг словно льдинка проползла у него по спине, - он даже рот разинул - так захватило дыхание. Сторговаться-то теперь с Иваном Максимовичем, конечно, будет просто. А Иркутск? Генерал-губернатор? Что напишешь ему? Еще раз ошибся? Нет, нет, пожалуй, так легко не поверят. Сразу поймут, в чем дело. И за его мздоимство и за клевету на Порфи-рия, безвинного человека, потом голову снимут.
И зачем, зачем он поспешил написать тогда в Иркутск? Ах, как все-таки в жизни ему не везет!.. Да и кто еще поручится, что здесь Киреев снова не повернет дело вспять и не обвинит его, Лакричника, в поджоге Василевского дома? Доказать ему свою непричастность нечем, если не будет свидетелей. Непременно надо себя обезопасить и здесь. Как еще согласится Клавдея…
Он сел, подтянул к подбородку ноги, обхватил их в коленях руками. Мысль у него работала лихорадочно.
- Долго я над тобой буду стоять? - услышал он обиженный голос Клавдеи. - Пойдешь или не пойдешь?
Лакричник спустил ноги с кровати. Все! Решение найдено!
Клавдия Андреевпа, - спросил он, на ощупь отыскивая ногами ботинки, - вам известно, что прежний дом Ивана Максимовича сгорел не сам по себе, а вследствие злоумышленного^поджога?
Говорили так люди. Слыхала я. Да мне-то какое до этого дело?
А кто поджигатель, вам говорили? Вы знаете, кто?
Да мало ли чего люди болтают! Всех ежели слушать…
А все-таки, кто?
Если слушать, так и про самого Ивана Максимовича даже языками чесали, - раздражаясь, сказала Клавдея. - Пристал с допросами!..
А прежде про кого еще говорили?
Да что я, знаю все разговоры?.. Говорили и… - она осеклась.
Правильно, зятя вашего, Порфирия Гавриловича, называли, - с наслаждением выговорил Лакричник, - и при весьма серьезных к тому основаниях.
К чему это он речь клонит? Не было здесь Порфирия, мало ли про него всяких сплетен плели! Клавдею это мало трогало. Теперь говорят, будто Порфирий вернулся. А кто он ей, свой или чужой? Да еще после того, как Лизаньку ее насовсем увели… Зачем этот снова вспомнил Порфирия? Клавдея беспокойно посмотрела на Лакричника.
Имею к вам всегда самое искреннее и дружеское благорасположение, - сказал Лакричник. Пяткой он нащупал один ботинок. - Всегда исполнен готовности оказать вам поддержку и помощь духовную, ибо материальными возможностями - увы! - не располагаю. К сведению вашему должен сказать, что поджигатель дома своего действительно сам Иван Максимович.
У Клавдеи словно камень свалился с сердца. Все-таки хорошо, что не Порфирий. Как-никак свой человек…
Не знаю я, - проговорила она.
Нет, вы знаете, Клавдия Андреевна, - возразил Лакричник, - и очень хорошо знаете. Иван Максимович в этом лично сам мне признался. И лично вы это слышали.
Я? - удивилась Клавдея. - Что ты, бог с тобой! Никогда я этого не слышала.