- Советую вам, Татьяна Ивановна, не принимать близко к сердцу этот случай. Неужели, в самом деле, глупая фраза этой женщины так подействовала на вас? Или вы испугались чего-то?
- Да, меня испугала… пошлость, - медленно и глухо произнесла Таня, - Мне было так хорошо, я даже забылась!.. И вдруг эти гадкие, скользкие слова, этот пошлый смех. Может быть, я что-то сделала не так?
- Позвольте, Татьяна Ивановна, не следует на себя наговаривать. Ведь вы же ничего худого не сделали! - горячо возразил Квашин. - Вы позволили себе немножко развлечься, потанцевали с товарищем вашего мужа, с человеком, который уважает вас бесконечно…
- А где сказано, что я могу танцевать, пока мой муж, может быть, находится под вражескими бомбами? - сурово спросила Таня.
- Позвольте не согласиться с вами! - опять взволновался Квашин. - У меня дома, в Сибири, мать, братья и сестры… Все они скучают обо мне, но могу ли я требовать, чтобы все они по углам сидели и плакали? Напротив, мне чрезвычайно приятно знать, что все мои родные бодры, работают, нормально общаются с людьми, ходят в театр… и что вообще все идет своим чередом. А посмотрите вы на всю нашу страну: при этакой-то страшной войне - повсюду спокойствие, деловитость, выдержка! И пусть люди после совершенно дьявольской работы танцуют, поют… пусть, черт возьми, женятся, влюбляются… вообще пусть жизнь идет, зачем ей прерываться?
- Как красноречиво вы меня успокаиваете! - шутливо заметила Таня.
- Вот вы и развеселились немножко! - обрадовался Квашин.
Юля Шанина танцевала недолго и как-то странно вдруг предложила Сунцову:
- Лучше посидим где-нибудь, Толя!
Глаза ее ярко блестели невеселым, но смелым огнем, который поразил Сунцова.
- Знаешь, Толя, после истории сегодня на выставке я решила: пожалуй, нельзя мне больше так относиться к жизни, - тихо и твердо произнесла она.
Сунцов изумился про себя: до этого дня он ни разу не слышал, чтобы Юля принимала какие-либо решения.
- Ты нынче… удивительная! - признался он, почувствовав к ней вдруг не жалость, как обычно, а неожиданный интерес. - По-моему, Юля, эта история с портретом кончилась неплохо.
- Ах, что ты… она продолжается, Толя!.. Когда мы с тобой танцевали, я слышала, как обо мне сказали: "Вот словчилась, на выставку попала… и наплясывает себе, довольна!"
- Кто это болтал? - нахмурился Сунцов. - Скажи, кто… и я с ним поговорю!..
- Да разве в этом дело, Толя?
Сунцов опять изумился:
- Я тебя что-то не понимаю, Юля.
- Уйдем туда, где потише… Я тебе все расскажу, и ты поймешь.
На площадке около гимнастического зала никого не было. Большой, довоенного времени плакат пестрел, как ковер: на фоне голубых с позолотой облаков и зеленого поля бежал по желтой тропинке загорелый, мускулистый спортсмен, не знающий устали. Юля серьезным взглядом посмотрела на его смеющееся лицо и на крупные белые зубы, которые сверкали как сахар, и сказала:
- Сядем, Толя.
- Ну, ну, Юлечка, что случилось?
- Нового ничего… Я, знаешь, Толя, все обдумала.
Юля помолчала, взглянула опять на смеющегося белозубого бегуна и сказала:
- Мальчишки-то хотя и нехорошо насмехались надо мной, а все-таки, Толя, ведь факт: они заслужили, чтобы их рисовали для выставки, у них торжество, а у меня еще ничего нет…
- Да не мучайся ты, Юлечка… вот, право…
- Нет, Толя, я обдумала все… Мной все возмущались, что я пользуюсь чем-то не по праву: не заслужила, а сама красуюсь на портрете. Стыдно мне, знаешь, ужасно стыдно! А Соня мне поверила, наперед поверила, и знаешь, Толя: если я не научусь работать, как Соня, лучше мне не жить на свете! - И хотя голосок Юли дрогнул и сломался, ее полудетская рука, сжатая в кулачок, с силой рассекала воздух. - Да, да, лучше мне…
Но Сунцов не дал ей повторить то, что она уже сказала:
- Юлечка, милая! Все будет хорошо, я тебе говорю… Главное, будь смелее, не бойся ничего! Вот смотри, как все мы с Артемом работаем: Тербенев и Мамыкин злятся на нас, а мы напролом идем, а мы напролом! А почему? Потому, что нужное дело поднимаем. А у тебя тоже нужное дело - корпус танка сваривать… ого! Слушай, Юля: у тебя именно смелости нехватка, ты все боишься: "Ах, не сделаю, не выйдет!" Нет, ты по-другому думай: "Это я смогу, это должно получиться!" И выйдет, обязательно выйдет! Потом, ведь ты же прекрасно знаешь, если тебе трудно, ты скажи мне, и я все сделаю, чтобы…
Тут Сунцов почувствовал, как пальцы Юли вздрогнули в его руке. От личика Юли с благодарно-испуганными, лучистыми глазами веяло на него таким нежным, притягивающим теплом, что, не помня себя, он восторженно прижал ее к себе и крепко поцеловал в полуоткрытые губы.
- Что ты… - замирающим голосом прошептала Юля, слабо упираясь ладонями ему в грудь.
- Юлечка… - прошептал Сунцов, сжав ее дрожащие пальцы и сам весь дрожа. - Ты же знаешь, ты видишь…
Горло у него перехватило, и, обессиленный, он упал головой в ее колени. Она всхлипнула без слез, силясь поднять его. Сунцов поднялся, взгляды их встретились. Оба увидели свои преображенные лица и замолкли в блаженном испуге.
Когда Сунцов вернулся в общежитие, трое его друзей еще не спали. Семенов и Чувилев играли в шахматы.
- Где это ты, брат, пропадал? - спросил Сережа, переглянувшись с обоими Игорями. - А мы-то тебя ждали, ждали…
Не дождавшись ответа, Сережа выразительно присвистнул, а потом, давясь от смеха, произнес:
- Что? Говорил я вам, ребята, что Толька Сунцов придет домой как очумелый?
- А мы, кстати, не просили тебя рассказывать, - сухо сказал Игорь-севастополец и предостерег Чувилева, что угрожает его коню.
Сережу вдруг обозлило такое невнимание к нему:
- Вот черти, право! Притворяются, что им все равно, а, небось, час назад как меня слушали! Небось, сразу уши развесили, как узнали, что Анатолий с Юлькой целовались…
- Что?! - вскрикнул Сунцов, и лицо его побелело.
- Да, я собственными глазами видел… Оч-чень занятно было наблюдать…
- Сережка, брось, - успел только сказать Чувилев, как вдруг у Сережи странно поднялись плечи: это высокий Сунцов схватил его за шиворот.
Чувилев взглянул на Толю и даже закрыл глаза от страха: бледное лицо Сунцова дышало невиданной яростью.
- Подлец, подлец… - тяжело хрипел Сунцов, встряхивая Сережу, как мокрого щенка. - Если ты хоть словом еще тронешь ее, я тебя… убью!
- Пусти… - отбивался Сережа. - Пошутить нельзя… Пусти…
- Да хватит уж! - вступился Василий Зятьев. - Проучил - и довольно, Анатолий!
Сунцов разжал руки и глубоко вздохнул. Лицо его выразило презрение, он сказал сквозь зубы:
- То-то… Иди да помни…
Не глядя ни на кого, он разделся и лег, накрывшись с головой.
"Сережка - подлец, а что же оба Игоря?" - думал Сунцов с обидой.
Сегодня он чувствовал себя не только взрослым, но и человеком, который увидел свет и силу чуда; оно покорило его, и, вместе с тем, он владел им безраздельно. Именно поэтому обида и возмущение скоро перестали волновать его. Зато все происшедшее с ним и Юлей вспомнилось ярко, до мельчайших подробностей, словно поднялось высоко-высоко и засверкало над ним, как радуга в чистом и прозрачном небе.
Увидев, что Сунцов заснул, и почувствовав себя в полной безопасности, Сережа принялся жаловаться и возмущаться, что никто не поддержал его.
- А зачем ты затеял эту глупую историю? - строго спросил севастополец.
- То есть как это… - опять возмутился Сережа, но Чувилев прервал его:
- Нечего дурачка строить, ты все понимаешь сам: зачем тебе было за Анатолием следить, подглядывать за ним?
- А тебе нравится, что эта Юлька вмешалась в нашу дружбу? Разве ты не сердился на это?.. Что, вспомнил? А приятно тебе, что из-за этой Юльки Шаниной нам достается от Сони… ну? - все увереннее начал наступать Сережа.
Чувилев вздохнул, печально и задумчиво сощурился, словно покорно провожая что-то уплывающее вдаль, как туман, уносимый ветром.
- Что ж, если я и обижался, это все равно ни к чему: Анатолий уже взрослый стал и хочет жить по-своему.
- Да и ничего плохого он не делает: он эту дивчину, я знаю, работать учил, помогал ей, - заступился за Сунцова Игорь-севастополец..
- Вообще пора оставить эти разговоры, - серьезно произнес Чувилев.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НАСТУПЛЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОИТЕЛЬНИЦЫ
Четвертого ноября к концу смены Соня сказала своей бригаде:
- Товарищи, мы, учебная бригада, уже пятый раз перевыполняем наши задания: тридцать первого - сто пять, первого ноября - сто восемь, второго - сто пятнадцать, третьего - сто двадцать один, за сегодняшний день Ефим Палыч определил нашу выработку в сто двадцать восемь процентов.
Соня спрятала свою бригадирскую книжечку в карман и спросила, окидывая всех ясным и добрым взглядом серых глаз:
- Что вы об этом скажете, женщины?
- Скажу, что вверх пошли, - сказала Глафира.
- И на том утвердились, - добавила Ольга Петровна.
- Я так же думаю, - тихо и решительно произнесла Юля.
- Я тоже, - улыбнулась Анастасия Кузьмина.
- Так! - И Соня весело тряхнула тугими косами. - Значит, бригада мне обещает не сдавать темпов?.. И, значит, мы можем предложить начальнику цеха уже не считать нас учебной бригадой, перевести на самостоятельную работу. Сегодня у меня будет об этом разговор с Ефимом Палычем Сергачевым.
От Ефима Палыча Соня вернулась веселая, счастливая.
- Завтра нас оформят, и к Октябрьскому празднику мы уже выйдем самостоятельной бригадой! Правда ведь, замечательно?