- Да не беспокойтесь, Татьяна Ивановна, поведу вас так, что вы и не заметите, как протанцуете!
Шурочка-шафер, сразу почуяв "настоящего" танцора, пригласил с поклоном:
- Товарищ подполковник, милости просим…
Квашин приостановился, притопнул, красиво откинул голову и повел Таню по широкому кругу. Его плотная и теплая рука крепко и бережно сжимала ее пальцы, и, повинуясь какому-то неведомому чутью, Таня шла легким, бегущим шагом, еле касаясь паркета, и сама изумлялась тому, как все у нее верно получается. А что это было так, она видела по довольному и даже счастливому лицу Квашина.
Не только Шурочка-шафер, но и многие, особенно девичьи, глаза следили за красивой парой. Записные лесогорские танцорки заметно скучали "без настоящих кавалеров" и, таинственно перешептываясь между собой, жались к стенке. Другие, ревниво поглядывая на Таню и ее партнера, в то же время старались держаться гордо и равнодушно, как будто все происходящее их совершенно не касалось. Зато третьи, не желая скучать, охотно танцевали "со всякой зеленью", то есть с юношами-подростками из ремесленных училищ. "Ремесленникам" недавно выдали валенки, добротные, из черной и серой шерсти, с мордастыми, еще не обмятыми носками. Обладатели валенок вначале не попадали в такт с легкими туфельками, но скоро мягкий топот перестал отставать от постукивания каблучков.
Юля Шанина с огорчением посматривала то на лакированные, то на бежевые, то на серые шевровые туфельки лесогорских девушек и тихонько вздыхала: ее коричневые полуботинки, в которых она выехала из родного города, казались ей теперь грубыми, как колодки. Сунцов, перехватив один из ее грустных взглядов, наконец понял, почему она все никак не решалась пойти с ним танцевать.
- Юля! Так вот оно что-о! Так ты из-за этого вот… (он кивнул на чьи-то туфли, мелькавшие рядом с мордастыми черными валенками) из-за такой ерунды повеселиться не хочешь?
- Ах, ведь и в самом деле, Толя… - начала было Юля, но глаза Сунцова красноречиво сказали ей:
"Да неужели ты не понимаешь, что ты здесь лучше всех?"
- Ну, хорошо… пойдем! - улыбнулась Юля и, положив руку на плечо Сунцову, шепнула по адресу Тани Панковой и Квашина: - Ой, как чудесно у них мазурка получается!
- Подумаешь!.. Вот я поведу тебя сейчас… не хуже этого подполковника!..
И, мрачно блеснув глазами, как будто дело шло о важнейшем шаге в жизни, Сунцов повел Юлю следом за Таней Панковой и Квашиным. Веселый голос Сони Челищевой ободряюще крикнул Сунцову:
- Хорошо, хорошо!
Сунцов, красиво наклонясь к Юле, еще смелее повел ее.
- Внимание, Татьяна Ивановна, внимание! - вдруг сказал Квашин, поклонился и опустился перед ней на одно колено, а сам все тем же мягко направляющим пожатием руки закружил ее вокруг себя.
Она облетела несколько раз вокруг него, чувствуя в себе светлый дурман от гибкости и бессознательной красоты движений своего тела. Воспоминания о беспечных днях и песнях ранней юности пронеслись перед Таней. Сладкая печаль на миг сдавила грудь. Но Квашин уже вскочил на ноги, и Таня опять стремительно понеслась по кругу. Яркий свет, множество лиц, пестрые пятна одежд сливались перед ней в общий вихрь, переливающийся красками. Потом будто плеск волн грянул ей навстречу, а громкий, смеющийся голос Квашина пропел над ее ухом:
- Молодец, Татьяна Ивановна! Успех, успех!
Тогда Таня поняла, что это аплодируют им за мазурку. Смущение мгновенно овладело ею, и она вышла из круга.
- Нет, больше не могу…
- Ловко, дочка, ловко! - похвалил Иван Степанович и протянул руку Квашину. - Вот спасибо, Николай Андреич, расшевелили вы нашу Несмеяну-царевну! То-то моя Наталья Андреевна будет довольна! С внучком она дома осталась, но приказала мне все способы изыскать, чтобы Татьяну развеселить… Ан так и вышло! Вот спасибо вам!
Оркестр заиграл польку, Таню пригласил кто-то, и ее серое платье с синей бархоткой вокруг талии уже мелькало светлой дымкой среди танцующих пар, которых становилось все больше.
Оба Игоря и Сережа стояли на балконе и смотрели вниз, на переливающуюся пестротой, подвижную, как волны, толпу.
- Довольно красиво! - сказал Игорь Семенов. - Похоже, как до войны было у нас в Севастополе, в Доме Красной Армии и Флота.
- Только бы нам не прозевать! - озабоченно промолвил Сережа.
Его больше всего занимал "аттракцион", задуманный неугомонным "вечным шафером": по знаку, поданному шафером (четыре взмаха зеленым платочком, "на все четыре страны света"), три его помощника освещают зал множеством разноцветных лампочек и осыпают танцующих конфетти и серпантином.
- Вон Толька водит свою красавицу, чтобы ее черти взяли! - злился вслух Сережа.
Он вынул из ящика большой круг яркорозовой серпантинной ленты и, подняв его вверх, сказал мстительно:
- Брошу потом вот эту штуку Юльке прямо на башку… Пусть она в ней запутается да пусть на пол брякнется… во-о!..
- И охота тебе, право! - осудил Игорь Семенов. - Я и не знал, что ты такой злой.
- Будешь злым после проборции, какую нам сегодня Соня задала! А все из-за Юльки! Ай-яй, подумаешь, какая радость Анатолию привалила… влюбился, как дурак… Ну и черт с ним… я его за это пре-зи-раю!
Игорь Чувилев стоял молча, прислонясь плечом к стене, и временами только устало помахивал рукой, прося парня помолчать.
Настроение Игоря Чувилева изменилось под влиянием обличительных слов Сони Челищевой. И не то чтобы уж очень ему хотелось каяться, а иное, более сложное чувство овладело им. Когда Соня обвиняла его и Сережу в нечуткости, Толя Сунцов слушал ее возмущенную речь с видом полного согласия, а его спокойное лицо и гордо приподнятая голова будто говорили: "Я думал и делал не так, как вы. Да, да, мы, оказывается, живем по-разному". Игорь вдруг понял, что Толя уже начал жить иной, своей жизнью, что настроения его уже стали другие. В дни их детской дружбы обоим казалось, что они думают и действуют совершенно одинаково. Теперь, оказывалось, эта мальчишеская дружба прошла, - Игорь бесконечно жалел о ней, но ничего нельзя было поделать. Они или должны были найти "общий язык", как выразился однажды Сунцов, или же разойтись в разные стороны. Сегодня Челищева, обличая Сережу, как более виноватого по отношению к Юле Шаниной, заметила Чувилеву:
- А ты, Игорь, знаешь, немножко меланхолик. Из-за этого, по-моему, тебе будет трудновато в жизни.
И ведь в самом деле он немножко меланхолик, склонен к грусти, к раздумью, быстро обижается. С веселым и озорным характером, вроде Сережи Возчего, жить, конечно, легче.
"Да, жизнь грудная и мудреная штука!" - подумал Игорь и улыбнулся.
Сегодня он сделал приятное открытие: случайно прислонясь к дверному косяку с зарубкой его роста, он обнаружил, что голова его теперь приходится выше зарубки по крайней мере на целую ладонь, - он, значит, теперь уже не "коротышка".
…Наконец Шурочка-шафер поднял руку и четыре раза взмахнул зеленым платочком.
Трое его помощников на балконе дружно взвизгнули от радости: множество лампочек, спрятанных в зелени пихтовых веток, вспыхнули, как яркие луговые цветы, и тут же вниз полетели, развиваясь и шелестя, разноцветные ленты серпантина и пестрая метель конфетти.
- Вальс-с-с! - высоким и тонким голосом, с каким-то придыханием объявил "вечный шафер". - Месье, амбрассэ ле дам!.. Вальс!.. Пра-а-шу!
Николай Квашин вновь пригласил Татьяну Панкову:
- Татьяна Ивановна, осчастливьте! Слышите, вальс из "Принцессы Турандот"?
- Слышу, конечно, - улыбнулась Таня. - Но, знаете, уже пора домой…
- Ничего, ничего, дочка, повеселись, еще время есть, - заговорщически подмигнув Квашину, сказал Иван Степанович. - Ведь ныне выходные, как говорится, в кои веки, только через три недели опять сможем отдохнуть. Ну, ребятки, пойду пока к своей стариковской компании, перекинемся в лото, что-ли… А вас, Николай Андреич, на случай, ежели меня не найдете, прошу дочку до дому проводить… Ну, покружись, Танюшка, покружись, душе веселей станет!
- Ну? Благословение родительское получили? - засмеялся Квашин и мягко обнял ее за талию.
Как после выпитого одним духом бокала, Таня вдруг опьянела от этого наслаждения движением и музыкой. Тревога и боль за Сергея куда-то бесследно исчезли, - остались только музыка и опьяняющее чувство молодости, что, как птица из клетки, вырвалось на волю.
Когда Таня вновь села на свое место, задорный голосок звонко крикнул ей в ухо:
- Хватит уж, хватит, миленькая!
- Что такое? - изумилась Таня и непонимающими глазами посмотрела на сидящую рядом с ней Веру Сбоеву.
А та, кивая завитой "ангелом" каштановой головкой в сторону Николая Квашина, с многозначительной улыбочкой пропела:
- Да-а, хва-атит, Танечек, хва-атит! Завладела самым замечательным танцором, а мы, бедные, умирай от зависти!
- Какую глупость ты говоришь! - вспыхнула Таня. - Я давно уже домой собираюсь…
- Да что ты оправдываешься? Словно вот я сейчас же твоему Сереже все разболтаю! - расхохоталась Сбоева. - Танцуй себе на здоровье, но и нам что-нибудь оставь!
Кокетливо жмурясь, Верочка еще ласковее пропела Квашину:
- Верите ли, товарищ подполковник, мужчины у нас в Лесогорске все такие неловкие…
- Простите, - сухо прервал ее Квашин и испуганно обернулся к Тане: - Татьяна Ивановна, что с вами?
Таня стояла будто на ледяном ветру: бледная, без кровинки, безмолвная, с остановившимся взглядом синих глаз. Квашин взял ее под руку и повел к выходу, успев перехватить злой и насмешливый взгляд Веры Сбоевой, брошенный вслед Тане.
На улице, огорченный этой неожиданной переменой в настроении Тани, Квашин сказал: