"Мы лишились дома и вообще всего… Но вот эта Соня тоже всего лишилась, семью потеряла, одна осталась… а почему она сильнее нас?.."
- Перестань кроватью скрипеть! - вдруг раздраженно зашептала Ольга Петровна. - Чего тебе не спится… ведь утром ранехонько вставать надо. Господи, жизнь проклятая!..
Юля испуганно вытянулась на койке, а потом, передохнув, вдруг решила про себя:
"Обязательно поговорю с Соней".
* * *
Михаил Васильевич Пермяков, придя домой в третьем часу ночи, увидел в столовой Варвару Сергеевну, спящую на тахте. Она спала сидя, опершись локтем на валики, положив щеку на ладонь, - казалось, сон сморил ее на ходу.
- Варенька, милая, спать поди… - зашептал Пермяков, осторожно поднимая ее, - Уходилась ты, вижу…
Варвара Сергеевна еще с тревожных дней молодости, когда скрывала мужа от преследования, сохранила способность мгновенно просыпаться и ясно рассуждать.
- Ой, Миша, я ведь только недавно домой вернулась!
Она рассказала о Соне, о Кузьминой, о детях, наконец о старухе с двумя сиротками и молодой женщине с мальчиком, которых удалось поселить в квартире Артема Сбоева.
- Теперь, когда Нечпоруки от них в стахановский поселок переехали, комната-то свободна. Ну, бабушка Таисья сначала было заартачилась: "Ой, да что ж вы ко мне двух чужих баб с ребятьем вселили, совести у вас нету!" Но мы с Натальей все-таки ее убедили, что приезжая старуха будет присматривать за своими внуками и за чужим мальчиком. А молодая женщина работать на завод пойдет и старухе за ее услугу с голоду не даст пропасть. Да и мы подкормим, старухины внуки ведь дети фронтовиков, и, значит, им можно из наших особых фондов пайки отпускать. Я, Миша, об этом уже в заводоуправление написала; люди-то ведь голодные все, измученные…
- Сделаю, сделаю… А только спать-то тебе все-таки надо… Эко, молоденькая нашлась!
- Нет, погоди еще, Миша. Еще какое возмущение меня сегодня взяло у Сбоевых. Бабушка Таисья хоть и сильно ворчала, но потом унялась… Зато молодая Сбоева гадко себя вела: "Ах, ах, эти эвакуированные нас просто замучили, надоели, надоели досмерти! И когда этому конец будет?" - и тому подобное. И ведь не стесняется, так людям в глаза и режет, бесстыдница! Ох, недаром я ее не люблю, вся в мать свою взбалмошную пошла. "Ты, - говорю я ей, - хоть бы уважаемое имя мужа своего постыдилась позорить!"
- Ну, пусть ее Артем вразумляет, - пошутил Михаил Васильевич и с сдержанной нежностью поправил сбившуюся на затылке жены толстую каштановую косу.
- Ох, а сколько еще там, на площадке-то, горемык осталось, Миша!
- Да, Тербенев в этом деле нас здорово подвел! - нахмурился Пермяков и тут же подумал:
"Так вот, среди забот-то о людях, у нее о своем горе не останется времени думать!"
Ложась в постель, Варвара Сергеевна хотела еще что-то сказать, но глаза ее закрылись. Михаил Васильевич с минуту смотрел на ее спокойное, побледневшее от усталости лицо, потом еще довольно долго курил во тьме. В окно было видно полыхающее розовым светом небо, - в мартеновском цехе шла ночная плавка.
Дмитрий Никитич Пластунов записывал в своей памятной книжке:
"Не только то возмутительно, что Тербенев не выполнил задания военного времени, но отвращает от себя этот человек и тем, что всюду и всегда он прежде всего помнит о своей персоне заместителя! По наследству ли от отцов, по нашему ли недогляду вырабатываются такие характеры - дело от них одинаково страдает: они совершенно лишены чувства нового, они по всякому поводу готовы давать директивы и отучать людей мыслить самостоятельно, гибко, смело. Тербенев возмущен, видите ли, что "какая-то зелень", т. е. Игорь Чувилев и Игорь Семенов, осмелились "шуметь" по поводу своего рационализаторского приспособления, которое уже отлично показало свою пользу на деле. Но это новое поколение нашего рабочего класса - упорный народец и от своего не отступит. Это юные люди, весенний шум, это будущее, которое борется вместе с нами. Тербеневым и Мамыкиным - увы! - это невдомек. Они умствуют и следят за тем, чтобы все было главным образом "директивно правильно", а завод, невзирая на это, недополучает тысячи деталей, а фронт - десятки и сотни танков. Не заметно у этих директивных умников и тревоги за Родину, да и за собственную судьбу, черт возьми! Ведь если жива и сильна Родина, силен и каждый из нас. Эти сухие механики начисто забывают о том, что труд для фронта тысячами нитей связан со всей жизнью народа…"
Зазвонил телефон, голос Костромина спросил:
- Дмитрий Никитич, не желаете ли пройтись немного перед сном?
- Что ж, я не против.
Пластунов и Костромин вышли на широкое Лесогорское шоссе. Яркобелая, словно раскаленная сталь, луна стояла высоко в черно-зеленом небе. Там, где под луной обрисовывались стеклянные скаты новых цехов, небо играло широкими розовыми и желтыми сполохами, будто заря была уже близко. Но заря была еще далеко, - просто в эту глубокую ночь в литейном шло большое литье, а из мартенов выпускали сталь. А дальше, далеко за сполохами, горели под темным небом просторные окна корпусов, и множество звуков летело в ночь.
Пластунов приостановился, послушал.
- Люблю я эту горячую бессонницу!
- Бессонница - это уж точно! - раздался неподалеку знакомый голос Ивана Степановича Лосева.
Он вышел из-за дерева, раскуривая на ходу. Огонек папиросы осветил его густые седеющие усы и сумрачное лицо.
- Теперь вот чудно подумать: было, мол, время, когда наш Лесогорский завод ночных смен не знавал, - глухо заговорил Иван Степанович. - Мы, старики, между собой вспоминали: когда пятилетки-то разворачивались, мы словно хороводы водили!
- Ну, Иван Степаныч, и тогда работа была напряженная, - заметил Костромин.
- Эх, работы мы сроду не боялись, силу не считали, и душа тогда у нас была спокойная да веселая. А ныне?.. Вот я утреннюю мою смену провел, надо бы уж домой шагать, по-стариковски отдохнуть малость. Да нет, не приходится: время на заводе тяжелое, все никак не сведем концы с концами, все какая-то забота в цехе найдется, кому-то советом помочь, кого-то в трудную минуту плечом, как говорится, подпереть… Вот и проторчишь без малого до ночи на заводе, вместо того чтобы домой к обеду угодить. А теперь… - Иван Степанович тяжело вздохнул, - горькие пришли дни, на всю жизнь запомнятся!.. Сердце так и жмет, так и жмет… Вот хожу, будто что потерял… Подумать только: в Сталинграде немцы!..
Слово за слово, все трое вспомнили, что всюду - в цехах, в столовой, на заводском дворе - люди больше всего говорили о Сталинграде. В красных уголках около географических карт толпились цеховые "стратеги" и обсуждали положение на фронтах.
- Что же они говорили, стратеги наши? - спросил Пластунов.
- Да вот, к примеру, наши кузнецы решают так: Красной Армии за Волгу ходу нет, биться ей на сталинградском берегу, покуда Гитлеру хребет не перебьют! - Иван Степанович с силой притопнул оземь и добавил веско: - Ну, да ведь она и не одна, армия-то наша: от нас подмога все крепче становится!
- Сегодня я беседовал с одним полковником-фронтовиком, - подхватил Костромин, - он сообщил мне: за последнее время на его участке очень заметно усилилось снабжение решительно всеми видами вооружения. Танки, рассказывает он, уже не десятками, а целыми колоннами прибывают…
- У меня более ранние сведения, - сказал Пластунов. - В начале августа заезжал ко мне сюда на сутки брат мой Павел, начальник истребительной эскадрильи, под Ржевом дерется. "Душа, говорит, радуется, сколько вооружения к нам в начале августа пришло: великолепные пушки, танки… и боеприпасов стало гораздо больше…" В этом общем разбеге доля участия нашего Лесогорского завода должна быть больше. Мы не только должны восполнить все недоданное нами за последнее время, но и разбег взять такой, какого от нас ждет Родина.
- Вот верно сказали, Дмитрий Никитич! Вот как верно! - вдруг, как при большой находке, воскликнул Лосев. - Разбег! Ведь вот, кажись, простое слово, а коли во-время его скажешь, оно будто внове родилось! А когда подумаешь, что на тысячах заводов мы, советский народ, такой разбег взяли, а немцы свой "блицкриг" потеряли, то… - И помолчав, Иван Степанович опять угрюмо вздохнул: - Однако сколько еще дней горе хлебать придется, про то ни одна душа не знает!
- Но способ, как горе расхлебать, нам всем отлично известен: работать все крепче, вперед двигаться все быстрее! - спокойно и сильно сказал Пластунов. - Сталинградские дни начались, товарищи дорогие!
- Верно… Сталинградские дни… - медленно повторил Лосев и замолк.
Несколько минут все трое шагали молча. Заводские огни широкими потоками освещали шоссе, рассекая густую тьму августовской ночи. Там, где эти огни освещали путь, там ясно видны были дорога, исполосованная следами машинных колес, темные, спящие дома, старые деревья и придорожные камни.