- Да погоди ты, не шуми! - вдруг вскинулась Лебедева. - Что ты на меня напустилась? Честь моя при мне осталась…
Тут заговорили Варвара Сергеевна и Наталья Андреевна, и Глафира Лебедева скоро сдалась.
- Ладно, - ворчливо сказала она, взглянув на землистое от волнения лицо Кузьминой, - располагайтесь у меня… куда от вас денешься…
Дмитрий Никитич Пластунов в это время говорил Пермякову:
- За последнее время вы, Михаил Васильич, стали гораздо снисходительнее к вашему заместителю… Понимаю, понимаю, - он товарищ вашего покойного сына.
- Да, почти десять лет они в школу вместе бегали… - пробасил в сивые усы Михаил Васильевич.
- Но, тем не менее, воспоминания эти сейчас расточительны…
- Не понимаю вас, Дмитрий Никитич, - хмуро сказал Пермяков.
- Так это же старый наш разговор, Михаил Васильич, - серьезно улыбнулся Пластунов. - Помните, как-то я открыл вам свои главные намерения. Я не для того на вашем заводе, чтобы в порядке честной службы согласовывать одно с другим, наблюдать и направлять заводские дела. Нет, мне этого мало. Хочется почувствовать себя сыном сталинского века, чувствовать, что ты, парторг Пластунов, всеми своими мыслями, действиями вмешиваешься в нашу большую советскую жизнь, помогаешь ей двигаться вперед. И, кроме того, ведь хочется работать и мыслить впрок, не на сегодня только, а о завтрашнем дне, о мирном времени думать…
- Вона как широко вы заглядываете, Дмитрий Никитич! - грубовато похвалил Пермяков.
- На меньшее несогласен! - рассмеялся Пластунов, но карие круглые глазки его смотрели серьезно.
- На фронте, как известно, великое значение для каждого командира имеет так называемая локтевая связь, то есть его сосед: наступает он вместе со мной или топчется на месте, пользуется возможностями или упускает их?
- По опыту гражданской знаю, что это значит.
- Теперь смотрите, сколько у нас соседей появилось за этот год!
Оба стали считать: два минометных завода, патронный, трубный, лесопилка, несколько мелких вспомогательных заводов и фабричек, - и все это новое и так быстро поднявшееся хозяйство, большое и малое, стремится расти и крепнуть.
- Можно, пожалуй, сказать: их счастье, что вокруг нашего Лесогорского завода все они расположились, - подумал вслух Пермяков.
- Несомненно! - подхватил Пластунов. - Наш Лесогорский завод, как самый старый, но в то же время полный новизны, может по праву считаться ведущим, вожаком среди них. И разве это не так? Все по разным поводам и запросам приходят учиться к нам…
- Особенно насчет воспитания кадров.
- Во… во… именно, Михаил Васильич! Воспитание и подбор людей - в этом деле мы в первую очередь задаем тон! А у нас тут как раз не все благополучно: на некоторых местах не те люди, не те!.. В мирное время от таких неподходящих людей возникают большие неприятности, а в военное время - просто беда!… Сами видите, заторы с металлом все еще не ликвидированы, горячие цехи работают неровно, и механическая обработка то и дело сдает из-за несвоевременной подачи металла. Прорыв грозит нам - и все отчего? Не тем людям дело поручено, не на тех людей надеемся.
И Пластунов вдруг прямо и жестко глянул в глаза Пермякову.
- Вот почему снисхождение к ним - вредное расточительство. Если сейчас это для нас трудно, я примусь прежде всего за Тербенева: или он выправит свою линию, или его придется снять, потому что он уже натворил беды.
- Беда? Что же такое?
- А вы на площадке, где сталинградцы эвакуированные выгрузились, были сегодня?
- Нет еще… Жена мне звонила, и я уже отдал приказ организовать для них питание.
- Так вы еще и побывайте там! Сотни людей, женщин, стариков, ребятишек, валяются на земле, грязные, измученные. А почему? Вместо четырех больших бараков с двумя общими кухнями и душевыми в каждом, Тербенев построил только два маленьких барака, без кухонь и без душевых. После Севастополя надо было ждать опять прилива волны эвакуированных, и мы поручили Тербеневу подготовиться к этому.
- Значит, и мы недоглядели, Дмитрий Никитич…
- Эге-ге!.. Не подставляйте свое плечо под чужую вину!
Пластунов прошелся по кабинету своей легкой и гибкой походкой моряка и закончил так же твердо и резко:
- Беспокойства за порученное дело мы от Тербенева, однако, не слышали и не видели: просто наше поручение показалось ему "черной работой", которую он выполнял спустя рукава… Словом, я его сегодня же вызову, он уже приехал из области.
Алексей Никонович вернулся домой от Пластунова чернее тучи и тяжело заходил по комнате.
- Что ты топаешь этак-то, Алеша? - спросила мать, остановившись на пороге. - Эко, и половики все взборонил! Стой-ка, дай поправлю…
- Да ну тебя с половиками твоими! - тонким голосом вдруг закричал сын. - Хоть совсем убери эту дрянь!
Он пинками начал сбивать с пола широкие, с разноцветными узорами и полосками тряпичные половики - нехитрую гордость матери, которые она собственноручно выткала еще в девушках.
- Ох, бесноватый ты, жалости в тебе нету-у! В отца пошел, в Никона, вечного моего обижальщика… Весь нрав отцовский, капля в каплю, господи! - обидчиво вздыхала мать, скатывая половики.
Вернувшись в комнату сына, она спросила уже обычным, заботливым тоном:
- К ужину горяченького хочешь или селедку с картошкой заправить?
- Ничего не хочу, - грубо ответил сын, с грохотом придвинул жесткое кресло к столу и мрачно подпер голову кулаком.
Мать со вздохом притворила дверь, но через час опять просунула в комнату пухлое, в добрых морщинках лицо. Сын сидел за столом и писал.
- Что без огня сидишь? Ведь уже темненько.
Мать повернула выключатель и вздохнула, - комната с желтокрашенным полом, блистающим чистотой, показалась ей голой и некрасивой без половиков. Ей захотелось сказать об этом сыну, но он писал, будто не видя ее.
Прошел еще час. Томясь и зевая, мать опять заглянула в комнату.
- Голодный, поди, сидишь? Да ты что все пишешь-то, словно подрядился? Сердишься, что ли, на кого, сынок… а?
- Хо! Мало сказать - сержусь! Пусть вот знают, как мне дорогу заграждать! - наконец отозвался Алексей Никонович. Поднявшись со стула, он выпрямился и помахал в воздухе большими розовыми кулаками. - Д-да, я себя голой рукой трогать не позволю!..
- Ох, Алешенька, к добру ли ты этак в отца пошел? Никон-то бывало всюду обиду для себя видел. То и дело бывало клянет кого-нибудь, жаловаться ходит по начальству…
- Ну, хватит! - высокомерно промолвил Алексей Никонович. - Уйди пока, я должен перечитать, что написал.
"Второму секретарю обкома ВКП(б)…" Гм… Может быть, не второму, а первому секретарю? Переправить?.. Нет, ничего… этак вроде поскромнее, да и первый все равно обо всем узнает. Ведь какая штука получается: только что, скажут, написал нам человек подробное заявление, а теперь, нате пожалуйста, второе пишет!.. Значит, что-то у них на Лесогорском заводе назревает, назревает…"
В первом заявлении в обком Алексей Никонович рассказывал, как "зажимают" его самостоятельность, как свалили на него одного всю ответственность за металл, в то время как "я, А. Н. Тербенев, недавно выдвинутый на ответственный пост молодой работник, еще не мог изучить во всей глубине и сложности взаимоотношения Лесогорского завода с его поставщиками". В том же спокойном, но проникнутом обидой тоне Алексей Никонович писал о "тенденциях постоянного вмешательства в технологический процесс со стороны глазного конструктора Костромина". А это постоянное вмешательство "самым пагубным образом отражается на трудовой дисциплине и на отношении советских людей друг к другу".
Далее повествовалось о том, как, по настоянию Костромина, сталевар Нечпорук, не дождавшись прихода "подмены", ушел с плавки, оставив вместо себя неопытного подручного Зятьева; как тот же Нечпорук и его сменщик Ланских, без разрешения Тербенева, занялись в выходной день "какими-то экспериментами", оскорбив при этом работницу Шанину, эвакуированную, пострадавшую от войны женщину. Записка Ольги Петровны Шаниной (засвидетельствованную печатью копию Алексей Никонович оставил у себя) была приложена к заявлению. Заявление заканчивалось пока глухими намеками на "недоброжелательное" отношение парторга Пластунова к молодому заместителю.
"А хорошо, что я о Пластунове тогда ввернул!.. Вот оно и пригодилось… Ну-ка прочтем, что теперь получилось:
"Я - молодой инженер, мое прямое дело - машины, технологический процесс. В институте нас не обучали строить бараки для эвакуированных. Директор завода М. В. Пермяков и парторг Д. Н. Пластунов свалили всю ответственность за эти бараки на меня, не специалиста в этой области. Сегодня Пластунов, вызвав меня к себе, говорил со мной чрезвычайно резко и даже угрожал принять меры для снятия меня с работы, если я в ближайшее время не выправлю положения с жильем для эвакуированных. Но, повторяю, я не специалист…"
Гм… Гм… Не слишком ли я жалуюсь? Если бы иначе выразиться… А, да черт с ними! Авось друг Пашка сумеет все это начальству преподнести!"
Друг Пашка, помощник секретаря по промышленности, учился вместе с Тербеневым в индустриальном институте и, "по старой дружбе", обещал помочь ему.
"Да, Пашка не подведет… Н-ну, а если ничего из этого не выйдет?"
Эта простая мысль заставила Алексея Никоновича задуматься. Он опять тяжело затопал по голому полу, досадуя не то на слабость свою, не то на оплошность. Вдруг ему вспомнился один из советов Пашки: "А чем, собственно, ты рискуешь? Если даже колесо и не повернется в твою сторону, ты, по крайней мере, покажешь, что значит тебя тронуть!"