- Слышала, как он вопрос повернул? Можно сказать, заглянул в самый корень. И, знаешь, Катерина, нехороший смысл получается, если вдуматься: что же, выходит, я своему брату, рабочему, как завистник, бревно поперек дороги буду бросать? Нет, хватит, дочка, хватит… втравишь ты меня в историю на старости лет, и опозорюсь я перед Дмитрием Никитичем, как последний дурак или жулик. И не проси, не проси.
…Катя поднималась к себе сумрачная и словно еще более раздраженная, чем вышла из дому.
- Отвела душу? - иронически спросил муж. - Что Иван Степаныч?
Катя сняла берет и упрямо тряхнула головой.
- Что? Папа на тебя обижается, - с нарочитой сдержанностью ответила она и, решив, что нападать в ее положении лучше, чем отступать, повторила еще более подчеркнуто то, что говорила ему недавно, имея в виду Сакуленко: - А ты все-таки представляешь себе, что люди могут натворить ради славы?
Она уже спала, а Матвей все курил у окна, глядя на заводские огни.
В обеденный перерыв, в заводской столовой, Темляков подошел к Сакуленко:
- Дай прикурить.
Сакуленко молча протянул ему свою трубку и отвернулся, продолжая с кем-то разговаривать.
- Ты что это нынче… как по-вашему говорят… сумный такой? - как ни в чем не бывало, спросил Матвей.
- А тебе что? - не поворачивая головы, бросил Сакуленко.
- Да я так… вообще… - сконфузился Матвей, отошел и выругался про себя: действительно, он - простота. Его же ущемить хотят, а он еще пытается сохранить добрые отношения на работе. Сакуленко почти оскорбительно сейчас отнесся к нему, а он не сумел даже достойно ответить украинскому кузнецу.
"И дернула же меня нелегкая согласиться на соревнование с Сакуленко! - все сильнее злобился на себя кузнец. - Что, не мог бы я с кем-нибудь из старых знакомых соревноваться? Простота… Вот теперь поперек горла встало мне это соревнование!"
Дома его ждала та же унылая, настороженная тишина.
- Фу, какая ерундовая жизнь пошла! - проворчал он.
- Да, вот они какие! - шептала Катя. - Показать желают, что презирают нас, знать нас не хотят, будто вместо нас ветер в квартире гуляет. Ну и люди! Бродят оба чернее тучи, тоску на всех наводят. По-моему, должно быть так: если ты чем недоволен, если тебе что-то не нравится в моих словах или в моем поведении, приди ко мне и объясни открыто, принципиально, но не смей меня презирать. Я не кто-нибудь, я дочь Лосева, меня все на заводе знают!
Вспылив, она заговорила во весь голос, и едва успел Матвей остановить ее, как в комнате Сакуленко с грохотом упал стул. Дверь распахнулась, и в комнату широкими шагами вошел Сакуленко. Его черные глаза грозно глянули на Катю.
- Слушайте! Что вам надо? Что вы кричите на весь дом? Вызываете меня на дерзость, так, что ли?
- Я… я… не позволю… Я хочу, чтобы объяснились принципиально… - вспыхнула Катя и закусила губу.
- А я нахожу, что вы аб-солют-но беспринципны! - и Сакуленко даже пристукнул ладонью по столу. - Родом своим вы гордитесь, людей учить хотите, а сами жизни не знаете, в чем соль дела, тоже не понимаете… Эх вы… зеленая колючка!
- Матвей, ты слышишь? - и Катя ледяными пальцами сжала руку мужа. - Матвей, я таких оскорблений…
- Стой… - побледнев, произнес кузнец. - Не позволю мою жену оскорблять!
- Еще кто кого… - усмехнулся Сакуленко и, вдруг меняя тон, хлопнул Матвея по плечу: - Эх, слухай, Темляков, помолчи, не встревай в этот разговор. Мы ж с тобой соревнуемся, наше с тобой дело свято. Я хотел было перемолчать эту историю, а теперь вижу, что не отмолчаться мне. Твою жену с ее непомерной гордостью учить надо. Тебя я на десять лет старше, а ее (он кивнул на Катю)… эту зеленую колючку и подавно могу поучить, - и он вышел, хлопнув дверью.
Кузнец почти всю ночь не спал, раздумывая, разорвать ему соревнование с Сакуленко или нет.
"Допустим, я хочу разорвать с ним, я откажусь. Но когда это было видано, чтобы стахановец отказывался от соревнования, которое к тому же уже начато? Ведь что же это будет? Весь цех на меня станет пальцем показывать, да что цех - по всему заводу разнесется. Этакий позор!.. "Или, скажут, ты поглупел, Матвей, или запил горькую, или кто подкупил тебя фронтовой ковке мешать?.." Нет, какие там могут быть разговоры… Соревнование между мной и Сакуленко есть - и будет!"
Утром Матвей еле поднялся: голову сильно ломило, сердце сжималось, словно он лез куда-то на крутизну.
"Этак прямо-таки пропадешь!" - подумал он с тоской, но все же удовлетворенный примятым решением.
- Ну как? - спросила Катя.
- Что? - проворчал он. - Соревнуюсь, и все!
Дождя не было, но небо, низкое, тучливое, висело над домами, будто огромная лохматая овчина. Чувство стойкого счастья, которого еще недавно даже совестился Матвей, казалось, затерялось надолго среди этих взъерошенных облаков, мокрых деревьев и тумана.
Продвигаясь в толпе к проходной будке, Матвей услышал позади себя разговор. Говорили о Сакуленко.
- Сегодня он покажет свой метод ковки.
- Это насчет той новой танковой детали? А откуда ты знаешь, что он всем будет показывать?
- Он сам объявил вчера об этом после смены: приходите, мол, смотрите все. А главное - наперед пообещал: "Поставлю новый рекорд".
Матвею стало неловко: он видел, что Сакуленко никаких секретов ни от кого не прячет и так же, как и он, Матвей Темляков, готов учить, помогать всем, кто в этом заинтересован.
Во время ковки Матвей несколько раз замечал, как на соседнем участке, против пятитонного молота Сакуленко, то и дело собирались кучки людей, смотрели, оживленно размахивая руками, словно дивясь чему-то.
"А ведь он что-то придумал! Надо пойти поглядеть!" - не утерпел кузнец.
На участке Сакуленко собрались бригадиры и подручные со всего пролета тяжелых молотов. Матвей пробрался в первый ряд и отдался привычному рабочему любопытству: "А ну-ка посмотрим, как у тебя получится?"
Почти рядом с собой Матвей увидел тестя. Иван Степанович стоял задумавшись и не заметил его. Сложив на груди темные, жилистые руки, старик внимательно смотрел на все приготовления к ковке, будто взвешивая и оценивая каждое движение людей.
"Папа на тебя обижается", - вспомнились Матвею слова жены, и он решил не попадаться тестю на глаза. Однако, прекрасно понимая, что старик следит за всем происходящим не только профессионально, как мастер смены, но и как Иван Лосев, Матвей не мог не наблюдать за ним. Да и многие, обступившие полукругом площадку перед молотом Сакуленко, с любопытством поглядывали на старого мастера.
Кран подъехал, неся рыже-золотую болванку, и еле успел остановиться против молота, как болванку, словно объезженного бешеного коня, уже подтащили к молоту. Рассыпая искры, болванка покорно вползла на неостывающее ложе наковальни. Сакуленко кивнул - и две пары клещей впились в ее раскаленные бока. Сакуленко шагнул к прозрачному пламенеющему слитку металла и скупым, словно отточенным движением опустил на него свой черный топорик, властно крикнув:
- Мо-лот!
Молот ухнул и упал, вогнав топорик в металл, будто в мягкую глину.
- Клещи! - скомандовал Сакуленко, и двое других подручных, уже ожидавшие этой команды, повернули болванку на ребро.
Так он командовал несколько раз, и подручные, сменяя друг друга, быстро и точно поворачивали слиток.
- Уго-ол!.. - протяжно пропел Сакуленко, и болванка с зияющей на ней глубокой зарубкой легла теперь под углом; черное плоское тело топорика нависло над ней, как кинжал над обреченной плотью.
Оживленный говорок вспорхнул над толпой.
- Здорово придумано!
- Прежде болванку сначала попросту надвое разрезали…
- А потом уж угол высекали…
- А этот сразу на одной угол просечет!
- Простая же штука, ребята!
Матвей смотрел на ковку, не отводя глаз. Пятитонный молот вдруг показался ему чрезвычайно подвижным и послушным, и Матвей даже словно перестал слышать грохот его падения. По полукругу, где стоял со своим топориком Сакуленко, как будто кипел горячий поток дружных, ритмичных, как подъем и откат волны, движений. Они сменялись одно другим, безошибочные, как выстрел в цель.
Когда Сакуленко легко и гибко разъял раскаленную болванку своим топориком, наблюдатели, все как один, восторженно ахнули:
- Ловко!
И Матвей крикнул "ловко", потому что все, что делал Сакуленко, непреложно и естественно входило в сознание, как пронзительная струя свежего воздуха, который вливается в распахнутое окно. Он чувствовал себя удивительно легко и прочно связанным со всем, что делал у своей пятитонки Сакуленко.
Рассеченная болванка, гремя, скатилась на железные плиты пола, и только тут Сакуленко откинулся назад, разминая плечи, и вытер потное лицо. Потом чуть задержался взглядом на двух укороченных слитках металла, которые в его руках получили форму и назначение. Гордую радость уловил Матвей в этом взгляде и тоже улыбнулся, хорошо это понимая.
Матвеи понял также, что выражали хитренько посверкивающие глаза Ивана Степановича: старик любовался Сакуленко, потому что "мастерство рабочего человека", а особенно кузнеца, всегда было для него самым дорогим и волнующим зрелищем.
Вдруг, оглянувшись, Иван Степанович подтолкнул зятя:
- Пластунов тоже здесь!
- А что такое?
- Да ведь разговор у меня с ним был насчет тебя и Сакуленко… расскажу потом.
"Старик не обижается на меня!" - подумал Матвей, и ему стало легче.
- Ну! - зычно крикнул в это время Сакуленко и хлопнул себя по животу, обтянутому кожаным фартуком. - Обедать пора, хлопцы, а то суп остынет!
Все, шумно переговариваясь, начали расходиться со смехом и шутками.