Перевернуть систему контроля и поставить ее, как он выражался, с головы на ноги Токарев решил уже с первых дней своего приезда на фабрику, месяц назад. Его предшественника Гололедова сняли еще весной, и дела Токарев принимал от главного инженера. Он очистил ящики письменного стола, повыбрасывал из-под толстого стекла выгоревшие бумажки, торжественно вручил удивленной секретарше тяжелый чернильный прибор с медведями, резными чашами и шарами и оставил на столе лишь чернильницу, пепельницу и календарь.
Он обошел цехи за какой-нибудь час, но зато чуть не полдня пробыл на складе готовой мебели. Оглядел все и сказал:
- А теперь посмотрим, почему на склад приходит такая дрянь.
Беда коренилась в станочном цехе, где готовились узлы и детали будущей мебели. Малейшая неточность, небрежность рабочего уродовала после готовую вещь. А мастера снисходительно поглядывали на все это со стороны: они отвечали только за план. И хотя в каждой смене было по два, по три контролера, толком уследить за всем они не успевали и брак не прекращался.
Токарев побывал в обкоме партии и вернулся оттуда озабоченный и хмурый. "Мебель должна радовать человека, как радуют его произведения искусства, а не отравлять ему настроение", - вспоминал он слова секретаря обкома, который в разговоре особенно напирал на былую славу северогорских мебельщиков. Слова эти не давали Токареву покоя.
Он поделился мыслями с Ярцевым, старым своим институтским товарищем, с которым совершенно неожиданно встретился здесь, на фабрике. Ярцев приехал на полгода раньше.
- Разгоню я этот базар, Мирон. Ёй-богу, разгоню! - говорил он Ярцеву. - На что эти контролеры, ну на что? Брак-то делает рабочий, а "покрывает" его мастер, которому нужно план выполнить. И так "покрывает", что никакому контролеру не сладить.
Но Ярцев не был сторонником крутых мер. Он советовал прислушаться к мнению главного инженера. Гречаник же был убежден, что нужно усиливать… контроль. А все беды он видел в несовершенной технологии, в, неудобных конструкциях мебели и буквально дни и ночи просиживал за разработкой совершенно новых конструкций. Но его постоянно что-нибудь отвлекало.
Статья в областной газете положила конец терпению Токарева.
- Ждать я больше не собираюсь, Александр Степанович. Можете не соглашаться, но контролеров я разгоню.
- Повторяю, решать будет партийное собрание, Михаил, - сказал Ярцев.
- А я постараюсь доказать на собрании, что это нелепость, - заявил Гречаник и, рывком распахнув дверь, вышел.
- Упрямый и однобокий человек, - сказал Токарев, когда за Гречаником закрылась дверь.
- Каждый из нас по-своему однобокий, - ответил Ярцев, - особенно если смотреть только сбоку.
- Я вижу, он тебе нравится?
- Поскольку я тоже в своем роде однобокий. Вот именно в том, что видится мне "с моего боку", он определенно нравится. - Ярцев помолчал и, вглядываясь в осунувшееся лицо Токарева, добавил:
- Ты вот что скажи, Михаил, когда думаешь семью сюда перетаскивать?
- Семью… - Токарев вздохнул. - Ты спроси лучше, как я буду уговаривать жену с Москвой расстаться.
- Затягивать-то не надо. А то, я гляжу, сохнешь ты и позаботиться о тебе некому.
Не ответив Ярцеву, Токарев сказал:
- Приказ готовь: Озерцову назначить мастером.
- Кстати, - спросил Ярцев, - не тяжело ей будет сразу в такую заваруху? Как думаешь?
- Что из того, если тяжело? Солдат проверяется в бою. - Увидев, что Ярцев задумался, спросил: - Ты о чем?
- О дочке твоей… Вот вырастет она у тебя, так же приедет куда-нибудь на работу… И какой-нибудь директор так же…
- Правильный директор будет, если так же, - твердо сказал Токарев и добавил с улыбкой: - Эх ты, пестун ты, пестун, товарищ парторг. Всех бы ты под локоток подхватывал, чтоб не спотыкались…
6
Костылев водил Таню по фабрике, подолгу задерживался у станков, пространно, до мельчайших подробностей растолковывал особенности технологии. Таня во всем могла разобраться сама не хуже Костылева, но из вежливости терпеливо выслушивала его. И чем больше он говорил, тем больше ей казалось, что старается Костылев только для того, чтобы показать, как великолепно он все знает сам. Он сыпал бесконечными цифрами, перечислял названия деталей и без конца повторял одну и ту же, словно заученную фразу: "Пока сам не возьмешься, любой пустяк у нас - промблема!" Он так и говорил "промблема", и, по-видимому, слово это ему исключительно нравилось.
Как бы между делом Костылев выложил то, что поважнее, из собственной биографии. На фабрике он работает с первых дней пуска. Дел у него всегда по горло. Вот и сейчас тянет за двоих: он и начальник цеха, и сменой сам руководит, притом успевает неплохо.
- Во всяком случае на мою смену никто из начальства не обижается, впереди идем, вот так… - сказал он. Потом добавил: - Так что можете не беспокоиться, трудно вам не будет. Ну, а в случае чего, где встанет промблема, поможем по силе-возможности, сколько вот здесь хватит, - и постучал себя пальцем по лбу.
Когда выходили из фанеровочного цеха, Костылева остановила пожилая работница, та самая, в серой косынке и халате, которую Таня уже видела в цехе.
- Николай Иванович, - сказала она, - отпустите на завтра… ребенок заболел… всю ночь не спала сегодня… - Женщина всхлипнула и утерла ладонью глаза.
- У меня не детский сад, Федотова! - отрезал Костылев.
- Так мне же иначе безвыходно, Николай Иванович… На один денек только.
- Я сказал, и конец! Пойдемте дальше, товарищ Озерцова.
Женщина расплакалась. Таня, нахмурившись, сказала:
- Неужели нельзя помочь?
Костылев махнул рукой.
- У меня их больше сотни, все равно на каждого не уноровишь…
Закончив обход, Костылев посоветовал Тане еще побродить по цехам, поближе познакомиться с фабрикой.
- Вон туда, в гарнитурный загляните, - сказал он, показывая на дверь в соседний цех, - а я пойду, дела!
Едва ушел Костылев, Таня вдруг почувствовала себя необыкновенно хорошо и легко, точь-в-точь как бывает, когда выберешься на опушку из лесной чащобы, где плутал только что. Она направилась в гарнитурный цех.
Цех был небольшой, рабочих немного, зато весь он был заставлен редкой по красоте мебелью. Почти законченные спальные гарнитуры из ореха и карельской березы блестели безукоризненной полировкой. Пахло политурой, лампадным маслом, дорогим деревом. Работали в цехе "старички".
- Вам, друг-товаришш, кого? - спросил Таню сутулый старик с покатым лбом и очень подвижными глазками, глубоко спрятанными в покрасневших веках.
- На работу вашу посмотреть зашла, - ответила Таня.
- А что рядом-то не смотрите? - старик показал на дверь. - Аль не глянется? Хе-хе! Там у нас для рядовых лепят, ну а мы для начальства…
Глазки старика вдруг стали колючими и забегали еще быстрее, словно изнутри кто-то дергал их за ниточку.
- Что, внучка, работой любуемся? - спросил Таню другой столяр. Таня узнала Илью Тимофеевича. Обращаясь к старику с бегающими глазками, он сказал: - Ты бы, Ярыгин, взял да по цеху девушку провел, познакомил бы со всеми, а то скрипишь-скрипишь, как пила в креневой доске… - Он снова заговорил с Таней: - Посмотрите, посмотрите художество наше… - и повел ее по цеху.
Долго, как зачарованная, стояла Таня возле орехового гарнитура, хотя и прежде доводилось ей видеть такое.
- Не хотите ли купить гарнитурчик? - сказал Илья Тимофеевич, улыбаясь и подергивая бороду. - Покупайте, не стесняйтесь. Тыщенок двенадцать свободных найдется?
- Это столько стоит! - ужаснулась Таня. - У нас на московской фабрике…
- Три рубля семь гривен такие игрушки? - усмехнувшись, прищурился собеседник. - Нет уж, милая, басням не поверю. Чуть получше да почище - тут тебе и тыщи! Так-то вот. А дешевая-то у нас - дрянцо! - Он вытащил из-под фартука газету и потряс ею перед Та-ниным лицом. - Дрянцо! Читали, небось, сами знаете. Я худого не скажу, только мы, мебельщики, за последнее время вовсе совесть потеряли… Вы работать к нам или так, наездом?
- Работать…
Таня вернулась в станочный цех.
В проходе между станками двое слесарей собирали электромотор. Один из них, черноволосый красивый паренек с цыганскими глазами, давая Тане пройти, нечаянно задел ее замасленным рукавом комбинезона. Извинился.
- Просим прощения… - В улыбке сверкнули ровные белые зубы. Парень посмотрел вслед, восхищенно проговорил - Ананас!..
- Да не про вас, - в тон ему сказал товарищ и спросил - А ты, Васька, признайся, кроме редьки-то, фрукты видывал?
- Фрукт вроде редьки для слесаря Федьки, - не растерявшись, залпом выпалил Васька и рассмеялся довольный удачно подвернувшейся рифмой.
Таня долго ходила по цеху, разглядывала детали и удивлялась: "Неужели это у них принимают?" Обработка была небрежная, наспех. Добрую треть надо бы тут же откидывать в брак.
Проходя мимо приотворенной двери с надписью "Промежуточный склад", Таня услышала знакомый голос Костылева.
- Ерунда! Все придется пропустить, Сысоев, - говорил он, - иначе у сборщиков срыв, вот так.
- А куда я эти дрова приму? - говорил тот, кого назвали Сысоевым. - Любченке я такие вернул? Вернул! Чего же ради тебе стану скидку делать?
- А я говорю, принимай! Или… сборщики остановятся. Ты пойми: конец месяца. Неужели план заваливать? Дело-то ведь государственное!
- Заваливать, заваливать! - вскипел Сысоев. - Вот и завалил бы хоть разок, да начесали бы тебе за это…
Таня вошла.
- Башка кругом с вами, ей-богу, - пробормотал Сысоев, стихая при виде незнакомого человека.