И я всей душой, ну, если не всей - ее двумя третями, желал, чтобы так оно и вышло, чтобы наконец кто-то вывел мою бедную невезучую смену в число передовых, чтобы меня наконец перестали ругать и чтобы дали Ивану Федосеевичу Матюшенко потом орден, выбрали заседателем в нарсуд, депутатом в горсовет или еще куда, куда выбирали постоянно удачливого мастера Ляховского. И если ничего похожего не произошло (через пять дней Матюшенку разжаловали и, смущенного, растерянного, опозоренного на весь цех, едва не отдали под суд), то виновата в том вовсе не уязвленная часть моей души, желавшая хвастуну сесть в лужу, а виноват набивщик ковшей Иван Чалый. Так, по крайней мере, желая утешить своего атамана, толковали случившееся его друзья.
Этот второй Иван - Чалый - был у меня в смене на самом хорошем счету. Крикливый, непокорный, всегда себе на уме, он тем не менее прекрасно исполнял свою работу - набивал смесью песка с огнеупорной глиной разливочные ковши, сушил их на форсунке и, раскалив докрасна, выдавал на очередную плавку. Ковшей постоянно не хватало, потому что не хватало желающих их набивать - работа тяжелая и неблагодарная. Все приходившие устраиваться в цех просились на заливку или в подручные к сталеварам: звучит гордо и платят хорошо, а набивщикам ковшей платили меньше. Кто-то раз и навсегда установил им потолок зарплаты. И чтобы Иван не ушел, как уходили из цеха другие набивщики ковшей, подыскав работу денежней и легче, я в конце каждого месяца на свой страх и риск приписывал ему рублей двадцать, то есть пять лишних ковшей, благо сосчитать кому-то постороннему, сколько ковшей сделано, в цеховой текучке было не так-то просто. Научили меня этому маневру другие мастера, но, естественно, советовали держать язык за зубами.
И вот когда я ушел в другую смену, Иван заволновался: как же ему теперь ковши писать будут? Знает ли новый мастер, сколько надо писать?
- Сколько сделаешь, столько и запишу, - важно сказал Матюшенко. - Я человек справедливый.
Тогда Иван ему тихо объяснил, что надо писать больше, все так делают, а если Матюшенко делать не будет, получится черт знает что, несправедливость.
Матюшенко все быстро усек - двадцать лет работал в цехе, - сказал:
- Ну, все понятно. Договоримся.
- Не договоримся, а - пять ковшей сверху. Понял? Я твердо знать должен.
- Сказал - договоримся, значит, договоримся. А сколько, пять или не пять - посмотрю на твое поведение.
И никуда бы Матюшенко не делся, писал бы Ивану аккуратно эти пять ковшей (через-год набивщикам повысили-таки расценку), но, видно, кто-то его за язык дергал. Чуть погодя сказал Ивану:
- А собственно, почему это я тебе доплачивать должен? Что ты, лучше других?
- Так всем набивщикам доплачивают.
- Ну и неправильно делают. Налицо факт нарушения государственной дисциплины. Себестоимость же растет, понимать нужно.
Для Ивана это была сложная материя, и он ничего не сказал Матюшенке, продолжал себе тюкать трамбовкой, заканчивая второй за смену ковш. А Матюшенко, покуривая и оглядывая спокойно фронт работ - все у него первые дни шло нормально, - просвещал набивщика дальше:
- Ты сам посуди, Иван: если я тебе каждый месяц буду набавлять два червонца, то что же это получится - ты будешь получать денег больше любого заливщика.
- Ну да, больше! Вам премии платят, а мне нет. А что я, меньше вас работаю?
- А то больше?
- Если не больше, давай тогда поменяемся. Я заливать пойду, а ты ковши делай. Пойдешь? А я с удовольствием!
Матюшенко снисходительно кивнул:
- А как же - так я и разогнался. Дураков, Ваня, ищи в другом месте.
- Тогда и не говори, что вы больше меня работаете!
- Да разве ж в этом дело?
- А в чем?
- Дурень ты. Чтобы на заливке работать, кое-что в голове иметь нужно. И в технологии металлов понимать.
- Ты понимаешь?
- Я понимаю. Ты думаешь, меня поставили мастером за красивые глаза? Ты вот сколько кончил классов?
- Сколько надо, столько и кончил.
- А точнее?
- Ну, шесть.
- Вот видишь - шесть.
- А у тебя больше?
- У меня больше. Это во-первых. А во-вторых, ты ж, наверно, до сих пор в церкву ходишь....
- В церкву?! Ха! Да я в церкви в последний раз пацаном был!
- Так баба твоя ходит.
- При чем тут баба?
- При том.
- Ты моей бабы не касайся, за своей смотри.
- Моя в церкву не ходит, а твоя ходит.
- И все равно ты - лапоть. Был лаптем и лаптем останешься. Хоть тебя директором завода поставь. Понял?
Все это Иван сказал так, между прочим, стоя по плечи в ковше и стуча трамбовкой, даже не поднял головы, словно перед ним стоял не мастер, а черт знает кто, последний подметальщик.
Матюшенко косо глянул по сторонам - вроде никто не слышал, сжал кулаки и боком подступил к Ивану. Но тут вовремя вспомнил, что он теперь мастер и, так сказать, что можно быку, Юпитеру никак не полагается делать.
- Ладно, - сказал он, - я тебе это припомню.
- Очень я испугался. - Иван закончил трамбовку, вылез из ковша и принялся вытаскивать шаблон. Постучит молотком - потянет, постучит - потянет. Подогнал тельфер и выдернул шаблон наружу. Потом сел на пустое ведро и чистой тряпочкой вытер вспотевшие лицо и шею.
А Матюшенко еще раз повторил с угрозой:
- Я тебе это припомню. А ну, быстро ставь ковш на форсунку!
- Быстро только котята родятся, и то слепые.
- Я что сказал!
- Пошел ты знаешь куда! - вдруг закричал Иван не своим голосом: - Не буду я тебе подчиняться! Не буду, и все! Можешь кому угодно говорить, хоть самому начальнику цеха!
- Не будешь подчиняться мастеру?!
- Какой ты мастер! Ставят дураков!.
Матюшенко даже присел, будто его снизу кто за штаны дернул. Испуганно оглянулся по сторонам. Дело происходило в дальнем пустом углу цеха, и это давало надежду, что за грохотом мостовых кранов и электропечей никто скандала не слышал.
- Тише, - забормотал он, - что ты орешь, как корова...
- Не буду, не буду я тебе подчиняться! - кричал Иван.
Народ уже со всех сторон начинал-приглядываться к их темпераментной беседе, и Матюшенко счел благоразумным уйти от греха подальше - кулаки ну прямо так и чесались. Ярость сотрясала его, но в то же время было и обидно: за что его так - лапоть...
Под конец смены он опять подошел к Ивану.
- Иван, - сказал он, - забудем... Ты ничего не говорил, я ничего не слышал. Но подчиняться ты мне должен. Все-таки я мастер.
Иван к тому времени тоже поостыл и кротко кивнул, заканчивая набивать третий ковш, - а что, он тоже ничего, зла не помнит, слушаться старшего, конечно, будет, но только ему не надо говорить, что заливщик или сталевар умнее набивщика ковшей, бывает как раз наоборот.
- Бывает, но редко, - все же уточнил Матюшенко.
- И совсем не редко.
- Ну что ты споришь, Иван, что ты споришь? Вот ты, например, хоть газеты выписываешь?
- Выписываю, две.
- И что ты в них, интересно, читаешь - про футбол?
- А ты про что?
- Я? Я, дорогой, в основном международным положением интересуюсь. Если ты хочешь знать.
- А я, по-твоему, не интересуюсь?
- Интересуешься? Ну что ж, прекрасно. Тогда ответь мне, если ты интересуешься, на такой вопрос. Ответишь? Где находится, например, республика Гондурас?
- В Америке.
- А в какой, в Южной или в Северной?
Иван отставил трамбовку, вытер нос и задумался.
- Вот видишь - и не знаешь. А я знаю. Гондурас расположен аккурат посередке, в Центральной Америке.
- А ну еще чего-нибудь спроси, - сказал Иван. - По международному положению.
- А как же, спрошу. Но теперь спрошу совсем из другой области. Скажи мне, например... Скажи: в каком году отменили крепостное право?
Иван опять вскинул глаза к небу и наморщил лоб. С минуту шевелил губами, но вспомнить дату никак не мог. И искренне огорчился:
- Вот черт, в школе же проходили!
- Правильно, проходили.
- Нет, не вспомню.
- Крепостное право отменили в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Вот видишь: два ноль в мою пользу. И еще один вопрос, последний, даю тебе возможность забить гол престижа. Как, скажи мне, современная мысль трактует происхождение жизни на земле?
- Что как?
- Как трактует, говорю, современная мысль происхождение жизни на земле?
- Это что, от кого человек произошел? От обезьяны.
- Это, Ваня, каждый дурак знает. А я ставлю вопрос ширше: отчего произошла жизнь на земле?
- Так я же говорю - от обезьяны. От человекообразной обезьяны. Сам не знает...
- Как же я не знаю, если я спрашиваю? Хорошо, скажу иначе: а от кого тогда, по-твоему, произошла человекообразная обезьяна? Ну, мне некогда, считаю до десяти. Раз, два, три...
Но Ивану тоже уже надоел экзамен, и он, махнув рукой, брякнул:
- От тебя!
Тут все и произошло..
- Да сколько же это терпеть можно! - закричал Матюшенко и засветил набивщику кулаком в ухо.
И понял, что пропал.
Иван сел от удара на кучу песка и, держась за ухо, ошалело глядя на Матюшенку, сказал:
- Все! Пробил барабанную перепонку. Все.
- Да что ты брешешь, какую перепонку! Я ж токо-токо руку приложил, - испугался Матюшенко. - А ну дай гляну.
- Все, все, - не подпуская его свободной рукой, твердил набивщик. - Теперь отвечать будешь. Мастер, побил рабочего. Все...