После революции миллионер, понятно, убежал за границу, и многие его родственники - тоже, сейчас живут в Америке, и прилично живут, а отцу жены Дымбы не повезло: он опоздал на последний автобус, то бишь на пароход, отплывавший из Одессы, и с машиной, набитой доверху чемоданами, остался на берегу. Сзади напирали красные. Пришлось все бросить и с одним небольшим чемоданчиком уносить из Одессы ноги. А машина, "мерседес-бенц" Русско-Балтийского завода, и тринадцать чемоданов так и пропали.
- Представляете, - поднял палец Дымба, - сколько там всего было? В наших условиях хватило б на всю жизнь.
Потом тесть Дымбы лет сорок трудился в Николаеве на каком-то заводе, и хорошо трудился: вышел на пенсию на сто двадцать рублей и только недавно умер. И никто все эти годы не знал, что он брат знаменитого миллионера. Раньше такими вещами, ясно, не хвалились, все были из рабочих и крестьян, а теперь... Дымба еще раз сказал:
- Теперь уже можно.
- Другая мода, значит, пошла, - кивнул Матюшенко.
А Витя Бричка сказал:
- Это что - миллионерша! Вон у бухгалтера Дьяченко из заводоуправления - он года три уже на пенсии, - так у него жена настоящая графиня. Старая уже, а пьет лучше любого мужика и "Беломор" курит. Рассердится за что-нибудь на Дьяченку, ногами топает кричит: "Я графиня Морозова! Я графиня Морозова! А ты, голодранец, испортил мне жизнь. Всех вас нагайками надо!"
- Может, она того, свихнулась?
- А кто ее знает, вроде нет.
- Откуда же тогда - графиня?
- Я же говорю - старая уже. Раньше ж были графы и графини, вон и у человека, пожалуйста:
- Но-но! - испугался Дымба. - У меня не графиня, чего орете. Я вам как людям рассказал.
- Миллионерша тоже неплохо, - одобрил Матюшенко. - Если, конечно, без обмана. А то, может, она брешет, а ты и распустил уши - голубая кровь.
- У миллионеров не голубая, - опять сказал Витя Бричка. - Голубая была у князей, маркизов и графов - у дворян, одним словом.
- А миллионеры разве не дворяне?
- Миллионеры нет. Миллионером кто хочешь может стать.
- Ну тогда и говорить не о чем, - сказал твердо Матюшенко. - Нашел чем хвастать! Была бы хоть какая-нибудь княгиня или дочка генерала на худой конец, а то - черт знает, Павлович, что у тебя за родичи! На фортепьянах хоть играет? А при чем тут Пржевальский? У Пржевальского лошадь была, это я точно знаю, а вот племянница...
- Дурак! Разве я говорил, что Пржевальского племянница? Я говорил - Благодаренко племянница, а Пржевальский само собой, Пржевальский был женат вторым браком на двоюродной бабке моей жены, понял?
- На бабке?
- На бабке. А что тут такого? Что ты в этом понимаешь?
- Ничего. Я только одно понимаю: хорошие у тебя связи, браток, нигде не пропадешь, - и там зять миллионера, и тут сват министра. Везет же людям. Ты признайся: ведь не иначе какая-то волосатая рука тебя подпирает - не один же голый диплом?
- Нет у меня никакой руки! - взревел бывший директор. - Если бы была, я б тут с вами не сидел. Это только такие дураки думают, что если начальник, то у него обязательно рука есть. И крепко ошибаются - дело не в руке. И моя жена тут ни при чем, с происхождением у меня все в порядке. У меня отец не миллионер - колхозник. Да, да, простой колхозник. Я в институте пять лет в одних штанах ходил, уголь разгружал из вагонов. А по ночам зубрил. До посинения зубрил! Мне математика как баба-яга снилась, с лопатой. Помнишь сказку? Она меня в печку сует, а я ноги-руки расставлю, кричу и не даюсь ей. Кричу: "Пожалей, бабушка, я же учил, честное слово, учил" Хотя за каким чертом учил, убей - не знаю, ни разу мне математика не пригодилась до сих пор. Пятый десяток уже, а этот проклятый сон все равно снится, как приснится - наверняка знай: заболеешь или еще какая гадость будет. А ты думал - диплом за красивые глаза дают, попробуй! Пять лет на манной каше.
- И в одних штанах?
- И в одних штанах! Я хорошо знаю, сколько хлеб стоит.
- Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, - сказал Матюшенко. - А только все равно тут что-то не так: человек не работает, а деньги ему платят. Вот я схожу в партком, пусть там поинтересуются, кем оформлен на заводе Дымба, слесарем или инженером. А может, заливщиком? А что ты думаешь, обязательно схожу.
Никуда, конечно, Матюшенко не пошел. Но и Дымба больше на плавильном не появлялся, бегал помогал где-то на других участках. Месяца через два ему таки дали в подчинение тарный цех - человек двадцать пять народу, и заливщики видели его иногда бегущим с папкой бумаг под мышкой в заводоуправление или из заводоуправления. На приветствия бывших приятелей он на ходу кивал, а от приглашений пойти выпить пива по старой дружбе отмахивался: какое там пиво - головы некогда поднять: лесу нет, людей не хватает, гвозди смежники дают кривые.
- Это - гвоздь? - вынимал из кармана какой-нибудь огрызок без шляпки. - То-то, а план спрашивают, - и бежал дальше.
А Матюшенко вслед ему кричал:
- А как же математика - не помогает? Эх ты, лошадь Пржевальского!
МЕСТЬ
Если бы знаменитые люди знали, что со временем им возведут памятники, назовут их именами улицы и даже города, сочинят книги, в которых распишут по дням и по часам их жизнь, они бы ни за что не делали столько глупостей, сколько делают даже самые знаменитые из них.
Был в цеху подкрановый рабочий Гриша Румын. Подкрановый рабочий - это тот, кто работает под краном, то есть цепляет к мостовому крану всякий груз, чтобы переместить его с места на место. Настоящая фамилия Гриши была Чебан, а прозвали его Румыном за то, что, будучи родом откуда-то с Буковины, он до сорокового года состоял в подданстве королевской Румынии. Когда началась война и Румыния опять захватила Северную Буковину, Гриша по дурости и темноте своей пошел служить в армию Антонеску, в сорок третьем сдался в плен, получил что положено, а потом приехал жить в Н-ск. Был Гриша мал ростом, без признаков растительности на лице и напоминал в свои сорок с лишним лет мальчишку. Мальчишку - это если смотреть с лица, оно у него гладкое, без единой морщинки, а если со спины глянуть - ни дать ни взять тихий аккуратный старичок. Вдобавок был он почти неграмотный, ходил молиться в какую-то секту, а говорил на такой смеси украинского, русского, румынского и еще бог знает каких языков, что над ним все смеялись.
- А что, Гриша, ты в самом деле никогда в школу не ходил? - бывало, начинал кто-нибудь в раздевалке.
Дело после смены, народ скидывает пропотевшие грязные робы, голые уже шлепают к душевым кабинам, тряся мочалками, но, учуяв развлечение, поворачивают к Грише головы.
Гриша сидит на скамейке у своего шкафчика, уже без штанов, но в длинной клетчатой рубахе, застегнутой на все пуговицы.
- Не ходил, - терпеливо отвечает он на вопрос, который ему задавали чуть ли не каждый день.
- Ни одного года?
- Ни одного.
- Как же так? Что у вас там, при Антонеску, школы не было?
- Была. Только в школу ходили богатые, а я происхожу из бедной семьи, - бойко отвечает Гриша. - Нас у матери с отцом семь душ было, в школу ходили - двое.
- Ага, самые умные, значит.
Гриша на это лишь кротко улыбался, глядя в пол.
- А ты чего не ходил?
- Не в чем было.
- Где же ты тогда читать научился?
- В плену.
- Ишь ты, еще и учили их, значит.
- А как же ты, Гриша, говоришь, бедный-бедный, а воевал против своих же братьев рабочих и крестьян?
- А как - заставили, то и воевал, что ж делать.
- Не сильно, видать, тебя заставляли: мундир дали с погонами да сапоги новые - ты и рад стараться.
- Не сапоги - ботинки с обмотками, - объясняет Гриша.
- И хорошие ботинки?
- Хорошие. На кожаном ходу.
- И винтовку дали?
- И винтовку.
- Так-так... И на каком же ты фронте воевал, в каких местах?
- Я же говорил: под Одессой, а потом в самой Одессе.
- Ясно. Значит, город-герой штурмом брал? Хорошенькое дело!
Народ, толпясь вокруг Гриши, уже голого, белого и круглого, как баба, кто посмеивался, а кто молчал, глядя на него, как на пришельца из другого мира.
- Так что же это, выходит, ты и в наших стрелял? - спросит кто-нибудь..
- Стрыляв. Командир прикажет - я и стрыляв.
- И попадал?
- А как же - я хорошо стрыляв.
- А откуда ты знаешь, что попадал?
- Так падали ж! - удивленно вскидывал глаза Гриша.
Наступала тишина. Потом кто-то говорил тихо и беззлобно:
- Вот гад...
Если поблизости в этот момент оказывался Матюшенко, он срывался с места и, вопя благим матом, тянулся через спины хлобыстнуть Гришу мочалкой по голове. Его удерживали десятки рук:
- Остынь, остынь, Иван, откуда ты знаешь: может, его силой в армию забрали? Жил бы ты там, может быть, и тебя бы заставили.
- Так он же в наших, в меня, может, стрелял!
- Успокойся, в тебя он не стрелял - ты ж воевал совсем в другом месте.
- Все равно! Баптист чертов. Он и сейчас ведет пропаганду - меня хотел в свою секту записать. Бричка вон свидетель.
И это была чистая правда. Когда Гриша только-только появился на заводе - лет пять назад, - тихий расторопный мужичок, стали замечать за ним, что носит он с собой самодельную книжечку, когда никого нет кругом, заглядывает в нее и, шевеля губами, бубнит что-то себе под нос. Подсмотрели, а в книжечке той - божественные стихи и песни. "Когда в глазах померкнет свет и дух покинет плоть, туда, где ночи, больше нет, нас призовет господь". Ясно... А там и сам Гриша стал проявлять активность.
- Кто тут у вас, братья, еще не позабыл бога? - Видно, уполномочили его вести работу.