Пообедали и принялись за домино. Играли в "морского" на высадку. Пригласили и Дымбу сыграть партию. И тут оказалось, что новый знакомый в этом деле большой мастер, уже через пять минут он стучал костяшками по столу громче всех, горячился и то и дело кричал напарнику, сделавшему неверный ход:
- Головой надо думать, головой! А не умеешь играть - не садись! Вот не люблю таких людей!
"Рыба", "дупель", "крыша" так и сыпалось из него. А когда он делал эту самую "рыбу" или "крышу", вскакивал и бил себя кулаком в грудь:
- Морфлот! Пять лет на эсминце "Стремительный"! А ну, пехота, лезь под стол!
До конца обеда его так и не удалось ни разу высадить. Матюшенко, когда подошла его очередь, играл против Дымбы с полной отдачей моральных и физических сил, он считался одним из лучших козлятников, но и у него ничего не получалось.
- А мы тебя, вот так! А мы вот так! - парировал Дымба. каждый его хитрый ход. - Что, крыть нечем? Это тебе не языком молоть! Сейчас ты у меня под стол полезешь.
- А вот и не полезу!
- Полезешь!
- Не полезу!
- Еще как полезешь! Бах! Трах! Бах! Трах!
Вокруг них собрался почти весь участок. Раньше такого не было: играли вяло, без азарта, проигравшие никогда не соглашались лезть под стол, а те, кто выигрывал, не очень их и заставляли. А тут - искры летят!
- Крыша! - внезапно объявил Дымба и стукнул себя кулаком в грудь. - Морфлот! Знай, с кем играешь!
- Как крыша?
- А вот так. Считай камни!
Матюшенко сосчитал: все верно. Вот черт... Оба соперника дышали, как боксеры, затратившие на поединок много сил. Затем Дымба вскочил со своего места и галантным жестом пригласил заливщика лезть под стол:
- Прошу, маэстро!
- Еще чего, - огрызнулся тот. - Спасибо, вышел из возраста.
- Как это? - закричал Дымба. - А зачем тогда было садиться? Нет, так дело не пойдет. Проиграл - лезь. Правила есть правила, на них жизнь держится. А если бы я проиграл, ты б меня заставил? Заставил. Значит, я тоже рисковал.
И было в его словах, в голосе, в выражении честного лица столько правды, что толпа недовольно загудела на своего признанного лидера:
- Правильно, это нечестно, раз проиграл, надо лезть.
- Так никогда ж не лазили!
- Значит, неправильно играли, - пояснил Дымба, а еще кто-то сказал, как говорят над свежей могилой - "бог дал, бог и взял":
- Лезь, Иван, ничего не попишешь.
И Матюшенко полез. Медленно стал на четвереньки. С головы его упала кепка, и кто-то ее заботливо поднял. Когда он уже находился в беспомощном положении, пробираясь между ножками стола, Дымба подбежал и изо всех сил стал молотить по столу кулаками, выкрикивая дурным голосом:
- Козел вонючий! Козел вонючий! Бе-е! Бе-е!
И все тоже принялись стучать и кричать "бе-е" - словом, по всем правилам... Такой грохот поднялся, будто пролетел мимо товарняк. Когда Матюшенко, как собака, выскочил из-под стола, на него было смотреть жалко.
- Ничего, - пригрозил Дымбе, - ты мне тоже попадешься.
С тех пор пошло: Дымба стал приходить на участок с аккуратностью часового, занимающего свой пост. За десять минут до обеда он уже сидел за столом и мешал "кости". Если заливщики почему-то задерживались - не успевали до гудка разлить металл, - он махал им руками, показывая, что уже время, у него все давно готово, а они резину тянут. Тряс над головой коробкой от домино. Наконец заливщики освобождались и наперегонки спешили занять место за столом - занимали с боем. Ели теперь на ходу, чтобы на игру оставалось больше времени. Дымба снимал пиджак, ослаблял галстук.
- Начали?
- Начали!
И начиналось: трах-бах! трах-бах! Издалека послушать - забивали сваи. Со всех концов плавильного участка стягивались болельщики. Дымба, сверкая белоснежной сорочкой, возвышался над всеми, как министр, высоко поднимал ладонь с костяшкой, смотрел на нее - не прогадать бы - и со всего маху опускал на стол.
- Опытный игрок, - говорили в толпе зрителей, - дело знает. А кто это такой?
- Кто его знает. Какой-то начальник.
- Специалист!
- А что, хороший мужик, простой.
Это больше всего нравилось народу, что простой. А тут еще оказалось вдобавок - справедливый: когда он все же изредка проигрывал, то лез под стол без лишних слов, ни разу не сославшись ни на возраст, ни на чистую одежду, а лишь философически вздохнув при этом: "что ж, любишь кататься, люби и саночки возить". Аккуратно поддергивал брюки на коленях и лез.
Надо было видеть Матюшенку в этот момент. Выпучив глаза, он отчаянно отпихивал всех от Дымбы, крича:
- Отойдите, отойдите, я ему сейчас покажу, ох, я ему сейчас покажу! - вскакивал на стол и прыгал на нем, ударяя изо всех сил ногами, как снежный человек.
Однажды начальник цеха пожилой озабоченный мужчина, пробегая мимо по своим начальницким делам, увидел эту картину как раз в тот момент, когда Дымба под грохот Матюшенкиных ботинок "раком" вылезал из-под стола, и остановился.
- Николай Павлович! Вы ли это? Что вы там делаете?
Дымба выпрямился и опустил по швам руки.
- Да вот, понимаете, я тут с рабочим классом, хе-хе... А что, я вам зачем-нибудь нужен?
- Да нет вроде. - Начальник пожал плечами и побежал дальше.
А Дымба расстроился, отряхнул от пыли брюки, надел пиджак и до конца обеда просидел молча, словно утратил к игре всякий интерес. Ровно в гудок он решительно поднялся и сказал хмуро:
- Все, товарищи, обед кончился. Вы что, не слышите? Давай-давай, - и стал отбирать домино у игравших.
"Что это с ним, - удивились заливщики, - совсем другой человек стал".
Но уже через день-два Дымба опять был как Дымба: опять играл, опять горячился, - "головой надо думать, головой!" - скандалил из-за каждого, по его мнению, дурного хода: "Вот не люблю таких людей!" Но иногда среди игры вдруг спохватывался, вытягивал, как гусь, шею и опасливо косил по сторонам. Матюшенко заметил:
- Ты, Павлович, все равно как крадешь, боишься, что кто-нибудь увидит.
- В самом деле, что я такого делаю? - возмущался Дымба, призывая в свидетели игравших. - Ну, играю и играю, это ведь не запрещено? Не запрещено. Пошли они все к черту!
Народ, в общем, понимал ситуацию. Иногда кто-нибудь отходил от Дымбы. на безопасное расстояние и кричал не своим голосом: "Павлович, начальник идет!" Дымба швырял на стол "камни" и изо всех сил вид делал, что он просто так сидит, не играет. А когда утихал смех, искал глазами "мерзавца" и грозил ему кулаком: "Глаз выбью". Поворчит, поворчит и опять за дело. "Чей ход?" - спрашивает.
Закончится обед, но Дымба уже не спешит уходить с участка. В короткие перерывы - один ковш разлили, другой еще не подали на стенд - калякал с заливщиками о том о сем, травил анекдоты. А то вдруг начинал хвастать силой: "Морфлот! Разряд по штанге!" Тут же что-нибудь тяжелое поднимал, какое-нибудь, колесо или опоку. Другие, войдя в азарт, тоже пробовали, но куда там, только срамиться рядом с Дымбой. "Ну и здоровый ты мужик, Павлович", - смущенно хвалили. Словом, за какую-нибудь неделю все к нему привыкли, хотя меж собой и посмеивались над его бахвальством и даже откровенной брехней. Он, например, по секрету рассказывал заливщикам, как ездил по путевке в ФРГ и там, в каком-то портовом городе, посетил публичный дом. Не ради спортивного интереса, конечно, а чтобы поглубже изучить тамошнюю жизнь. Но денег у него хватило лишь на то, чтобы посмотреть в предбаннике этого заведения какой-то фильм - так, ничего особенного, - а потом его выгнали. "Дурак я, - говорил он, - на те деньги, что с меня за кино содрали, можно было нейлоновую рубаху купить или еще что, а я..."
- Так когда ж тебе все-таки дадут должность? - время от времени спрашивал Дымбу Матюшенко.
- Что ты ко мне пристал - должность, должность! - отмахивался тот. - Дадут, не бойся.
- Да я и не боюсь, а все-таки интересно.
- Что это тебя так волнует?
- А то, - объяснил как-то Матюшенко, - что вот ты вроде свой-свой, и пиво с нами пьешь, и все наши секреты знаешь, а потом тебя поставят начальником цеха или еще кем, и ты нас возьмешь за шкирку. А может, тебя даже директором поставят, а, Павлович? Фигура у тебя подходящая...
На что Дымба почти серьезно сказал:
- Ну, директором не директором, это нереально, а вот заместителем - что ж, я не против. Заместителем я не против, хорошая должность. - Но потом что-то прикинул в уме и вздохнул: - Нет, заместителя не дадут, это точно, в моем положении... Цех дадут, не больше. Любишь кататься, люби и саночки возить.
- Какой цех? - переглянулись заливщики.
- А все равно какой, может, и ваш. Мне уже предлагали. Впрочем, начальству это видней.
Больше его заливщики ни о чем не спрашивали, но по своим каналам стали выяснять: кто же такой в конце концов их новый приятель? Странно, но никто этого толком не мог сказать - ни мастера, ни начальник смены. Все только плечами пожимали: какой-то варяг, ждет места. Не помогла и цеховая кассирша Галя Бойко, Тимки Губанова сестра, потому что деньги Дымба получал в кассе заводоуправления, а кем был оформлен и какая у него зарплата, она не знала. Мало ли кем могут оформить человека. К примеру, вся футбольная команда, игравшая в классе "Б", числилась на заводе ведущими инженерами; художник, что лозунги, и плакаты писал, - сварщиком, а бывший замдиректора, пенсионер, - слесарем, хотя сидел дремал в отделе металлурга. Кто-то пустил слух, что был Дымба раньше директором обувной фабрики, проштрафился и его сняли, а еще раньше, тоже заведовал чем-то таким, Дворцом культуры или мясокомбинатом. Но точно этого никто не знал - может, правда, а может, так трепали.