- Что ж, когда клидзиньские извозчики молотят по нему с утра до вечера. Разве это порядок: городские ездят, а чинить дороги и мосты мужики должны.
- Волость еще прошлым летом собиралась построить новый, да помещик леса не дает.
- Да, он как кремень, у него криком ничего не вырвешь. Не то что во времена старой прейлины, - ступай себе с топором в лес и руби что хочешь.
Так как хозяин Бривиней сам начал разговор, Прейман решил, что пришло время дать волю языку: и так он молчал непривычно долго, стало уже невтерпеж.
- Так вот в прошлую субботу Креслинь с хутора Вейбаны… Печка у него совсем развалилась, хлеба испечь нельзя, верхняя корка горит, а нижняя не допекается. Сто пятьдесят кирпичей у барона просит, и печника искать не надо - сын немного маракует. А Зиверс знай только таращит свой стеклянный глаз: "Нельзя! Нельзя!" Тебе, разбойнику, нельзя, а арендатор хоть в риге на камнях хлеб пеки.
Какое дело Бривиню до каких-то Креслиней? Он отвернулся и стал смотреть на красный, с дом вышиной, глинистый обвал Сердце-горы, поперек которого перегнулась старая дуплистая липа; под нею вниз верхушкой повис на нескольких корнях зеленый куст лещины.
С пригорка, где стоял хутор Вецземиетаны, порхнула иволга, перебежала дорогу, взлетела на ель и залилась неслыханно звонко и складно. Хозяин Бривиней наморщил лоб, поднял кверху глаза. Нет, теперь ясно видно - белесая пленка застилала не только очки Преймана. Проклятый! Собирается-таки, опять собирается дождь!
Шорник приметил другое. Из-под липы поднялась большая желтовато-серая птица, тут же пропавшая в зеленой чаще. Он подтолкнул Ванага и протянул длинный указательный палец с загнутым кверху концом.
- Сова! Ишь проклятая! Сколько лет живет в этой липе. Будь мой дом поближе, я бы те задал! В сенокос у нее птенцы - вытащил бы по одному за ноги и тут же об пень!
Ванаг повел плечами.
- Что она тебе сделала?
Прейман съежился, даже рот позабыл закрыть и только почесал под бородкой.
- Сделать, скажем, ничего не сделала… А зачем она по ночам так вопит?
Теперь приходилось уже кричать, а то ничего не было слышно. Напротив обвала перекатываясь через два каменных порога, Дивая наполняла всю долину громким гулом. Только отъехав подальше, можно было снова услышать, как щебечут птицы в зарослях Сердце-горы.
Навстречу ехали два работника клидзиньского лавочника Вилкова с мешками соли, мылом, табаком и ящиками спичек. На одном возу противно дребезжало полосовое железо на подковы и связки обручей. Оба возницы шли пешеходной тропой и как будто сердито спорили о чем-то; лошади держались наезженной колеи. Клидзиньские лошади не привыкли уступать дорогу, поэтому бривиньская Машка заранее свернула в сторону.
- И нажился этот Вилков, - стал рассуждать Ванаг. - Десяти лет не будет, как пришел с котомкой из Литвы, а нынче гляди: двухэтажный дом, в лавке три приказчика, сам за кассой сидит; оптовый склад: требуй, чего хочешь, - все есть; все мелкие лавочники у него берут. Семена - какие душе угодно, немецкие плуги обещает; на четырех лошадях да еще на баржах товар из Риги гонят. У него и шуба с бобровым воротником.
- Шубу-то эту мы ему сшили, - рассмеялся Прейман своим "малым" смехом.
В этом смешке владелец Бривиней почуял зависть бедняка-ремесленника к богачу и счел себя оскорбленным.
- А что же, если и вы? Ты можешь сшить себе такую? Может твоя жена ездить каждое лето в Кемери? Ну вот, чего же говорить! Когда есть покупатель, должен быть и продавец. За лошадью в Литву сам не поедешь - ее тебе Рутка приведет. У Матисона получишь самые лучшие швейцарские косы. Табак, сахар, московскую муку возьмешь у Вилкова. Ну, а бабам коробейник Лейпка принесет. Это такой народец - торговать умеет, мужикам оно не дается.
Он говорил так убедительно, что Прейман задумался и ответил не сразу, да и то неуверенно:
- Начали и среди мужиков появляться такие. Вот тот же Миезис. Раньше бродил со своей кельней по Айзлакстской волости, а теперь на станции лавку держит.
- Ерунда это, а не лавка! - сердито оборвал его хозяин Бривиней. - Нашелся тоже лавочник! Что у него есть в этой спичечной лавчонке? Я к нему не ходил и ходить не буду. Нынче еще в Клидзине Васерман смеялся: "Скажи Миезису, чтобы кельню не промотал, на будущий год придется в город идти, новую покупать".
Все усиливающийся грохот прервал беседу. Навстречу со станции неслись четыре легковых извозчика с пассажирами и кладью. Лошади слабосильные, костлявые, лохматые, упряжь рваная, на живую нитку кое-как зачиненная и едва наброшенная. У переднего сивого отвязалась узда и хлестала по ногам, задний вороной - хромой, дуга на нем так шаталась, что казалось, вот-вот свалится. К кузовам приделаны крылья, чтобы грязь с колес не брызгала. Возчики, примостившись сбоку на передках, дергали вожжами, понукали, щелкали кнутами, один даже встал на ноги и, подавшись вперед, хлестал лошадь концами вожжей. Неслись так, точно в Клидзине пожар, а они тушить спешат. Подпрыгивали узлы и свертки, подпрыгивали и пассажиры, держась за грядки. Машка, заранее свернувшая на самый край дороги, шагала тихо, прижав уши, но когда лошади проносились мимо, тянулась укусить. Сердился и ее хозяин, - серое облако пыли кучилось по дороге до самой станции, ельник по правую сторону стал совсем серым, из-за пыли и запаха дегтя нечем было дышать.
- Черти этакие! Едут, словно вся дорога для них одних. А ты, как шут какой, плетись сторонкой.
- Сами виноваты! - осмелился возразить шорник. - Будь у меня лошадь, я бы им свернул! Кнутом бы по глазам! Разве не известно право ездока - одна половина дороги тебе, другая - мне! От этого волостного старшины Рийниека никакого толку. Разве это порядок: дорогу разбивают, мосты ломают, а чинить должна волость.
Бривинь засопел.
- Рийниек… От этого Волосатого никогда толку не было…
Видно, разговор задел Ванага за живое, и Прейман, обернувшись, ждал, что еще скажет хозяин Бривиней, так как беседа о Рийниеке никогда не бывала краткой. Но на этот раз Ванаг, насупившись, молчал. А между тем они приближались к станции, в поле зрения все время появлялось что-то новое.
Вниз по реке от косогора до ельника по обе стороны дороги лежали поля почтмейстера Бренфельда. Только небольшой участок земли засажен картофелем, все остальное засеяно овсом, будет что насыпать в ясли десяти почтовым рысакам. Навозу в его конюшнях всегда хватает, поэтому поле зеленело, словно дерн, и ветер гнал по нему мелкую зыбь.
Наискось от ельника, доходившего до большака, на широкой поляне свалены завезенные еще зимой бревна и осиновые чурки для резки кровельных дранок, за красными штабелями кирпичей поднимались груды гравия и щебня, а двое мальчишек все еще подвозили с реки булыжник и куски известняка. Фабрикант Грейнер, владелец Айзлакстского стекольного завода, что неподалеку от дивайских Бривиней, строил здесь дом.
С косогора страшно повалил дым, должно быть, кто-то из станционных пурников вырыл яму и обжигал известь на постройку домишка. У подошвы Сердце-горы плиты размытого Диваей известняка слоистее и хуже тех, что ломали в имении у Даугавы, но и они годились в дело.
По обе стороны дороги лежало еще три-четыре кучи нетолстых бревен, гравия и расколотых пополам кирпичей. Бривинь кивнул:
- Город строится.
Прейман раскатисто рассмеялся.
- Хутор нищих строится! Но знаю, чего помещик смотрит: подпустил этих лачужников к самому большаку, - ведь все мимо ездят, это всем на смех.
- Разве это лачужники? - подтрунивал Ванаг. - Чем не собственники, у них пожизненная аренда, кунтрак на девяносто девять лет. А Зиверсу лишь бы деньги! Кто еще будет платить ему по пятнадцати рублей за пурвиету!
- Ну и земля, - как в саду! Годами ее удобряли навозом из конюшен Бремнеля!
- Тут парники только можно разбить, вот и все. С одной пурвиеты человек не проживет. Кто знает какое-нибудь ремесло, может, и продержится, а другие вшей станут кормить, с голоду подохнут.
Первым выстроил домик у дороги со стороны реки сапожник Грин. Хоть, правда, трудно было назвать домом это строение, длиной в полторы железнодорожных шпалы, с крышей из обрывков кровельного толя, с содранной неизвестно откуда жестяной трубой, вместо кирпичной. В маленьком окне красовался новый сапог, и над косяком двери на неструганой доске синей краской было намалевано некое подобие сапога. Домишко стоял так близко от дороги, что слякоть в дождливую погоду стекала по отлогой насыпи до самого порога.
- Если кто из клидзиньских извозчиков заденет концом оси, весь дворец с обоими сапогами развалится, - сказал Ванаг.
Прейман открыл было рот для "большого" смеха, но вовремя сдержался. За открытой дверью у низкого столика, заваленного инструментами, сидел Грин. Тщедушный и серенький, повязанный передником, он держал на коленях плоский камень и сердито колотил молотком по куску подошвенной кожи.