Шорник поправил очки и надел прямее круглый картуз с торчащим жестким матерчатым козырьком, какие носили мастеровые. Он все время искоса поглядывал на Ванага, стараясь угадать, о чем тот думает и как получше начать разговор. Так как угадать было невозможно, он положил свой узелок на здоровое колено, вынул белую глиняную трубку и кисет, затянутый ремешком с медной иглой на конце.
- Господин Бривинь, верно, не курит? - спросил он, наперед зная ответ.
- Изредка, - ответил господин Бривинь, глядя в сторону мельничной плотины, - и то только дома.
- Да, у вас ведь трубка большая, выгнутая, фарфоровая! - обрадовался Прейман, точно вспомнил нечто приятное, и засмеялся своим "малым" смехом.
В Дивайской волости каждый знал, что у Преймана смех бывает трех родов. "Большой" начинался внезапно и резко, как взрыв; он спадал постепенно, как будто скатывался с крыши, по лестнице, на землю, и там угасал. Его было слышно даже на выгоне. Первый раскат этого смеха обычно сопровождался сильным шлепком ладонью по колену соседа. Но так Прейман смеялся только собственным шуткам. "Средний" смех долетал до колодца посреди двора, и соседу доставался лишь легкий толчок в бок. А "малый" почти не отличался от смеха, каким смеялись все дивайцы.
Набив трубку длинными проворными пальцами, шорник открыл берестяную кубышку со спичками. Черные серные головки слиплись от тепла, и он осторожно отщипнул одну с края.
- Вот проклятые спички, чуть сильнее потянешь, весь ворох загорится.
- Не одну ригу так скурили, - сердито отозвался Ванаг. - Старики умнее, обходятся огнивом.
Прорываясь сквозь мельничные шлюзы, Дивая в этом месте шумела так сильно, что приходилось говорить громче, чтобы расслышать друг друга. Впереди заржал конь. Машка отозвалась, как старому знакомцу. За плотиной помольщик с тремя мешками на возу никак не мог подняться на крутой подъем. Чалая изможденная лошаденка стояла, упираясь, пока он подкладывал камень под заднее колесо. Прейман подтолкнул локтем Ванага.
- Это ваш испольщик Осис, - объявил он, точно у Ванага не было глаз.
Ванаг остановил кобылу.
- Слаб твой чалый, Ян, - покачав головой, сказал он. - Зимой-то понятно - на сухом сене; а теперь, на зеленой весенней травке мог бы и поправиться.
Осис, до лаптей засыпанный мучной пылью, провел ладонью по своим вылинявшим усам.
- Где уж тут поправиться, когда каждый день то в плугу, то в бороне. Старик, что с него возьмешь! Хоть бы по горстке овса во время сева!..
- Всего три мешка на телеге, разве это воз! Не сойти ли помочь?
- Ни-ни! Что вы! - обеими руками замахал Осис. - Копь отдохнет, вдвоем вытянем.
- Кнутом бы его! - вмешался со своим советом шорник. - Поддай ему "бог помочь" - тогда потянет.
- Да замолчи ты! Не учи возницу! - сердито прикрикнул на него Ванаг. - Запрячь лошадь ты умеешь, а править - не твоего ума дело.
Кобыла зашагала дальше. Чалый Осиса, не желая отставать от товарки, без понукания потянул воз. Испольщик налег плечом на задок телеги, и общими усилиями они выволокли воз на ровную дорогу. Осис похлопал ладонью по костистому крестцу чалого.
- Мы да не вытащим! Кто это сказал? - самодовольно усмехнулся он. Снял шапку и поколотил ею об оглоблю, так, что поднялся белый клуб пыли.
Слева склон Спрукской горы зелеными волнами спускался к болотистой узкой низине, пролегавшей вдоль дороги. На самом верху свежая блестящая зелень берез яркими выпуклыми пятнами и темными извилинами теней напоминала упавшее на землю тяжелое облако. Пониже, над курчавой порослью лозины, тянулись вверх сочные ветви молодого ясеня и распускавшиеся рыжеватые перепончатые листья клена. Здесь, на юго-восточной стороне, черемуха уже отцвела и стояла как опаленная, и только в низине, в тени больших деревьев, еще поблескивали рассыпанными снежками хлопья белых кистей.
Дальше глинистый склон еще круче. Многие поколения проезжали мимо красных увалов Спрукской горы и видали их такими же голыми и девственными: с плугом туда нечего было и соваться, даже коровы, поободрав колени и морды, больше не пытались взбираться. Но этой весной на круче были вскопаны ровные площадки и на них посажены привитые яблоньки. Подвязанные к еловым колышкам, одетые чуть пробивающейся листвой, они стояли стройными рядами, покрывая зеленой сетью шесть пурвиет столетиями спавшей пустоши.
Длинный палец мастерового с презрением остановился на них.
- Ну, не спятил ли Спрука! Будто земли ему не хватает, негде сад разводить. Разве на этой глине что вырастет? Летом высохнет, как кирпич, и ломом не возьмешь! Чуть только стал хозяином, и не знает, за что уцепиться. Всю землю все равно не загребет.
На этот раз он придержал свой смех, чтобы Бривинь мог рассмеяться первым. Но тот не засмеялся и, видимо, не собирался.
- Что ты понимаешь в земле! - прозвучал презрительный ответ. - На глине все растет, только сумей ее обработать. Ты думаешь, Спрука без головы? Зря он навозом каждое деревцо обложил? Чтобы глина не засыхала, как кирпич, и для корней хватало воды. Увидишь, через пять лет деревья зацветут и осенью будут яблоки. Шесть пурвиет - побольше, чем у Зиверса в имении!
- Кто их будет есть? - проворчал Прейман, почмокивая трубкой и пуская в воздух один за другим клубы дыма, похожие на белые пузыри.
- Кто будет есть? Рижане съедят. Разве не знаешь, сколько платят в Риге за пуру яблок! От Клидзини можно спустить на лодке по течению. Или же навалить телегу и отвезти, - что такое семьдесят пять верст для хорошей лошади? Хозяева… А ты знаешь, что это значит? Из каждого бугра, из каждой пустоши старайся что-нибудь выжать.
Хозяевам да еще стараться!.. Шорник покачал головой и усмехнулся в бородку. Сидеть было неудобно, мешок сползал все ниже, больная нога немела, здоровую нельзя было вытянуть, впереди лежали узел и белый куль хозяина. В протертом узле виднелись связка постных кренделей, пара постолов, фунт махорки в синей обертке, брусок жуковского мыла и какой-то большой круг, должно быть нижний конец сахарной головы. Любопытство Преймана больше всего возбуждал белый куль, он пощупал его и покачал головой:
- Не то мука, не то нет!
Ванаг не счел нужным объяснять, сегодня он вообще был необычно задумчив и молчалив.
Переехали первый мост через Диваю. Река, от которой получила название волость, в этом месте круто поворачивала к Яунземской горе, где с ней сливалась бегущая с другого конца волости Брасла. На протяжении трех верст, до самой станции, постепенно поднимаясь в гору, дорога крутилась по заросшей ивой, ольхой и кустами долине реки Диваи, что вилась между пригорками и извилистыми ложбинами с ручейками. Рысью здесь проезжали только легковые извозчики из Клидзини. Бривиньская Машка знала свои права, хотя и неторопливый шаг ее был достаточно широким и ходким.
Даже сильный ветер лишь слегка задевал долину Диваи. Сегодня солнце жгло нещадно, в узкой расщелине между горой Миетана и похожей на дно опрокинутого котла Жеребячьей горой прямо так и палило. Ванаг тревожно поглядел вверх, в сторону запада.
- Будет дождь?
Прейман поправил очки и с видом опытного предсказателя погоды осмотрел небо.
- Ручаюсь. Когда такая белая пленка заволакивает…
И опять промахнулся: хозяин Бривиней рассердился и закричал:
- Где эта пленка? У тебя на очках! "Ручаюсь"… Поручитель! А если мне завтра еще половину овсяного поля заборонить надо?
Шорник заерзал, будто его водой облили.
- Я ведь не сказал, что завтра днем, - может, под вечер или ночью.
- Так бы и говорил, - буркнул в бороду Ванаг.
Река шумела рядом, внизу, шагах в пятнадцати от дороги, но ее не было видно. Сросшиеся кусты под большими, вытянувшимися вверх белыми ольхами так переплелись с травой и хмелем, что, пожалуй, только овцы могли продраться сквозь их чащу, а коровы даже и не пытались. Сильно, почти удушливо пахло свежей смолистой листвой, увядавшим цветом черемухи, напоенной весенней влагой землей и дегтем, капавшим на дорогу с колес клидзиньских извозчиков.
Переехали второй мост через Диваю. Речка Колокольная, злобно шипя и взбивая вокруг камней белую пену, впадала в большую реку. По правую руку, позади, остался старый дуб усадьбы Миетаны, заросший косогор и над ним купы кладбищенских берез. Напротив, над Колокольным обрывом, высоко в небе маячили три серых строеньица хутора Вецземиетани с огромным кустом лиловой сирени. Прямо на западе, за Диваей, вздымалась поросшая елями и лещиной Сердце-гора с тремя соснами на вершине. Сосна у дивайцев - редкое дерево, и никто не проезжал мимо, не оглянувшись на три зеленовато-серые шапки над темной зубчатой стеной ельника.
Третий дивайский мост - покосившийся, развороченный, даже смирная Машка пугливо и осторожно перебиралась через него. Прейман скатился еще ниже, нос его почти упирался в кривое колено. Даже Ванагу пришлось подобрать ногу в новом сапоге, чтобы упереться и взобраться повыше.
- Чистая ловушка, а не мост! - сердился он. - Колеса ломаем, и, гляди, как бы лошадь ногу не покалечила.