- Где? - с шутливым испугом оглянулась я.
- Лучше спросить: когда?
- Спрашиваю: когда?
- В школе.
- За кем?
- За мной.
- Ну что я могла заметить за тобой в школе? - ответила я весело, начиная догадываться, к чему идет разговор.
- Я любил тебя в школе, - со вздохом признался Юра.
- А после школы? - с напряжением улыбнулась я. Все-таки признание в любви всегда волнует, даже если оно запоздалое.
- И после школы... - приглушенно проговорил Юра, словно теряя голос.
- А когда же разлюбил?
- Ты вышла замуж...
- И чувства перегорели...
- Нет, не то, - сказал он и пошел вниз по ступенькам. Снег скрипел. Если бы скрип можно было записывать, как музыку, то следы сошли бы за нотные знаки, а сами ступеньки стали бы строчками. Но кому нужно записывать скрип? Такая мысль может прийти один раз в жизни, когда твой одноклассник ни с того ни с сего вдруг признается в любви, которая, как прошлогодний костер, угасла давным-давно и о которой ты раньше никогда не подозревала.
Спустившись с крыльца, Юра наклонился, слепил снежок и с каким-то отчаянным озорством запустил его в елку, в ту самую, что зеленела под ярким светом, как ранняя трава. Ветки дрогнули, брызнули полевой желтизной крошки снега, исчезли в темноте, словно их не было.
Юра повернулся ко мне спиной. Стоял, широко раздвинув ноги, будто собирался поднять тяжесть.
- Ты вышла замуж, и я понял, надо ставить крест на все мои надежды.
Мне казалось, оттуда, снизу, ему легче говорить со мной. Получалось что-то вроде разговора по телефону.
- Если надежды были, почему ты даже не заикнулся о них?
- Зачем? - с непосредственностью малыша спросил он и повернулся.
Я не сдержала улыбку. Вполне возможно, он не увидел ее. Крыльцо не освещалось; Свет через террасу падал прямо на снег, туда, где стоял Юра, где голубела промерзшим корпусом автомашина "Волга".
- А вдруг бы я ответила взаимностью?
- Никогда... Я знал, ты никогда не полюбишь меня. Это было как убеждение.
В голосе немного горечи. Впрочем, совсем немного, самую малость. Значит, забывается и первая любовь. И безответная.
- Ты страдал?
- Да. Но я понимал, нельзя навязываться. Ты должна сделать собственный выбор.
- Мой муж другого мнения. Он говорит: женщины, как и грибы, принадлежат тому, кто их находит.
- Сам придумал или кого цитирует?
- Возможно, и цитирует. Он очень начитан.
- А мне некогда читать.
- Полеты, полеты... - предположила я.
- И шахматы, - сказал он. - Увлекся шахматами. Представляешь, на последнем курсе в училище.
- Тебе надо жениться...
- Насмешница... Ты же не пойдешь за меня?
- Не пойду, Юра.
- Однолюбка?
- Ой нет. Просто, вот если бы я разошлась с мужем, то во второй брак не вступила ни с кем и никогда.
- Наташа, - он быстро взбежал по ступенькам, взял меня за плечи. Спросил тихо: - Несладко тебе живется?
Я пожала плечами. Я не могла ответить ему однозначно. Сказала, размышляя вслух:
- Душой и сердцем, всем, всем... я рада за Вику. Но я не знаю, смогла бы я жить вот такой жизнью, в достатке, без житейских забот...
- Думаешь, у Вики нет забот?
- Не так выразилась, - нетерпеливо и, может, раздраженно пояснила я. - Ясно, какие-то заботы есть. Но все основное решают родители - Митин папа, Викин папа, Митина мама, Викина мама... Я, знаешь, недавно половник купила. И очень радовалась. Потому что у нас с мужем был старый, эмаль побита, я помню его чуть ли не с первого класса.
- И все-таки ты не ответила на мой вопрос.
- Толстокожий ты, Юра. Все вы, мужчины, толстокожие.
Свет обогнал музыку, вывалившуюся на крыльцо вместе с нашими веселыми друзьями.
- Они, кажется, целуются! - неприлично громко произнес Митя. И добавил: - Браво!
Ладони не щадил никто. Хлопки трещали, как новогодние хлопушки. И эхо летело по участку от дерева к дереву. Юра покраснел. Я догадываюсь, что он покраснел, стоял и не знал, убирать руки с моих плеч или нет. Я приподнялась на носки и поцеловала его...
3
"В СОРЕВНОВАНИИ КУЮТСЯ ПОБЕДЫ ПЯТИЛЕТКИ.
Почин бригадира Людмилы Закурдаевой.
Бригадир третьего потока цеха № 5 Людмила Закурдаева выступила инициатором движения за дополнительный выпуск продукции сверх плана. Руководимая ею бригада за счет внедрения новой техники обязалась давать сверх нормы ежемесячно 3 тысячи пар обуви.
От души поздравляем Людмилу с инициативой и желаем успехов ее бригаде!"
Это заметка из фабричной многотиражки. Писал, конечно, Буров.
Несколько дней спустя московская городская газета опубликовала его статью о нашей бригаде. Буров клялся, что написал большую статью - о всех. Но в редакции ее "подрезали", "вогнали в полосу". Короче, осталось только то, что о Люське. Люська объявлялась душой, сердцем и мозгом бригады. Выходило, что Люська кроме работы за конвейером трудится круглосуточно не покладая рук, читает в день по толстому роману и еще все газеты и журналы, издаваемые на территории страны. Люська - спортсменка, театралка, меломанка. Еще в пятом классе старая учительница по физике обратила внимание, что у Закурдаевой необыкновенно умные глаза...
Через несколько дней приехали ребята с телевидения. В цехе вспыхнули яркие переносные лампы. Люську снимали сразу с нескольких камер.
Без тени волнения, с полной серьезностью, Закурдаева говорила:
- Определить важные рубежи выполнения пятилетнего плана было моей главной мечтой... Выступая с инициативой, я прежде всего думала не о своей бригаде, я думала о коллективе нашей фабрики в целом. Я твердо верила, что коллектив фабрики "Альбатрос", традиционно поддерживающий все передовые начинания, поддержит и этот мой почин.
Даже Георгий Зосимович Широкий, который страшно был рад призрачному шуму, поднявшемуся вокруг цеха, и тот, слушая Люськины откровения, прошептал мне на ухо:
- Нет, скромность ее не погубит.
К сожалению, это было ясно не только ему...
Девчонки из бригады скептически переглядывались, хмурились, демонстративно отворачивались от Закурдаевой, игнорировали ее распоряжения. Хорошего в этом, разумеется, мало. Чтобы понять причины такого отношения, нужно вспомнить, как на самом деле родилась Люськина "инициатива".
Видимо, неумышленно, но мы все-таки злоупотребляем этим словом, чего конечно бы не следовало делать. Слово "почин" означает первый шаг в каком-то деле. А если кто-то поручил тебе что-то выполнить, и поручил не зря, то ты только исполнитель, возможно, добросовестный, старательный, талантливый, но исполнитель и отнюдь не инициатор. Звонить об этом во все колокола нет надобности. Рабочая слава - это то, что рождается годами. И никакая она не родня скороспелой славе футболиста, забившего удачный гол. А у Люськи все получалось как-то по-футбольному.
Впрочем, судите сами...
Однажды утром я вышла из автобуса и пошла по теневой стороне вдоль административного корпуса фабрики к проходной. Мне доставляло удовольствие неторопливо идти по этому старому переулку, который слева огибал церквушку, уходящую в небо пузатыми золочеными куполами, смотреть на стрельчатую ограду, затейливую и такую древнюю, что ее мог видеть еще Пушкин. Мне нравились липы, что росли вдоль тротуара: я была уверена - они росли здесь вечно.
Брусчатка на мостовой была присыпана песком, желтым, еще пахнущим карьером и лесом, который рос над карьером и холодной грунтовой водой. Ее перебирали, эту брусчатку, настилали вновь, опуская в чистый, свежий песок. Рабочие в оранжевых куртках, с лицами, загорелыми до черноты, бросали песок лопатами. И он касался земли с коротким глухим вздохом.
Красно-белый заборчик, невысокий; словно игрушечный, перегораживал левую часть переулка, запрещая проезд. Автобусы жались вправо, наезжали на край тротуара, переваливаясь с боку на бок неуклюже и тяжело.
- Наталья Алексеевна, - услышала я голос Широкого. Он торопливо шел за мной, размахивая черным портфелем, точно школьник.
- Здравствуйте, Георгий Зосимович.
- Доброе утро. Зайдите ко мне до начала работы, буквально на минутный разговор.
Он обогнал меня... Показывал пропуск вахтерам человек на десять впереди. Вахтеры были важные, но равнодушные. Все четыре - женщины. Все четыре - немолодые. Они бегло заглядывали в пропуска. А иногда не заглядывали совсем. Видимо, помнили рабочих в лицо.
Проходная была новая, просторная. Бюро пропусков предварял холл, где стояли кресла и журнальные столики. На стенах пестрели плакаты и броские объявления о приеме на работу. Чистота всегда была козырем фабрики. За ней следили ревностно.
Я посмотрела на часы - двадцать минут восьмого. Кажется, Широкий - единственный начальник цеха, который приходит на фабрику в это время. Официально работа Широкого должна была начаться в девять часов.
Я пришла в раздевалку. Девчат там было уже много. Без платьев. В трусиках и в лифчиках. Халаты надевать не торопились. День обещал быть жарким. Кто-то даже принимал душ. Вода шипела, потрескивала.
- Загар... Смотри, разве это не загар?
- Морской лучше. Он шоколадный. За километр видно.
- Ха, ха... За километр. Ну, отмочила!
- А наш местный, как желтуха.
- Девочки, что такое желтуха?
- Доживешь - узнаешь.