В горенке приготовили постель. Клавдия Алексеевна, до сих пор произносившая только слова, относящиеся к угощению, пригласила гостя:
- Отдохните с дороги, Герасим Ильич. - Она вошла с ним в горенку, пододвинула стул для одежды и сказала: - Филя про вас много говорил. Мы тоже хотели вас видеть. Только не обессудьте. Может, что и не так.
- Что вы, что вы, Клавдия Алексеевна! Мы с Филиппом Ивановичем друзья, хотя он и мой ученик и я на пятнадцать лет старше его.
- Он ведь у меня один остался-то, - вздохнула Клавдия Алексеевна. - Трое было. Двух-то убили на войне. И сам пропал там же.
Герасим Ильич впервые услышал это.
- И сам! - вырвалось у него.
- Да Иван-то мой - отец Фили. - Она стояла перед профессором, высокая, сухая, на первый взгляд чуть суровая старуха. Но что-то крепкое и сильное было в ее глазах. Такое, будто она готова всегда встретить горе и выстоять.
- Простите, Клавдия Алексеевна! Вам трудно об этом вспоминать. Не надо.
- Конечно. Все пережито… И не у нас у одних. Война. - Слез у нее не было, только морщины на лице стали как-то гуще и отчетливее.
Герасим Ильич невольно обратил внимание: против обычного, на стенах нет портретов ни ее сыновей, ни мужа. И она по взгляду, скользнувшему по стенам, догадалась и сказала:
- Нету патретов-то. Нету. В сундуке держу. Иной раз взгрустнется - выну, посмотрю… А письмо почитаю - не плачу, а утешаюсь. Человек был мой Иван-то!
- Письма от него сохранились? - осторожно спросил Герасим Ильич.
- Не-ет. От него так и не получили ни одного письма с фронта. От его товарища письмо, из плена. В плену он погиб, Иван-то… Да вы ложитесь, ложитесь в добрый час, отдохните. Поди, устали? Ложитесь. - И она вышла.
Герасим Ильич лег, но уснул не сразу. Он лежал с закрытыми глазами и думал.
Через час он встал, освежился холодной водой и пошел в правление. Там, в кабинете председателя, сидели Филипп Иванович и Николай Петрович и на чертеже намечали места опытных участков. Решили так: основной участок, Карлюка, выделить в одном месте, а настоящие, свои, в каждом поле. Они изложили свои соображения Герасиму Ильичу, и тот предложил сначала осмотреть участки на месте. Все с этим согласились. Но Николай Петрович внес новое предложение о порядке работы на этот день:
- Если сегодня не поговорить с Каблучковым, то, значит, нам влетит обязательно. Завтра бюро.
Все втроем поехали в район, предварительно позвонив о том, что едет профессор. Каблучков встретил Герасима Ильича учтиво: он встал из-за письменного стола, поправил пояс, затушил папиросу в пепельнице и только тогда приветствовал:
- Прошу! - Подал руку и произнес: - Секретарь Каблучков.
- Масловский.
Каблучков небрежно сунул руку и остальным двум, вошедшим с профессором (обычно он посетителям руки не подавал).
- Чем могу быть полезным? - спросил Каблучков Масловского.
- А мне казалось, что я мог бы быть чем-либо полезным для вас.
- О! У нас много недостатков.
Герасим Ильич спросил:
- Какие же недостатки вы считаете наиболее серьезными?
- У нас есть еще безобразия. Вот, например, они, - Каблучков указал на Филиппа Ивановича и Николая Петровича, - плохо ведут обработку почвы. Факт! Мы еще недостаточно ведем борьбу за лесные полосы - уход плохой, посадки выполнены не на сто процентов. И так далее. И вот остался один я - все на одних плечах. - При этом он похлопал себя по плечу, указывая таким образом, на каких плечах лежит все. - А они вот - палки в колеса.
Герасим Ильич попробовал вставить:
- Что касается посева овса в конце июня в занятом пару, то я с ними согласен - сеять нельзя.
Каблучков в удивлении развел руками, говоря:
- А как же?
- Сеять нельзя. Я утверждаю это со всей ответственностью.
- А облзу план спустило дополнительно. Что я должен делать? - возразил Каблучков.
- Объяснить, что сеять нельзя, что план надо было давать вовремя, ранней весной, а лучше - зимой, что колхозы не могут расплачиваться за чью-то недогадливость. Все просто. Вы согласны?
- Согласен на сто процентов. Но только я партбилет на стол не положу. Обязан выполнить. А ваше мнение, простите, будет нам дальнейшим тормозом.
- Знаешь что, Каблучков, - заговорил Николай Петрович, - никто с тебя за это не спросит партбилета. Что, у тебя бюро нет, что ли? Партактива, что ли, нет? Не с кем посоветоваться? Собери и вынеси коллективное решение. И твой билет будет цел, и у нас гора с плеч, у всех председателей.
Каблучков возмущенно обратился к Масловскому:
- Вот! Вот так с ними и поработай. Из области есть указание, а я собирай собрания, обсуждай, обсасывай. У меня и для бюро и для партактива есть план. Придет срок - пожалуйста! А сейчас, будь ласков, не тормози телегу.
- Тормозить телегу, - машинально повторил Герасим Ильич. - Это сказано здорово - "тормозить телегу".
Каблучков улыбнулся: дескать, действительно здорово.
- Товарищ Каблучков! - вмешался наконец и Филипп Иванович. - Если профессор говорит с полной ответственностью, то ведь можно же понять…
Но тот перебил:
- Только ты и понимаешь. А мы не понимаем. Нельзя допустить анархию. Да и вообще с тобой будет отдельный разговор. - И многозначительно добавил: - Особый разговор.
Герасим Ильич поочередно посмотрел на каждого из собеседников и задал вопрос Каблучкову:
- А нельзя ли мне начальника облзу к телефону?
- Почему нельзя? Можно. - Каблучков взял трубку. - Центральная?.. Срочно начальника облзу. Без задержки! Профессор будет говорить.
- Василий Аркадьевич! - закричал в трубку Масловский. - Дело-то какое! Овес с чечевицей - на носу у июля! Смех!.. А? Какой такой дополнительный? Кто придумал? Кто-о? Чернохаров? Мое мнение? Мое мнение: отменить надо немедленно… А? Неужели ни одного сигнала?.. Сегодня был на поле, видел - издевательство над землей. Местные работники протестуют… А? Хорошо. Телеграфирую сегодня же в обком. Будьте здоровы!
- Ну что? - спросил Филипп Иванович.
- В общем так: спасибо вам, Филипп Иванович! Если бы вовремя не дали мне знать, то… Впрочем, еще не все кончено.
- Пока не будет распоряжения, я лично сеять буду, - заключил Каблучков.
Все опешили. Герасим Ильич развел руками.
- Добейтесь распоряжения - дело другое, - настаивал Каблучков.
- А сами-то вы почему не добиваетесь отмены головотяпства?
- Как? - опешил теперь Каблучков.
- Головотяпства, - повторил Масловский.
- Ну и ну! - произнес Каблучков. - Да вы понимаете, что такое дисциплина? Позвольте спросить, вы член партии?
- Да.
Каблучков выразил всем своим существом полное удивление. После этого он умолк, о чем-то задумался, посматривая то на Филиппа Ивановича, то на Николая Петровича.
"Нельзя обижаться на человека, попавшего не на свое место", - думал Герасим Ильич.
Достав из кармана записную книжку, что-то записал, а потом сказал:
- Будьте здоровы!
Каблучков проводил глазами посетителей. Когда дверь, обшитая клеенкой, закрылась, он подошел к окну и сердито произнес:
- И на ученого-то не похож.
Усевшись снова за стол, Каблучков достал из ящика письменного стола "дело". На папке было написано: "Егоров Филипп Иванович". Раскрыл папку и углубился в чтение: на Егорова поступило одно заявление и запросы от двух организаций. Читал Каблучков и думал: "Он, он, Егоров, всему вина. Анархист… Он и профессора притащил в район. А оно вон что! Во какая птица этот Егоров!"
Заявление, которое читал Каблучков, уже знакомо читателю - то было творение Карлюка, а запросы от двух организаций состояли в просьбе дать характеристику Егорова по тем же пунктам, что и в заявлении.
Каблучков сам созвонился с Карлюком, просил его и Подсушку выслать "углубление подробностей". К вечеру уже была готова характеристика на Егорова в ответ на запросы - такие дела у Каблучкова делались без волокиты.
В характеристике значилось: "Егоров Филипп Иванович - снят с работы как противник травопольной системы земледелия и анархист в агротехнике…", "Он пропагандирует зарубежный образ жизни…", "Он, Егоров, говорит не о высоком уровне развития нашей науки, а о том, что система сельскохозяйственного образования порочная", "Отец Егорова, Егоров Иван Иванович, был в плену у немцев, откуда и не вернулся…" И так далее.
Никто из троих друзей и не подозревал о нависшей беде. Через два-три дня пришло распоряжение об отмене дополнительного плана. Опытные участки были намечены. Филипп Иванович приготовился закладывать опыты с озимыми. Казалось, все шло хорошо.
Герасим Ильич исколесил все поля колхоза "Правда", несколько дней побыл в других колхозах и, возвращаясь поздно вечером, переписывал в общую тетрадь свои заметки из записной книжки.