3
Теперь уж я видел Прохора Палыча почти ежедневно. Мы все ближе и ближе сходились с ним и, наконец, сошлись настолько близко, что он однажды мне сказал:
- Фу, ты! Обязательно ему надо культивировать пар за двенадцать - пятнадцать дней до сева! Небось и после закультивируем - денька за два-три.
Я возражал, горячился, целую лекцию об озимых ему прочитал, книгу академика Якушкина ему совал в руки.
- На, прочти!
- Лично я не видал твоего Якушкина. Я, Самоваров, думаю - за два-три дня.
Я не сдавался.
- Не позволю! (Это я-то так позволил себе сказать Прохору Палычу, и откуда смелость взялась!)
- Что-о-о? - закричал он. - Пошел к чорту, химик?
- Не оскорбляйте!
А он отвечает:
- Характер у меня такой прямой. Как штык. Помогать - вас никого нету, а раздражать человека у руководства вы можете.
- Да я же и хочу помочь вам понять агротехнику!
- Пошел бы ты с такой помощью! У меня свиньи дохнуть начали, а тебе вот выложи: за пятнадцать дней! Тьфу!
- Вы ж, - говорю, - не понимаете агротехники! Нельзя так!
Прохор Палыч отвернулся, не желая продолжать разговор, и куда-то в сторону буркнул:
- Столько, сколько ты знаешь, я давно забыл больше.
Что должен делать после этого агроном? Конечно, ехать в район.
Запрягли Ерша в линейку, приезжаю к Недошлепкину. Так, мол, и так, говорю, ничего не понимает, оскорбляет непотребными словами… Угробим осенний сев…
- А вы добейтесь своего, - отвечает Недошлепкин, - и закультивируйте, если действительно надо! Если же можно обождать дня два-три, то уступите по-человечески! У Самоварова мало опыта в руководстве колхозом, ему надо помогать. Правда, прямота у него в характере есть, за словом в карман не полезет. Постарайтесь помириться с ним, он человек сходчивый и самокритичный.
- Так он же меня слушать не хочет!
- Постарайтесь сделать так, будто между вами ничего не было:, общее колхозное дело дороже личных отношений. Мы, безусловно, должны забыть все личное.
Ехал я обратно тихонько, шажком и пробовал пробрать себя самокритикой до корней, но, как ни бился, даже Ерша останавливал несколько раз, ничего не получилось. Наверно, все-таки не освоил еще самокритику на всю глубину. Тут бы и надо мне Недошлепкину сказать: "Признаю ошибку!", потом приехать в колхоз и - к Прохору Палычу: "Признаю", и руку ему подать: "На! Держи! Навечно! Пошли мировую выпьем по двести!" А вот не умею. Но зря! Именно тогда бы меня подняли на щит и говорили бы: "С таким работать можно - сходчивый и самокритичный агрономишка".
Пар все-таки закультивировали: воровским путем, ночью.
А еще раньше, весной, получилось даже чище. Приезжаю в бригаду, а там сеют кормовую свеклу. Не там сеют, где намечено производственным планом, - не по глубокой зяби, а по весновспашке.
- Кто позволил? - спрашиваю я.
- Председатель приказал, - отвечает бригадир Пшеничкин. - Целый час спорил с ним. Тьфу!
Смотрим, Прохор Палыч мчится к нам: жеребец в лентах, тарантас - в ветках. Подъезжает и сразу грозно:
- Почему простой механизма допущен?
- Я запретил, - говорю.
- Тебя убеждать надо или не надо?
- Говорите!
- Как ты думаешь, - снисходительным тоном начал он, - ходить женщинам полоть лучше за три километра от села или за полкилометра? Тут, - потопал он ногой по земле, - тут - полкилометра, а зябь - за три километра. В организации труда ты что-нибудь смыслишь или нет?
Я стараюсь объяснить ему поспокойней:
- По весновспашке свеклы не будет. Не бывает никогда хорошей свеклы по весновспашке нигде, а у нас, в засушливом районе, никакой свеклы на этом месте не будет. Не взойдет она, и полоть-то нечего будет.
Пробовал растолковать, как устроено семя свеклы, говорил, что всходы ее очень слабые, рассказывал, сколько воды требуется дли семени свеклы, но Прохор Палыч до конца не дослушал, подошел к трактористу и сказал:
- Я думаю, сеять будешь.
- Нет, - вмешался я, - сейчас надо ехать на зябь и посеять там.
- Ка-ак! - вскричал Прохор Палыч. - Подменять руководство? Кто позволит? Приказываю!.. А из тебя, - обратился он к трактористу, - щепки сделаю! А тебя, - повернулся он к бригадиру, - как бог черепаху! А… - и он круто повернул ко мне весь корпус.
- Меня, - говорю, - ни боже мой! Я химик!
- Хуже! - воскликнул он, ударив себя обеими руками по галифе. - Астроном! Мошенник!
Так я понял, что астрономы гораздо хуже химиков.
И зачем, собственно, я все это записываю? По плану обещал описать, как Прохор Палыч руководил колхозом, а пишу чорт знает что! Хотя нет: постепенное сближение и содружество Прохора Палыча с агрономией тоже заслуживает внимания. В общем и агроном с бригадирами к нему приспособились: они просто обманывали его для пользы дела.
Меня спросят: "А свекла как же? Где посеяли?" Отвечаю: по зяби посеяли. И очень просто. Подхожу я к нему и говорю:
- Характер у вас сильный… Сказал - крышка!
- Я так: надумал - аминь! - и улыбается. Отошел, значит, нутром.
- Езжай, - говорю я трактористу, а бригадиру подмаргиваю, так как тот всем видом протестует против продолжения сева на этом месте.
Прохор Палыч благополучно отбывает и скрывается из виду, а мы… переезжаем на зябь.
Заметил он это не скоро, через месяц, и сказал:
- Ну и ловкач! Ну и мошенник! За этим смотри да смотри!
Так пришло к Прохору Палычу убеждение, что все агрономы - мошенники, все бригадиры - жулики, а он один-единственный руководит и ему никто не помогает. Трудно все-таки быть председателем колхоза!
Но все это произошло несколько спустя после начала руководства Самоварова колхозом. Это отступление сделано потому, что вопросы агрономии превыше всего, с них и надо начинать. Дальнейшее описание жизни Прохора Палыча в колхозе пойдет уже по порядку.
Еще в первые дни пребывания на посту председателя Прохор Палыч собрал бригадиров и изрек:
- По вечерам нарядов давать не буду.
- А как же нам быть? - спросили все сразу.
- Утром - наряд, вечерами и ночами - заседания. Что я, Самоваров, не знаю разве, как руководят районные работники? Не первый год! С кого пример брать? С вас, что ли?
Попервоначалу стали возражать, перечить, да еще вздумали доказывать. Потом и бригадиры, конечно, вошли в понятие, а тогда, представьте себе, упирались. Прохор Палыч для доказательства твердости характера даже выражаться стал всякими черными словами, а в заключение обмяк и завершил:
- Соображение-то у вас есть или нет? Как можно с вечера давать наряд? А вдруг да умрет кто за ночь - допустим, тетка какая, - а на нее наряд дали: что это будет? Срыв, полная анархия. Я думаю и полагаю, что наряд давать будем только утром. Когда же бригадиры разошлись, он говорит мне:
- Вот они, работнички! Видал? С первых шагов на подрыв пошли. Ну, я перестрою - выбью из них дурь. Не первый год на руководящей! С этими, верно, наруководишь… - Он будто задумался, а потом добавил: Менять надо, всех менять! Вот маленько разберусь и поменяю. А эти, видать, жулики и воры. Видал? Тот, чубатым, все улыбается, а тот все волком смотрит.
Ну, раз уж сам Прохор Палыч заговорил на первых порах о бригадирах, то и нам следует с ними поближе познакомиться, иначе описание жизни председателя не будет ясным.
Бригадиров в колхозе трое: Пшеничкин Алексей Антонович, Катков Митрофан Андреевич и Платонов Яков Васильевич. Все они очень старательные, хозяйственные, хорошие руководители бригад, почти непьющие, но характеры у них разные. Пшеничкин живет так, будто радуется вечно и полон радужных надежд; Платонов человек критического ума и иногда говорит: "Надо изживать недостатки, а не только говорить о хорошем"; Катков это человек быстрый и в работе и в мыслях: он в уме может моментально такие цифры помножить, что диву даешься!
И возраста все трое разного: Пшеничкину - двадцать семь, Платонову - шестьдесят, а Каткову - сорок два.
Пшеничкин - белокурый, кудрявый, голубоглазый, фуражка - набок, чуб над виском, и всегда верхом в седле: - с самого раннего утра и до позднего вечера, а в уборку - и ночью.
Платонов, несмотря на почтенный возраст, ни бороды, ни усов не носит, всегда чисто выбрит, волосы, совсем седые, зачесывает назад, ездит только на дрожках.
У Каткова - лоб высокий, нос тонкий, лицо симпатичное, веселое, с шустрыми черными глазами. Этот никаких средств передвижения, кроме мотоцикла, не признает и признавать не желает.
И вот смотрите! Разные люди, совсем-совсем разные, во всем разные, а как они одинаково сильно любят свое дело, сколько работают! Летом по семнадцать-восемнадцать часов в сутки в труде.
Где-то вы теперь, мои дорогие друзья-бригадиры? Радостно мне услышать ранним утром, перед восходом солнца, песню Алеши Пшеничкина; больно вспомнить, как он плакал над просом, которое побил град; приятно вспомнить, как его голубые глаза внимательно смотрели на меня на зимних занятиях по агротехнике! С благодарностью помню и наши беседы на отдыхе и мудрость Якова Васильевича Платонова. Вихрем бы промчался теперь с Митрофаном Андреевичем Катковым по шляху на его мотоцикле, а остановившись у комбайна, вместе помогли бы молодому комбайнеру пустить в ход машину. Все знает этот Катков! Умница!
Урчат ли тракторы, грохочут ли комбайны "Сталинцы", мчится ли юркий самоходный "С-4", слизывая на ходу пшеницу, ворочает ли плуг пласты чернозема, гремит ли молотилка, полют ли посевы, сеют ли, веют ли - везде, везде они, бригадиры. Мои верные соратники, с какой охотой написал бы я сейчас и о вас, но - что поделаешь! - пока приходится писать о Прохоре Палыче. Это очень-очень нужно!