- Приезжал ко мне шадринский купец Лыткин. Овдовел он летось. Заикнулся насчет тебя. Человек состоятельный, лесопильный завод, мельница и все прочее. Я ему ничего не сулил, только сказал, что пускай сама решает. А спросить спрошу.
- Не пойду я взамуж.
- Гм, стало быть, вдоветь весь век хочешь. - Феврония молчала. - При твоем хозяйстве мужская рука нужна.
- Изосим есть.
- Что Изосим, он уже старик.
- Сама буду хозяйничать, как сумею.
- Ну ладно, оставайся с богом, я поеду. - Перекрестив дочь, Сычев вышел.
На второй день после отъезда Лукьяна Феврония распорядилась оседлать лошадь и вместе с Василием выехала в степь.
Приближалась весна. Мартовский наст блестел на солнце, как зеркало. Кони, что были в степи на тебеневке, с трудом добывали корм и худели с каждым днем. Понурив головы, сбившись в кучу, они подолгу стояли в одном месте, боясь переступать израненными ногами по твердому насту.
Запасы кормов на заимке Бессоновой были на исходе, и те были нужны для стельных коров. Оставалось одно - перегнать лошадей от участка, где они паслись, к зародам соломы и остаткам сена от зимней вывозки.
Василий и Феврония заметили косяк лошадей недалеко от угловской дороги. Подъехав к ним, Феврония слезла с седла и подошла к жеребой кобыле. Передние ноги лошади были в кровавых ссадинах. Хозяйка поманила к себе Калтая. Вместе с ним подошел и Василий.
- Ты что наделал, малахайная душа? - показывая на израненные ноги кобылы, спросила она резко Калтая. - Почему не оставил в загоне?
- Загон оставлять нельзя. Кобыла родит - кто будет смотреть? Здесь моя смотрит. Родит - жеребенок попонка даем. Загон родит - человека, нет, жеребенок пропадайт, мороз.
- Я тебя спрашиваю, как ты смел выпустить жеребую кобылу в степь?
- Загон корма нет, человека нет, - вновь начал объяснять хозяйке Калтай.
- Замолчи! - Феврония неожиданно взмахнула плетью и ударила Калтая.
Стоявший рядом с ней Василий вырвал плеть из рук Февронии и отбросил далеко в снег.
- Ты что, сдурела, что ли? Человека бить!
- Мало. Надо ему еще по роже дать, - запальчиво ответила хозяйка.
- Вот как? Ищи-ка теперь другого работника. - Василий круто повернулся от Февронии и зашагал по дороге на Косотурье. Его нагнала Феврония.
- Куда ты?
- Домой, в Косотурье, - не останавливаясь, хмуро ответил Василий.
Феврония забежала вперед, ухватилась за его полушубок: - Вася, ну прости. Погорячилась я. Не уходи. - Феврония опустилась на колени и с мольбой посмотрела на Обласова. - Ну виновата, но зачем уходить? Хочешь, я попрошу прощения у Калтая?
- Нет. - Василий решительно отвел ее руки от себя и зашагал по дороге.
- Вася! Вася!
Не оглядываясь, Обласов прибавил шагу. Казалось, все в нем кипело. "Бить Калтая? А за что? За то, что он не оставил жеребую матку без надзора, и за это Феврония ударила его плетью да еще и обозвала. Галиться над человеком ни за что ни про что. Нет! Я ей больше не работник!"
Тебеневка осталась далеко, версты за три от нее Василия нагнал ехавший на санях знакомый мужик.
- Давай садись ко мне. Должно, в Косотурье направился?
- Ага.
- Ты скажи, что случилось с Бессонихой? Гонит на заимку как бешеная. Чуть меня не стоптала. Жварит иноходца плетью во всю мочь. Только снег из-под копыт летит.
- Не знаю, не спрашивал. Может, не в духе, - ответил Василий и привалился к передку саней.
Вечером рассказал отцу про случай на тебеневке.
- А тебе какая корысть? - спросил Андриан.
- Хозяйка бьет работника, а я, по-твоему, должен в стороне стоять?
- Мм-да, - Андриан почесал затылок, - с характером бабочка, вся в отца. Но шут с ней. Заботит другое: до пасхи ты у ней не дожил и Феврония может потребовать часть взятого у ней хлеба обратно.
- Не потребует, - уверенно заявил Василий.
Отец с сыном помолчали.
- На днях староста приходил. Спрашивал насчет тебя. Чуял я, что у многих мужиков он побывал, у кого сыновья на возрасте. Болтают, что скоро рекрутчину объявят. Твой дружок Прохор тоже в списки попал. Живи пока дома, - закончил разговор старик.
В эту ночь, впервые за последнее время Василия не тревожили тяжелые сновидения и чувство недовольства собой. С Камаганом и его хозяйкой все покончено. Он туда не вернется.
ГЛАВА 10
Наступил апрель. С юга подул тепляк, и косотурцы стали готовиться к пашне. Прибирали сани, налаживали сохи и бороны. А там, где были семена, стучали во дворе веялки.
Готовились к весне и Обласовы. Деревянная стрела у старого сабана треснула еще в прошлом году, винт не держался, и Андриан решил вытесать новую. Василий налаживал зубья к бороне. За этим занятием их и застал Красиков. Поздоровался и присел на верстак.
- Готовитесь? - спросил он Андриана, продолжавшего вытесывать стрелу.
- Пора, - ответил тот и вновь застучал топором.
- Закурим? - предложил Красиков.
Кирилл подал Обласовым свой кисет.
- Вот двоеданы говорят, что курить табак грех, - принимая кисет, промолвил с усмешкой Андриан.
- Грех только в церковь без денег ходить - так учат попы, - отозвался ему в тон Красиков.
- Это оно так, - произнес старый Обласов.
- Эй, Прохор, иди сюда, - увидев на улице своего дружка, крикнул Василий и помахал парню рукой.
- Здорово живете, - поздоровался тот и, пристроившись на край верстака, закурил. - Ты, дядя Кирилл, мастер на прибаутки. Расскажи-ка нам, - попросил его Прохор.
- Что ж, можно. - Спрятав кисет в карман, Красиков начал: - Понес однажды мужик к пасхальной заутрене жареного поросенка освятить - ну вроде кулича. Поп помахал кисточкой из чаши со святой водой, и мужик пошел обратно. Дорогой поскользнулся в луже, поросенок хлоп из рук прямо в грязь и весь испачкался. Подобрал его мужик и говорит: "Хоть святи не святи поросенка, он все равно в грязь лезет".
Среди слушателей раздался смешок.
- А вот вам другая присказка. Шел поп по льду да провалился в воду. Мужик увидел попа в беде, подобрался к кромке полыньи, подал руку и кричит: "Дай!". А поп: "Я, не даю, а только беру", - и пошел ко дну. Так и Лукьян Сычев. Богат, а все копит, сыт, а все есть просит.
- Правильно, - поддакнул Андриан, поднимаясь с верстака. - Однако я схожу к Илье, дратвы попрошу.
- Ну вот что, други, - обратился Красиков к парням - похоже, весной или нынче летом в солдаты вас заберут. Оденут в серые шинели, дадут винтовку со штыком и маршируй - ать, два. - Так за разговорами Красиков помог Василию наладить борону и к приходу Андриана, к его. удивлению, обтесал на славу и просверлил бревно для плужной стрелы.
- Ну и мастак ты, Кирилл, - произнес с восхищением Андриан. - Из печеного яйца живого цыпленка высидишь.
- Нет, пожалуй, не суметь, - улыбнулся Красиков. - Ну пока. Я пошел по своим делам.
Андриан долго смотрел в спину выходившему из ограды Кириллу.
- Хороший человек. Работящий. А вот не дают ему житья наши управители.
- Он, отец, политик, - сказал Василий.
- Слыхал. - И как бы спохватившись, сказал сурово: - В это самое дело меня не вмешивайте. Да и вы подальше держитесь. Узнает урядник, - Андриан оглянулся, - живо в каталажку упрячет.
Прохор произнес задорно:
- Волков бояться - в лес не ходить.
- Оно так-то так, только лес-то бывает большой да темный для нашего брата. Как бы не заблудиться в нем, - наставительно произнес Андриан.
- По звездам путь найдем.
- Слыхал, ищут и по звездам, но где уж мне с вами спорить. Стар. - Андриан подошел к стреле и стал оглаживать ее рубанком.
Прохор наклонился к уху Василия.
- Сегодня наши ребята собираются на игрище к Сорочихе. Сходим?
- Ладно. Вечером зайду за тобой. Возьми гармонь, - согласился Василий.
Жила Сорочиха в просторной избе на краю Косотурья, где шла дорога на Белоногово. Ее муж погиб в Маньчжурии, во время войны с японцами. Оставил жене небольшое хозяйство, но с годами оно стало хиреть. Сама Сорочиха часто прихварывала и работать не могла. Зимой по вечерам у нее собиралась молодежь обеих частей Косотурья. Плату за игрища она не брала, была довольна тем, что девушки приносили ей из дому дров, а порой и пироги. Случалось, что во время драки выбивали у ней окна. Наутро ребята сами вставляли новые.
Обычно девушки приходили с прялками, рассаживались возле стен по лавкам и, работая веретеном, пели, песни. - такие же длинные, как бесконечная нитка пряжи. Сорочиха сидела на голбчике и, подперев щеку, слушала девичьи песни. Может быть, старая женщина в эти минуты вспоминала свою нелегкую молодость и погибшего мужа.
Но вот в избу с шумом вваливалась ватага парней, и начинались игры и пляски под гармонь. Слышался смех, крик, топот, визг и разудалая частушка.
Не успели девушки отдохнуть от дробной пляски, как в избу гурьбой вкатывались другие ребята со своей гармошкой, и в избе Сорочихи "дым коромыслом". Теперь плясали с девушками чистовские и камышинские парни.
Но вот во время пляски чистовец толкнул камышинца. Тот двинул его плечом. Знавшая по опыту, чем все это кончится, Сорочиха подбирала ноги и забивалась в дальний угол голбчика.
Смолкла гармонь. Началась драка. Девушки с визгом лезли кто на полати, кто к Сорочихе на голбчик. Более смелые стали растаскивать дерущихся. На этот раз перевес был на стороне камышинцев, и они начали теснить чистовцев к дверям.
В момент горячей свалки на пороге избы показались Василий с Прохором. Увидев своих в беде, Прохор, сунув гармонь одной из девушек, ринулся на камышинцев. За ним последовал Василий.
Прохор схватился с Нестором Сычевым.