- Я тебе припомню круг на ярмарке, - злобно произнес Нестор и выхватил из кармана двухфунтовую гирьку на ремешке.
- Не забыл, сволочь! - резким движением снизу вверх Прохор ударил противника в челюсть.
Сычев упал.
Василий отбивался от троих здоровенных камышинцев.
- Дави, ребята, голоштанников!
Последний выкрик камышинца особенно озлобил Василия и, не жалея кулаков, он начал ожесточенно молотить нападающих. Теперь перевес был на стороне чистовцев. Вытолкав камышинцев из избы, их стали теснить из полутемных сенок. Подобрав выброшенную на снег гармонь, камышинцы ушли. Очистив избу от противника, чистовцы с помощью девушек стали наводить в ней порядок. Подмели пол, разбитое во время драки окно заткнули подушкой, подбросили дров в железную печурку. Прохор взял гармонь, и в избе Сорочихи снова начались песни, пляска.
В самый разгар веселья Обласов почувствовал, что кто-то потянул его за полушубок, и послышался шепот:
- Василко, выйди.
Оглянувшись, Обласов узнал Настеньку, соседскую девочку лет тринадцати. Василий вышел в темные сенки. Теплые руки неожиданно обвились вокруг его шеи, и раздался приглушенный голос Глаши:
- Вася, выйдем на улицу.
Настенька вернулась в избу. Василий с Глашей медленно побрели по безлюдной улице.
Над Косотурьем через редкие разрывы облаков светил месяц, и от этого улица, избы и дорога, уходящая в глубь соснового леса, были словно покрыты серебром. Двое бредущих в тишине морозной ночи по сельской улице казались одинокими в этом мире снежного безмолвия.
- Что делать? - вырвалось чуть ли не с плачем у Глаши. - Свекор опять начал приставать. Когда нет Савелия, я не знаю покоя ни днем ни ночью.
- Вот что, - Василий остановил свою спутницу. - Сейчас же иди домой, к родителям.
- А ты в Камаган не поедешь больше? - Глаша с надеждой посмотрела на Василия.
- Нет, - ответил тот решительно и взял Глашу за руку. - Утре придумаем что-нибудь. Поговорю с отцом.
- Значит, в сычевский дом не ходить? - спросила радостно Глаша.
- Нет, - Василий привлек Глашу к себе.
ГЛАВА 11
Наутро, к удивлению Василия, разговор о Глаше первым начал Андриан.
- Вот чо, сынок. Болтает народ насчет Гликерии. Будто не раз видели тебя с ней на гумнах. Смотри, парень, упреждаю, донесется до Савелия, кишки из тебя двоеданы вымотают, да и ей не сладко придется.
Слушая отца, Василий думал: "Как же быть? Оставить Глашу я не могу и встречаться опасно". Василий поднял голову и посмотрел на отца:
- Ладно, тятя, поберегусь и Глаше об этом скажу. Разве отправить ее пока на кордон. Там у ней тетка родная живет.
- А ты чо о чужой жене заботишься?
- Вся и забота: добьется развода - женюсь на ней.
- Девок мало?
- Никого мне, кроме Гликерии, не надо. И не приневоливай.
- Ты чо отца с матерью почитать не стал? Поди, у Кирилла этой мудрости нахватался?
- Нет, Красиков говорит, что стариков уважать надо, прислушиваться к их советам.
- Смотри-ко, умный совет дает, хотя и политик. Наших, стало быть, деревенских обычаев придерживается. - Глаза Андриана потеплели. - Ладно. С Ильей сам поговорю. Видишь ли, тут какое дело, - пересаживаясь ближе к сыну, заговорил он. - У Ильи-то лошадь за зиму ослабла, едва ли дотащит их до кордона. Не близко ведь, да и распутица. Дам своего коня. К вечеру только не забудь овсом его покормить. А днем чуть чо - пусть в голбец Гликерию спрячут. Да и ты на глаза Сычевым не лезь. Мы с Ильей одни это дело обтяпаем.
Перед отъездом Василию хотелось повидать Глашу, но, помня совет отца, не показывался в переулке, где она жила.
В следующую ночь стороживший Гликерию Савелий ничего подозрительного возле ее избы не заметил И успокоенный ушел домой.
Между тем Глаша вместе с отцом, захватив небольшой узел, ушла огородами к избе Андриана, где их ждала уже запряженная в телегу лошадь.
Кордон, где жила Феоктиса, родственница Глаши, находился вдали от проезжих дорог, в лесной глухомани, куда редко наезжали люди.
На рассвете Илья с дочерью были уже далеко от Косотурья. Едва заметная дорога вела в глубь леса, петляла возле болот, вбегала на пригорки, покрытые густым сосновым молодняком, и тянулась среди величавых лесных гигантов.
В низинах местами еще лежал дряблый снег, на колеса наматывалась липкая грязь, и лошадь с трудом тащила телегу.
Когда яркое солнце поднялось выше вершин деревьев, стало отогревать слегка застывшую за ночь землю, путники достигли кордона. На лай собак вышел объездчик, полный, с окладистой бородой мужчина. Увидев Илью с дочерью, долго тряс им руки. Цыкнув на собак, он торопливо начал открывать ворота.
Феоктиса приезду гостей обрадовалась.
- Целую зиму, кроме своего мужика Левонтия, людей не видела, а тут на-ко - Ильюша с Глашей приехали. Да как это вы надумали? Почему Глаша без Савелия? - начала она расспрашивать гостей.
Илья подробно рассказал о Глашином житье в сычевском доме и стал просить оставить ее на лето.
- Восподи! - всплеснула руками Феоктиса. - Пускай живет хоть век. Нам со стариком веселее будет. Да к тому и ноги у меня стали болеть. Слава богу, хоть помощницу привез, - посмотрела она благодарно на Илью.
Погостив у Левонтия два дня, Илья стал собираться домой. Глаша решила проводить отца до смолокурни.
- Тятенька, если придет Савелий, шибко-то его не гоните. Все же он не плохой человек. - Опустив глаза, Глаша стала теребить концы платка. - И жалко мне его, но от того старого пса нет житья. Еще прошу тебя, тятенька, как учуешь, что Василия берут в солдаты, заранее мне весточку подай. Передай мамоньке земной поклон, - Глаша повернулась к отцу. - Не суди меня, тятенька, - и горько заплакала.
Губы Ильи дрогнули.
- Я виноват во всем, а не ты. Не устоял... - Поцеловав на прощанье дочь, Илья взял вожжи. - Оставайся с богом.
Телега скрылась из вида. Тяжело вздохнув, Глаша побрела к кордону.
Потянулись однообразные дни. Утром управа со скотом, днем копка огорода. Подоив вечером корову, Глаша, поужинав, уходила в отведенную ей маленькую горенку. Так прошел май.
В это время события в сычевском доме развивались бурно. После тщетных поисков жены Савелий запил. Не раз Митродора уговаривала сына бросить пить, каждый раз Савелий обещал исправиться и вновь напивался. Лукьян ходил мрачнее тучи.
- Проворонил жену, растяпа, - говорил он понуро стоявшему перед ним Савелию. - Убежала. Эх ты, дохлятина.
- Тятя, зачем такие слова? - Савелий ударил себя в грудь. - Ведь с Гликерией мы жили дружно. Зачем возводишь напраслину? Просил у тебя раздела, не дал. Может, через это ушла Глаша. Христом богом прошу - отпусти меня в отдел, имущества не надо, зато верну жену, верну спокой своей душе, брошу пить. - Савелий опустился перед отцом на колени. - Не погуби!
- Слизняк! - Лукьян пнул ногой Савелия и, не глядя на распростертого на полу сына, вышел.
Вечером, сидя в кабаке, Савелий жаловался своему собутыльнику - известному в Косотурье забулдыге Спирьке:
- Спиридон, мужик я али нет?
- Мужик, мужик, - охотно соглашался Спирька, поглядывая на бутыль.
- Ежели я мужик, почему мне отец раздела не дает? Сейчас вот приду и скажу ему: "Тятенька, если благословления на раздел нет, позвольте взять вас за грудки и потрясти как следоват".
Спирька схватился за бока:
- Ха-ха-ха! Взять Лукьяна за грудки и потрясти, - повторил он, задыхаясь от пьяного смеха. - Гы-гы-гы! Да тебе таракана не раздавить. Куда там орла, как Лукьян!
- Спиридон, и ты смеешься надо мной! - Савелий обхватил голову руками. Затем поднялся и, пошатываясь, глядя через голову Спирьки в темный угол кабака, где сидели какие-то подозрительные личности, заговорил глухо: - Что ж, смейтесь над Савелием Сычевым. Смейтесь... - Савелий, опустив голову, постоял в раздумье и вяло опустился за столик. - Бутылку смирновской, - сказал он буфетчику более спокойно.
Из кабака его увел знакомый мужик.