― Спеши, дочка, негоже опаздывать на занятия! - весело попрощался Кичи-Калайчи, почтительно поднеся руку к своей папахе. Доволен старик, славная молодежь растет. Глядя ей вслед, поправляет он к платочком протирает колпачки газырей, и вот уже в будний день у тебя на душе праздничные флаги и песни, молодящие сердце:
Пусть сожжет меня огонь -
Мне сдаваться не к лицу!.. -
замурлыкал Кичи-Калайчи боевую партизанскую песню.
Сейчас ему предстоит встретиться с незадачливым женихом и "племянником" Камал-Пашой, чтобы выжечь его напрасные надежды.
2
Проходя через городской сад, старик с грустью заметил, как пожелтели, стали сквозными ветви плакучей ивы, под которой он сидел, совсем ведь недавно, с крановщиком Хасаном. "Так и не пришел! - подумал Кичи-Калайчи. - Неужели отступился, бросил все и уехал молчаливый сын молчуна отца? Жаль…"
Занятый своими мыслями, печалясь о судьбе Хасана, Кичи-Калайчи и не заметил, как прямо столкнулся нос к носу с Тавтухом Марагинским. Тот немедленно ухватил Кичи-Калайчи и посадил на ту же самую скамейку.
- Доброе утро, дорогой! Рад, бесконечно рад тебя видеть! - затараторил Тавтух.
- Ах, это опять ты? - рассеянно спросил Кичи-Калайчи.
- Я, милый человек, именно я! Как твое здоровье?
- Спасибо, хорошо. Как ты поживаешь?
- Ничем не могу порадовать! Недавно решил сдать полдома. Приезжий человек, по виду вполне приличный. Спрашиваю: семьи нет? Отвечает: "Одинокий". Предупреждаю: никаких транзисторов, никаких готовок-стирок, никаких друзей и приятельниц. Отвечает: "Согласен". Наутро приезжает фургон, а из под брезента, веришь ли, пять, п я т ь чумазых голов и огромная граммофонная труба. Я прямо зашатался: "Мы же договорились - никакой музыки!" - "А это не музыка, - говорит, - просто я в трубу кричу, чтоб все шли обедать или на море, иначе не дозовешься!" - "Вы же сказали, что одинокий, без семьи!" А он, нахал бесстыжий, отвечает: "Какие дети? Это же черти! Родную мать в гроб загнали бы, да успела вовремя сбежать. Одинокий я теперь. Отец-одиночка. Нахожусь под опекой государства!" И теперь этот отец-одиночка, чтоб ему пусто было, намерен прожить месяц, если его банда не успеет спалить мой дом раньше. Ты представляешь, он на трех керогазах сам готовит на весь взвод чертей! А я скитаюсь как бездомный чабан с отарой своих огорчений. Только и радости, когда в суде послушаешь интересное дело. Я тебе расскажу, вчера на вечернем заседании… С ума сойти, как интересно…
- Как-нибудь в другой раз, Тавтух!
- Что ты, как футболист перед соревнованиями, все бегом, все торопишься! Никуда тебя не отпущу, пока не выслушаешь.
- Прости, Тавтух, времени в обрез…
Но куда вырвешься, когда тебя словно клещами держат. Не драться же со злой осенней мухой.
- Говори… только прошу, покороче! - просит Кичи.
- Я же сам придумал два афоризма: краткость - сестра таланта и веревка хороша длинная, а речь - короткая. Так слушай: один автомеханик, вернее он автомашины лаком покрывал, заподозрил свою жену в неверности. А и жена-то была, тьфу, смотреть не на что, к тому же глухонемая. Вот он и пишет ей записку: уезжаю, мол, в командировку, подновить машины для винсовхоза. Жена ему наварила, напекла, белья настирала на месяц, сама на автостанцию проводила, бесстыжая! Да ты слушаешь ли! - Тавтух толкает в бок Кичи-Калайчи.
- Да, да, слушаю. А скоро развязка?
- Тут сама прокуратура петли распутывала, а тебе минуты терпенья не хватает выслушать! - Тавтух выпрямляется и неспешно продолжает: - Через три дня приезжает этот лакировщик домой. Ночью, заметь, открывает своим ключом дверь, входит и видит: на тахте из под одеяла торчат четыре ноги, на подушках - лежат две головы. Не говоря ни слова, огня не зажигая, оскорбленный муж схватил пульверизатор, откинул одеяло, отлакировал спящих. Оттенок - морская волна, представляешь? Вот тебя начни лакировать, мигом проснешься! Первой жена вскочила, за ней старуха - свояченица. Оказывается, глухонемая еще и трусиха, позвала свою старшую сестру.
А старшая такая голосистая - весь двор на ноги подняла! Сбежались соседи, а сестры от позора кинулись прочь, только морской волной прикрытые. Куда бежать? В дом к старшей, а у той муж был тихо помешанный на фантастике. Теперь слушай самое главное: докатились две волны до порога, забарабанили в дверь, муж как глянул: "Марсиане! Пришельцы!" - и огрел прикладом ружья. У жены - инсульт, у свояченицы - инфаркт!.. Какой приговор вынесли - не знаю, меня из зала попросили, им хохот мой помешал! Нет у людей чувства юмора, верно, Кичи?
- У людей много кое-чего нет. А тебе не надоело разносить по свету небылицы?
- Нудный ты, приземленный человек! Ничем тебя не удивишь. А ты случайно не при деньгах?
- С собой не захватил.
- Что, и трешки не найдется?
- Три копейки на грушевую воду с сиропом - пожалуйста.
- С чего так обеднел? А знаешь, у нас есть люди, которые деньги лопатой гребут. Небось слышал, объявился в городке проныра, свадьбы устраивает, а за хлопоты получает свою долю из калыма. Каков мошенник! И почему мне не пришла в голову эта идея? Озолотился бы!
- Возможно, вполне возможно! - терпеливо поддакнул Кичи-Калайчи и решительно поднялся со скамьи.
- Все-таки уходишь?
- Дела гонят, прости.
- Желаю успеха! Я только сам для себя неудачник, а что людям ни пожелаю - все исполняется наилучшим образом!
- Спасибо!
3
Кичи торопливо зашагал в сторону студенческого городка. У входа в общежитие его нагнал Камал-Паша.
- Здравствуй, дядя!
- О, как хорошо, что повстречались. Пойдем, посидим в палисаднике. Поговорить надо, племянник.
Камал-Паша расстилает газету на скамью, которую не так давно перед началом занятий красили, и предлагает старику сесть.
- А ты, парень, оказывается, обманщик! - прямо приступил к делу Кичи-Калайчи.
- Кто? Я обанщик?
- Ну, фантазер, так будет поточнее. Ты мне что говорил о Заире?
- Я ее люблю!
- А она?
- И она знает, что я без ума от нее.
- Вот что, расскажи-ка все по порядку и только правду, не выдавай желаемое за действительное. С чего все началось?
Камал-Паша откашлялся, набрал побольше воздуха и начал:
- Вы же, дядя, знаете: любовь и хана делает рабом, и раба ханом делает! Великая сила в ней. И безмерное горе. Значит, так, впервые я увидел Заиру у кинотеатра. Посмотрел, и что-то защелкнулось в сердце. Я до этого дня и знать не знал, с какой стороны груди оно у меня. А тут почувствовал: жарко стало слева. Даже и не вспомню, как отважился подойти и сказать: "Здравствуй! Добрый вечер!" Ей, наверное, смешно показалось: два часа дня, солнце слепит, а я говорю "Добрый вечер". Улыбнулась она, головой так дернула, глаза смеются и словно внимательно изучают меня. "Хотите посмотреть "Калину красную"?" - спрашиваю ее. Отвечает смело: "Очень хотела бы, да вот билеты только на шесть вечера остались". Тут я выхватываю два билета, - мы с другом собрались пойти, да у него хвост по сопромату, он из читалки не выберется до вечера. Хочу оторвать от своего билета второй, для нее, - руки не слушаются, надо вдоль надрывать, в я чуть поперек не расхватил. Так и прошли контроль с двумя билетами. Я спросил, как ее зовут. Ответила. Я себя назвал, она повторила мое имя, словно прислушивалась, прикидывала, подходит ли к моей внешности.
Камал-Паша прерывисто вздохнул, сцепил длинные гибкие пальцы и, словно отвечая по билету на экзамене, приступил ко второму вопросу.
- После сеанса она хотела отдать деньги за билет, но я, конечно, отказался. Попросил встретиться еще раз - тут она вежливо отказалась. Наотрез.