А ведь был, был и у Тавтуха свой "золотой век"; даже Кичи-Калайчи довелось однажды к нему обратиться. Правда, Тавтуха-начальника он не застал. Кичи-Калайчи пошел на второй день, и опять его не было. Третий, четвертый, пятый день - нет Тавтуха на месте!
Секретарша - да, да, у Марагинского была премиленькая, правда хромая на одну ногу, секретарша - отвечала всякий раз:
- Только что был, вышел!
На шестой день явился Кичи-Калайчи к Тавтуху и, конечно, опять не застал его. Тогда он вынул из кармана медный колокольчик на ремешке и протянул секретарше:
- Передай, пожалуйста, вот это начальнику.
- А зачем начальнику колокольчик? - недоуменно спросила девушка.
- Пусть вешает на шею, доченька, - объяснил Кичи-Калайчи. - Понимаешь, у нас такой колокольчик вешают на шею быкам да буйволам. И по звону находят их. Когда начальник твой повесит на шею колокольчик, авось и я узнаю по звону, где он бродит…
"Попался, добряк! Есть правда на земле!.." - с удовлетворением думает Тавтух, медленно ощупывая ногами каждую ступеньку, ведущую из подвальчика на улицу.
Давно уже скрылся из виду Кичи-Калайчи и сопровождающие его блюстители порядка, а люди обсуждали случившееся, терялись в догадках, но никак не могли поверить, что этот добропорядочный старик способен на преступление.
В нашем краю Кичи-Калайчи знали многие - не на каждой улице живет участник двух мировых войн, трех революций, герой Цусимского сражения. Как живую легенду его нарасхват приглашали на пионерские сборы и комсомольские слеты, на проводы призывников и торжественные собрания в честь знаменательных дат.
Безотказный старик, он и в свои годы не утратил слуха к чужому горю. Каждое лето работал в саду пригородного курорта, где крепкими, как бульон, серными ваннами излечивают немощи телесные. А духовные? Разве от них меньше страдают, чем от ревматизма или отложения солей? Нет, не зря врачи курорта прозвали Кичи-Калайчи "наш психотерапевт" - так хорошо он может утешить опечаленного больного, выразить сочувствие, а главное, вырастить цветы надежды в душе, опаленной хворью.
…Его взяли вчера.
Его зовут Кичи-Калайчи из Кана-Сираги.
Во многих домах в тот вечер говорили о старике. Высказывали самые разные догадки и приходили к одному выводу: чужая душа - потемки, фонариком может высветить ее только милиция.
И никто из соболезнующих, сидя за вечерним жиденьким чаем вприкуску, в своих спорах и догадках даже и близко не подошел к тому, что произошло на самом деле. А случилось такое… Но давайте не торопить события. Не зря же сам Кичи-Калайчи говорит: "Чтоб шумел камыш, кто нужен? Ветер!"
Глава первая
О том, как в душе старика в черкеске случайная идея стала переходить в убеждение о необходимости помочь влюбленным
1
А все и началось с ветра. Был ясный осенний полдень.
Почтенный Кичи-Калайчи с утра успел сдать заявку на тридцать саженцев грецкого ореха и убедил директора питомника, что больных лечат не только серными ваннами, но и розами. Крупными чайными Кичи-Калайчи задумал обсадить танцевальную площадку, а мелкие центрифольные, на штамбах, протянуть между летними павильонами с тенистыми террасами.
- На голую землю окурок сам летит, а на розовый куст?..
Директор питомника согласно кивнул головой. Он любил старика.
Ах, кем только не был на своем веку Кичи-Калайчи! Пастухом и каменщиком, солдатом и партизаном, "сельсоветом" и пахарем, доил коз и овец, колол дрова для школы, косил сено, сочинял н пел свои песни, играл на зурне и на свирели… Но главная профессия - лудильное дело, и не зря ему дали имя Кичи-Калайчи, что значит Бравый Лудильщик. Его помнят и в Закаталы, и в Алазанской долине, и в заоблачном Куруше; помнит его и Майкоп, - словом, нет аула или города на юге, где бы старик не имел кунаков.
Понятливым оказался директор. Придерживая заявку левой рукой в черной перчатке, правой дописал все, что просил садовник, уже такой старый, что вряд ли увидит, как будет цвести грецкий орех… А вот розы, пожалуй, еще при нем войдут в силу.
До прихода курортного автобуса времени оставалось много, и Кичи-Калайчи пошел побродить по городскому парку. Долго стоял возле детской площадки: интересно же посмотреть, как трехлетний "водитель" впервые садится за руль крохи "Москвича", забирается в космическую ракету.
И все-таки сколь не манят рули и колеса, а стоит появиться пони или ослику с красиво разукрашенной арбой, глаза у детей сверкают радостным любопытством; есть на площадке и любимый козлик который, так смешно бодается, если подставить ладонь.
Около чайханы было, пожалуй, не менее шумно, чем у детворы. Многие выходили оттуда неуверенной походкой начинающих канатоходцев и с пламенеющими щеками сталеваров.
"Какой же крепости должен быть чай, чтоб таким здоровякам пришла хана! - усмехнулся про себя Кичи-Калайчи, когда двое краснолицых, по-братски упираясь в третьего, закренделили по тенистой аллее. - Сколько живу на свете, а не видал, чтобы после чая люди качались, как зимний камыш на ветру! Оказывается, бывает. Всяко бывает в жизни… Однажды лягушку спросили: почему она все время квакает, а она хорошо ответила: что же мне, клювом щелкать? Я же не аист!" Так, развлекая себя, поглядывая по сторонам, Кичи-Калайчи дошел до скамейки, укрытой с трех сторон плакучей ивой и кустами барбариса.
2
Тут сидел парень и тоскливо высматривал что-то в набегавших на берег синих волнах Каспия. Свежий осенний ветер оглаживал парня, трепал по волосам, каждую пылинку с плеч сдувал, но, видать, такой сумбур был у парня на душе, что ни море, ни ветер не могли отвлечь от горестных дум.
Машинально ответил он на приветствие Кичи-Калайчи, подвинулся к самому краю скамьи, но даже не поднял головы.
Стариковские глаза зорки. Усаживаясь рядом, Кичи-Калайчи уже кое-что знал о соседе. Если под пиджаком гимнастерка цвета полыни после дождя и такие же шаровары, а на высоких, грубой кожи ботинках полосами въелась кирпичная пыль, что ж тут гадать. Парень совсем недавно демобилизовался, работает на стройке, может, тут же, на берегу, где уже завели под крышу здание просторного приморского кинотеатра.
Был у Кичи-Калайчи в характере между многими и недостатками, и достоинствами, и даже причудами - а у кого их нет? - один редчайший дар: глубокий старик, он умел почувствовать себя и ребенком, и подростком, и юношей. Ну, что может заставить молодого парня так убиваться? Любовь.
Во все времена люди старались помешать чужой любви. Бог знает, мстили за свои несбывшиеся мечты или испытывали на прочность?.. А может, оно и правильно? То, что легко достигается, разве назовут те же люди святым словом - любовь?!
Молодо ворохнулось сердце в старой груди Кичи-Калайчи, словно приказало: "Не мужчина ты будешь, если не поможешь бедняге! Но захочет ли он раскрыть свое сокровенное? Сможешь ли делом помочь, а не пустыми словами? И примет ли твою помощь?"
- Прекрасная сегодня погода! - издалека приступая к знакомству, сказал Кичи-Калайчи. - А эта плакучая ива, правда, она располагает к размышлениям?
Вопросительная интонация требовала ответа. Парень поднял голову, пристально оглядел старика и свисающие над его папахой космы ветвей. Сквозь зеленую печаль узких листьев пробивались лучи спокойного осеннего солнца. На миг посветлело молодое лицо: то ли улыбка проступила, а может, свет показался и исчез, унесенный ветром.
- Что невеселый сидишь? Или горе какое? - не глядя на парня, спросил старик. К незнакомому коню не знаешь с какой стороны подойти: сзади - лягнет, спереди - укусит.
- Невеселый, веселый, - вам-то какая забота? - нехотя ответил парень.
- Ты, вижу, не лишен достоинства джигита… - продолжал Кичи-Калайчи без обиды. - Сильный характер любит наедине изживать свои тревоги. Значит, серьезное что-то, если не хочешь ни видеть, ни слышать никого…
- Вы, случайно, не врач-психиатр?
- Садовник я. А вообще-то - пенсионер.
- Понятно… Сезон кончился, времени свободного много…
- Отчасти да, отчасти - нет, - вздохнул Кичи-Калайчи. - Одиночество украшает бога, но губит человека…
- И вы считаете необходимым лезть в душу к незнакомым?
- А почему ты говоришь со мной, словно куски живого мяса от себя отрываешь? Тебя этому в школе или в армии учили?! - посерьезнел старик.
Парень, видимо, досадуя, что не дали ему наедине перемолоть зерна печали, встал, по-солдатски поднес руку к виску:
- Счастливо оставаться, товарищ генерал!
- Сядь! Садись, говорю! - Кичи-Калайчи ухватил за полу пиджака и потянул его владельца на скамью.
- Годами я перед тобой не то что генерал, а, можно сказать, фельдмаршал. У тебя порывистый характер, но учти: скорая вода до моря не доходит, высыхает…
- Теперь, старик, многие воды до моря не доходят, на орошение пустили…
- Со смыслом судишь; а когда мудро говоришь, на твоем лице вижу аршинные усы.
- Странный вы человек. Зачем я вам понадобился?
- А может, я тебе понадоблюсь? Не Хасаном ли тебя звать?
- Да… Откуда вам известно? - недоуменно смотрит парень.
- Ты - сын покойного Абдуллы.
- Но я вас не знаю.
- Молод еще всех знать. У твоего отца были такие же усы. Такой же был молчун нелюдимый…
- Именно это и просил отец передать мне?
- Он ни у кого ничего не просил.
- И правильно делал! Вот и я, сын Абдуллы, следую примеру своего отца.
- Преемственный какой… ну, тогда прощай! - равнодушно, вроде бы устав от разговора, кивнул головой Кичи-Калайчи.