Пройдет мученица рыба сотни верст без пищи (она живет в пути за счет своих жировых запасов), истощится вся, мясо из розового станет синим, икра бледная, крупная, почти выметанная. Но долг исполнен, можно и умирать: назад, в море, взрослая кета не возвращается. В море пойдут ее мальки.
На долгом, многострадальном пути кеты, проделывающей сотни верст против сильного, местами бурного течения рек, кету ловит человек неводами, сетями, сторожит медведь, любитель кетовой головки.
В Темную речку кета приходит "срединка на половинку", далеко не такая жирная, как в низовьях Амура, но жить можно, дай бог побольше. Запасешь на зиму десятка три бочек - и горя мало: будет тебе и хлеб и одежонка.
Темная речка заранее готовится к лову: кета пошла - часа, секунды упускать нельзя. День и ночь кипит на берегу трудовой люд.
Самый богатый улов - осенний. Все должно быть готово к приему дорогой гостьи, кормилицы и поилицы. Заготавливают бочки, запасают соль, вяжут новые, крепкие невода. Семьи победнее объединяются, чтобы сообща ловить кету, сообща выкупать дорогие невода, готовить лодки.
Дядя Петя не любил входить ни в какие компании. Зачем это ему? Со всех сторон края ехали на рыбалку батраки-сезонники. Дядя Петя нанимал батраков на весь рыбный сезон. Своих односельчан-бедняков брал "для порядка" - три-четыре человека. Заранее выкатывал дядя Петя из сараев, расположенных на берегу Уссури, бочки для засолки кеты, маленькие бочата под красную икру, сам проверял крепость неводов, подвозил соль на берег.
Пронзительные вопли ребятишек и клич взрослых по селу: "Кета идет, кета пошла!" - и все от мала до велика на берегу. Начинался долгожданный труд - рыбалка.
Мужики на лодках заходят далеко вверх по берегу Уссури, забрасывают невод, и десятки людей с криком и уханьем, с молитвой и проклятиями тянут из воды на берег огромный невод, которому, кажется, конца-края не будет.
Невод подводят к берегу. Бьются об ячейки крупные рыбины. Мягкая серебристая кета. Подноска Лерка одной рукой ее не подымет. А в неводе их иной раз до тысячи штук! Хороша махина? Легко ли рыбакам вытащить ее из воды?..
Зорок и вездесущ глаз кроткого хозяина дяди Пети. В душу, в печенку, в селезенку въелся ржавый ласковый скрип его:
- Давай, брательнички, давай! Работайте, милые! Сейчас час год бережет. Трудитесь, родимые!
Бегом, бегом! Тянись, тяни! Эх, пошла, сама пошла! И люди неистовствуют. А тут водочка - богова слезка. Не жалеет ее хозяин, не скупится, дай бог ему долгого здоровья. Ведро за ведром гонит из лавки А-фу многоумный дядя Петя.
- Мне ведро бочкой отольется, - сияя передним золотым зубом, говаривал тороватый хозяин. - Они, хмельные, рассудок теряют, гору своротить рады. Ко мне из года в год одни и те же работнички едут: у дяди Пети, мол, и водки и харча вволю.
И действительно, не жалеет водки и харча дядя Петя, кормит людей до отвала.
- На голодном далеко не уедешь. Я его покормлю, да с него и спрошу. Мне пища не в убыток, а впрок идет: из одной бараньей ножки целого барана получаю.
Усталость непомерную, злую осеннюю простуду гонят люди, выпивая залпом стакан за стаканом. И опять:
- Гони, гони, скорей! Ребятушки, брательнички, скорей!
Дорога хозяину каждая секунда. Уплывает мимо не рыба кета, уплывает богатство, право на безбедную, сытую жизнь, право вот так вот, в полную мерушку, властвовать над голым и голодным человеком.
Рыба в те времена большую власть и силу давала доброму хозяину. Зорок, наблюдателен веселенький глазок-смотрок дяди Пети. Исчезнет он ненадолго с берега, пойдет передохнуть, а людям в опаску: вот набежит, вот наскочит, знают - уснула щука, да зубы остались. И торчали люди ради милого хозяина по горло в холодной осенней воде, днями и ночами лихорадочно тянули и тянули невод.
- Давай, брательнички, давай!..
Выброшен невод на берег, сразу вырастает гора серебряной рыбы. Бьется недолго она: две-три минуты - и кета засыпает. Рыба на берегу - работа бабам.
- Давай, сестрицы, давай!
Мелькают в женских быстрых руках остро отточенные ножи. Миг - и кета вспорота вдоль живота. Молниеносно выброшены в одну сторону внутренности, икра и молока летят в другую сторону, к икрянщику, а выпотрошенная рыба - к засольщикам.
- Давай, сестрички, давай!
Рыба за рыбой летит стремительно из рук в руки! Люди входят в быстрый трудовой темп, увлеченно и ловко работают не за страх, а за совесть.
Прошел час - и от горы рыбы нет и следа, только икрянщик дольше других возится со своей партией. Засолка икры - дело тонкое, здесь не всякий сумеет. Колдует проворно и уверенно икрянщик над маленькими, полуторапудовыми бочатами, до краев наполненными красно-золотой, свежей икрой.
Длинными рядами одна за другой выстраиваются заполненные уловом бочки с кетой и бочата с икрой. Хорош улов, денежна и прибыльна удача!
А горы рыбы растут и растут. Невод за неводом вылавливает новые тысячи.
Люди, охрипнув от криков, от понуканий, от воловьего труда, с глазами, красными от натуги и бессонных ночей, работают беспощадно, безостановочно.
- Отоспимся ужо. Давай, брательнички, давай!
Больно хорошо, больно ладно видеть так весомо, ощутимо результаты своего умельства. Весела удача! Радостна добыча!
У Лерки подкашиваются ноги. В глазах темно. Она подручная - подноска. Подбрасывает бабам кетину за кетиной. Одежда вся промокла, рыбьей слизью пропиталась.
Усталое тело просит пощады. Скользкая, тяжелая рыба выскальзывает из ослабевших от непомерного труда рук. Лерка прижимает ее к груди и спит на ходу.
- Работать надо, милая! Работать, а не спать, голубушка! Богу ленивые люди скушны, дорогая… Давай, давай, хорошая, работай… веселей! - внезапно над самым ухом командует ласковым голосом хозяин.
Лерка пугается от неожиданности, вскрикивает, мчится снова взад-вперед - от рыбы к бабам, от баб к рыбе.
- Не трогал бы ты девчонку, богоспасаемая душа, и так она сверх меры ломает, не гляди, что еще недомерок! - внушительно говорит Силантий Лесников и с ненавистью смотрит на огненную бороду дяди Пети, которая горит костром от лучей багрового солнца.
- А ты в чужое, хозяйское дело не тыркайся, милый брательничек, - смиренно отвечает ему дядя Петя и, чувствуя, как накалены и усталы люди, старается уйти с их глаз долой.
- Иродище ласковый! - спокойно шлет ему вслед Силантий.
Вжимая в округлые плечи голову, дядя Петя исчезает. В страдную пору с народом ссориться невыгодно. Народ здесь балованный, вольный. Миром-ладом надобно.
"Больно уж горяч становится Силантий, ни в чем не уважит. Придет мой час, прижму милого, не пикнет. Пора и окорот ему делать".
Приходит ночь. Разжигают на берегу огромные костры, варят картошку, жарят свежую вкусную рыбу. Из китайской лавки плывут и плывут десятки бутылей с ханшином.
Выскакивая из холодной воды, люди бегут к костру - погреться, посушиться, передохнуть часок-другой.
Скрипит зубами Силантий Лесников. Не вовремя разыгрался ревматизм в простуженных ногах, распухших от холодной воды. Суставы болят так, что порой не в силах крепиться, и он натужно охает.
Лерке жалко Силантия, друга и защитника молчаливой, запуганной хозяином рабочей-подноски. Укладываясь спать, стелет она жалкое свое барахлишко около Силантия и, когда тот засыпает, измученный трудом и острой звериной болью, она заботливо прикрывает рваным отцовским полушубком его натруженные, покрытые ранами ноги.
Не успеют люди подремать, как на всех парах примчится на берег дядя Петя:
- Вставайте, милые, вставайте, братья во Христе! Нонче час - год кормит. Давай, давай, родимые…
Жадно и благодарно ловит Лерка ласковую усмешку Силантия, когда он осторожно будит ее:
- Лерушка! Вставать надо, девонька, а то ирод рыжий уже поскрипывает - торопит.
Вблизи слышится сипловатый быстрый говорок дяди Пети:
- Давай, давай! Вставайте, милые, вставайте! Кета не ждет. Рыбка плывет да плывет. И все мимо, мимо…
Люди вяло встают, неохотно разминаются, злые, невыспавшиеся.
- По стакашечку, милые, хлобысните и в воду, в воду! - командует дядя Петя, разливая водку. - Давайте, давайте, родимые! - кричит он, передергиваясь от нетерпения. - Работнички, богом прошу, ведь уплывает рыбка-то! - уже вопит воплем дядя Петя.
Единым глотком выплескивается водка в горло. Крякают мужики. Закусывают злое горе куском черного хлеба с луком. И, горячие, еще не остывшие от недолгого сладчайшего сна, бредут, вздрагивая, в черноту ночи, со стоном окунаются в быструю, глубокую воду Уссури.
- Давай, давай!..
- Совсем спать не дает, душитель! - ворчат сезонники. - С ног свалиться можно, а если не расплатится по договору? Скажет: "Не отработал свое". Жалуйся потом, ищи-свищи в чистом поле.
- Нет! Этого за ним не водится. На расплату он чистый. Свой интерес блюдет. Хорошего рабочего он ценит: из года в год за него держится, - отвечает Силантий, - а спать не дает, это верно…
Изо всех сил перемогается Лерка. Голову ломит. Сухие и горячие руки отказываются быстрым, точным, рассчитанным броском взлетать с подноской рыбы.
- Лерка! Давай, давай веселее! Рыбу-то… подноси… подноси кету! - подбадривает вездесущий дядя Петя.
Резалки в голос кричат:
- Кету! Подавай кету!
Острый приступ тошноты. Поползло все перед глазами. Борется Лерка с неодолимой дремотой, тупой болью во всем теле. Однотонно и упорно стучит молоточек в голове.
- Ты, ненаглядная, работать пришла или спать? Вот я Насте пожалуюсь. Она у меня в ногах валялась: "Возьми девчонку, она старательная…" Поторапливайся, родимая, а то без рыбешки в зиму останетесь. Давай, давай, богово дитятко! Пошла быстрее!