- Встал? Завтракал? - спросил он, сразу наполняя комнату атмосферой веселой, дружеской приветливости.
- Спасибо, все в порядке, - ответил я. - Теперь только одна просьба - помогите добраться до моего участка.
- На твоем участке сегодня делать нечего! - категорически сказал Крамов. - Я только что видел Фалалеева и договорился с ним, что отправлю тебя завтра. И Фалалеев туда подъедет. К девяти. А сегодня побудешь у меня.
- Но, Николай Николаевич…
- Тебе что, у меня не нравится? - шутливо спросил Крамов, поднимая брови и широко раскрывая свои синие глаза.
- Что вы! - горячо воскликнул я: мысль, что он хоть в шутку мог обидеться, встревожила меня. - Вы так меня встретили… И мне все так нравится… Только я места себе не нахожу…
- Это почему же? - он достал из кармана трубку и зажал ее в зубах.
- Все думаю о том, сумею ли вас догнать.
- Нагонишь, - уже серьезно сказал Крамов. - В любом случае обращайся ко мне. В любую минуту. Ну, а сейчас мы с тобой пойдем на именины.
- Куда?
- На именины, - повторил Крамов. - Один мой рабочий справляет именины, бурильщик. Нельзя же отказаться… Да мы ненадолго, только поздравим.
Все, что говорил Крамов, звучало как-то очень убедительно и категорично. Я почувствовал это еще вчера. Категоричны были его ответы на мои вопросы. Категоричны доводы, что сегодня ехать на участок мне не к чему. И приглашение на именины тоже прозвучало естественно и убедительно. Мы пошли к бараку.
В небольшой комнатушке, отгороженной от общего помещения фанерой, собралось человек десять.
Многие сидели прямо на полу, поджав ноги, кое-кто расположился на дощатых нарах. Матрац на деревянных стойках, не застеленный простыней, был сдвинут вглубь, к стоне.
Знакомый мне по "шайбе" парень в брезентовой куртке растягивал мехи баяна. Усач, тот самый, что стоял вчера против меня у бочки, сейчас сидел в середине и разливал водку в стеклянные банки из-под консервов. По-видимому, это и был именинник.
Когда мы вошли, баян смолк. Усатый встал.
- Ну, поздравляю тебя, Константин Федорович, - начал Крамов, широким, размашистым жестом протягивая руку, и вдруг опустил ее, нахмурил брови и медленно обвел глазами присутствующих. - Почему по-турецки сидите, товарищи? - громко спросил Николай Николаевич. - Русскому человеку на турецкий манер сидеть неспособно. Почему нет стульев, табуреток?
На лицах появились улыбки. Кто-то громко рассмеялся. Усатый вздохнул и сказал:
- Не открыли еще, говорят, в наших местах магазин, где можно мебель купить. Вот какое дело, Николай Николаевич.
Крамов помрачнел. Брови его круто сошлись над переносицей, глаза как-то мгновенно изменили цвет, из синих превратились в серые, темные. Он рывком вынул изо рта трубку и закусил губу. Потом сказал, обращаясь к парню в куртке:
- Беги быстрей, разыщи завхоза!
Парень положил баян и вышел из комнаты.
Через минуту он вернулся вместе с тем маленьким человеком, который приносил мне завтрак.
Константин Федорович протянул ему банку с водкой.
Но Крамов решительно перехватил и отвел протянутую завхозу банку.
- Вот что, Федунов, - медленно, цедя слова, сказал он, - как видишь, люди здесь веселятся, пьют и тебя, угостить хотят. Но ты пить не будешь. Не имеешь на это права! Почему, - Крамов резко повысил голос, - почему, спрашиваю тебя, лучший бурильщик участка и его гости сидят черт знает на чем? Почему? Отвечай!
Лицо Федунова мгновенно покрылось мелкими капельками пота. Прерывающимся голосом он сказал, то ли пытаясь оправдаться, то ли стараясь обратить все в шутку:
- Не завезли еще мебель, Николай Николаевич, сами знаете. Да и нарядов у нас нету. Контора, как говорится, пишет, когда-то будет. Придется, как говорится, потерпеть…
- Не будем терпеть! - крикнул Крамов. - Никто на западном участке не должен пользоваться стульями или табуретками, пока лучшие рабочие туннеля сидят на ящиках или на полу!
Он сделал паузу.
Константин Федорович казался смущенным: ведь из-за него заварилась эта каша. Парень в куртке стоял, прислонясь к стенке, заложив руки в карманы и сощурив левый глаз, точно собирался сказать: "Что ж, поглядим, чем это кончится". Иные смотрели на Николая Николаевича сочувственно, согласно кивая головой после каждой его фразы. Другие отвели взгляд в сторону, точно жалели Федунова и стыдились смотреть на него. Честно скажу, мне тоже было жалко Федунова.
- Сейчас же отправляйся в контору, - приказал наконец Крамов, - забери стулья у инженера, у техника, у себя возьми, у меня и доставь сюда. А те пусть на полу сидят, если не желают думать о рабочих.
Федунов опрометью кинулся к двери. Вскоре он возвратился, волоча три стула, расставил их, для чего-то погладил сиденья и снова убежал.
- Ну вот, - громко и весело сказал Николай Николаевич, - теперь, друзья, веселитесь по-русски! Поздравляю тебя, Константин Федорович!
И левой рукой он взял за кисть руку усача, а правой ударил по его ладони.
Все почувствовали явное облегчение оттого, что обстановка разрядилась, задвигали стульями, усаживаясь на них по двое, зазвенели банками, заговорили все разом.
Парень в куртке поднял с пола баян.
- Э-э! - воскликнул, спохватившись, Николай Николаевич. - А почему сегодня эрзац-баянист? Где же Тимохин?
- Заболел Тимохин, - ответил человек с красным шрамом на лице. - Со вчерашнего дня лежит.
- Что с ним? Простудился? - спросил Крамов.
- Зачем простудился? - ответил парень в куртке. - Вчера в "шайбе" переложил лишнее. А может, колбаски съел. Неважная в "шайбе" колбаска.
Все рассмеялись.
- Что же, товарищи, веселитесь, - серьезным тоном проговорил Николай Николаевич, - а я проведаю больного. Пойдем, Андрей. Привет, друзья!
- Николай Николаевич, а выпить? Ну, хоть четверть баночки! - метнулся вслед за нами усатый.
- Не пью, ребята, сами знаете, - отозвался Крамов уже из-за двери.
На улице мы увидели Федунова. Он тащил на себе несколько табуреток, задыхаясь от быстрой ходьбы и неудобной ноши. Николай Николаевич даже не взглянул на него.
Мы вошли в общую комнату барака.
Это было большое полутемное помещение с двумя рядами сплошных нар.
Больной одетый лежал на нарах, откинув голову, и, обхватив руками живот, громко стонал.
- Как дела, Тимохин? - спросил Крамов, подходя к нарам.
Больной не отвечал, продолжая стонать.
- Рези у него в животе. Капель бы ему каких, да аптечки нету… - сказал чей-то голос с нар, из полумрака.
Хлопнула дверь, и в помещение торопливо вошел Федунов, на ходу вытирая грязным платком пот с лица.
- Врач был? - спросил, не оборачиваясь к нему, Крамов.
- Еще нет, Николай Николаевич. Утром с шофером, который питание привозил, заявку послали.
- Чем кормите больного?
- Сами знаете, - замявшись и вполголоса отвечал Федунов, - тем, что машина доставляет…
- Позор! - сквозь зубы процедил Крамов.
Потом он полез в карман, достал деньги и, протягивая Федунову сторублевку, сказал:
- Вот запомни, Андрей: самое гнусное чувство - это равнодушие к людям. А люди на Севере особые, и подход к ним нужен особый… Купишь в поселке курицу, - бросил он Федунову.
Николай Николаевич снова нахмурил брови и замолчал. Мне показалось, что он думает о том, как еще трудно здесь жить и работать людям, как много надо еще сделать для них и как виноваты те, кто забывает об этом.
- К здешним людям нужен особый подход, - продолжал Крамов, раскурив трубку, - За человеческое отношение к ним они не только гору, всю землю проткнут - от Северного до Южного полюса…
Я с большим вниманием слушал Николая Николаевича. Еще несколько минут назад мне хотелось спросить его: почему так много пьют здесь люди? Почему неодолимо влечет их к себе эта пропахшая сивухой, сырая, темная "шайба"? Почему так плохо живут люди в бараке?
Но сейчас мне показалось бестактным задавать эти вопросы человеку, так сильно болеющему за людские нужды, так остро чувствующему и понимающему людей.
Дальняя, заполярная стройка, первые, трудные недели работы, многое еще не организовано, не налажено как следует…
Я спросил Николая Николаевича, велика ли в комбинате партийная организация и много ли коммунистов у него на участке. Задавая этот вопрос, я сказал себе, что надо незамедлительно, в ближайшие же дни, стать на партийный учет.
- В отрыве мы от организации, надо прямо сказать, - заметил Крамов. - До комбината восемь километров, а зимой они на всю полсотню потянут. У меня на участке только один коммунист - я сам. А ты член партии?
- Кандидат, - ответил я.
- Ну, зайдешь в комбинат к Сизову, станешь на учет.
На крыльце домика я увидел невысокого, полного человека. Он был немолод, лет пятидесяти; на одутловатом, нездорово-бледном лице его лежала сетка тонких красных прожилок.
- Вы меня вызывали? - спросил этот человек Николая Николаевича.
- Да, товарищ Хомяков, еще вчера. Пройдите в комнату.
Я понял, что предстоит деловой разговор, и, чтобы не метать ему, сказал:
- Я погуляю немного, Николай Николаевич.
Крамов не возражал. Он прошел в дом следом за Хомяковым, а я двинулся по краю площадки к горе, размышляя о всем виденном и слышанном за этот день.