- Ну, а теперь ты, наверное, хочешь, чтобы я рассказал тебе про гору? - Он сделал глубокую затяжку, - Гора капризная, злая гора. Породы скальные - ийолиты. Однако без креплений больше десяти метров оставлять нельзя - обвалится: в породе много трещин. Со всем этим я столкнулся, когда уже начал проходку…
- Позвольте, Николай Николаевич, - прервал я его, - но разве геологический прогноз не был вам дан заранее?
- Нас с тобой учили, что должен быть дан, - сказал Крамов, чуть усмехнувшись, и мне показалось, что он только из вежливости произнес это "нас" вместо "тебя", - но видишь ли, гора высокая, туннель глубокий, и проверить геологический прогноз бурением скважин или рытьем шурфов не удалось. Это отняло бы слишком много времени, а туннель нужно сдать возможно скорее. Поэтому было принято решение пройти разведочную штольню, одновременно используя ее как передовую. Вот я и начал проходку.
- Как же так? - не унимался я. - Ведь это работа почти вслепую…
- Ну, зачем… - Крамов снова затянулся трубкой. - Во-первых, кое-какая предварительная разведка была проведена. А во-вторых, все здешние горы сложены примерно из одинаковых пород, и в одной из них рудник… Следовательно, кое-какие данные есть, вслепую не работаем.
Я забросал Николая Николаевича вопросами технического характера. Какое сечение его штольни? Сухие ли в основном породы? Можно ли открыть дополнительный фронт работ при помощи шахт? Какова достигнутая им скорость проходки? Можно ли применять отбойные молотки или только отладку?
Крамов отвечал точно, ясно и коротко. Сечение штольни - семь с половиной квадратных метров. Породы в основном сухие, но есть основания предполагать, что встретятся и водоносные зоны. Большая глубина заложения туннеля не позволяет открыть дополнительный фронт работ. Твердость пород почти исключает применение отбойных молотков, основной метод проходки - взрывные работы. Скорость достигнута пока небольшая - двадцать метров в неделю. А задание - тридцать четыре метра…
В точных ответах Крамова я чувствовал искреннее желание помочь, ввести меня в курс дела. Я чувствовал, что некоторые мои вопросы и недоумения кажутся Николаю Николаевичу наивными, типичными для недавнего студента, который только на учебной практике сталкивался с производством.
Но Крамов ничем не дал мне почувствовать ни своего превосходства, ни моей неопытности. Он разговаривал со мной как с равным, и я был благодарен ему за это.
Появление шофера Василия прервало наш разговор. Василий втащил в комнату деревянный топчан и матрац.
- Ну, Андрей, - сказал Николай Николаевич, вставая, - давай приляжем ненадолго. Уже около трех.
Я подошел к окну. Спать совершенно не хотелось. Солнце по-прежнему сияло в небе. Желание действовать - и действовать немедленно - снова овладело мною.
Я все больше убеждался в том, что работа предстоит сложная, но это только подстегивало меня. И если бы я не знал, что на моем участке работы только начинаются, что сейчас там никого нет, я, конечно, не теряя ни минуты, отправился бы туда пешком.
- Николай Николаевич, - сказал я Крамову, который покрывал простыней мой топчан, - мне просто неудобно вас просить, время такое позднее, но, может быть, все-таки посмотрим штольню… а.
Крамов усмехнулся.
- А я все ждал, когда же ты заговоришь об этом.
Какой уж тут сон для туннельщика, если штольню не посмотреть! Ладно, пойдем. Только предупреждаю: проходка сейчас прекращена - выходной день.
- Да мне только взглянуть. Как говорится, породу пощупать, - поспешно сказал я.
- Ладно, пойдем.
- Мы подошли к бараку, и Крамов вынес мне спецовку и резиновые сапоги.
- Каску наденешь? - спросил Николай Николаевич и протянул мне фибролитовую каску. Сам он остался в брюках и кожанке и только сапоги сменил на резиновые.
- Каску не надо, - ответил я.
Мы вошли в туннель. Николай Николаевич шел впереди, освещая путь лучом шахтерской аккумуляторной лампочки, которую держал в руках.
Высотой штольня была в полтора человеческих роста. Толстое деревянное крепление поддерживало породу. Кровля и стены были зашиты досками. Кое-где тускло светили лампочки. Внизу, вдоль стен, по земле, тянулись электрические кабели и шланги, по которым сжатый воздух поступал в пневматические буровые молотки. С сырого потолка свешивались древесные лохмотья и кора, с которых стекали капли воды.
Метра через три деревянных креплений уже не было. Казалось, выступы породы покрыты мхом. Я потрогал один из них и ощутил на пальцах каменную пыль, осевшую во время бурения. Подняв несколько каменных осколков, я положил их в карман спецовки, чтобы рассмотреть породу при солнечном свете.
Мы сделали еще несколько шагов. Свет лампочки выхватывал из темноты рельсы, выступы породы, лужи и небольшие, бьющие из стен роднички. Вода в этих родничках, прошедшая на своем пути много естественных фильтров, была очень прозрачная.
Мы подошли к забою - стене, преграждавшей дальнейший путь. У его основания лежала большая груда взорванной породы.
- Ну вот тебе и штольня, - сказал Крамов, ставя лампочку на землю. - Проходку начали только недели полторы назад. Породу убираем пока вручную, рельсы еще не до конца проложили, да и электровоз обещают прислать только через два-три дня. В понедельник начнем монтировать зарядную станцию. Все ясно?
Нет, конечно, не все было ясно. Меня интересовало, какие применяются буровые молотки, и трудно ли было произвести врезку, и как поставлена маркшейдерская служба, и много ли бурильщиков занято в смену…
Крамов терпеливо отвечал на все мои вопросы.
Было уже около четырех утра, когда мы вышли из штольни. Я вытащил из кармана подобранные камни и стал их разглядывать. Да, это были ийолиты - одна из крепких пород, серые, чуть зеленоватые осколки с черными блестками.
Мы вернулись в комнату Николая Николаевича.
- Ну, теперь спать, категорически и безоговорочно! - сказал Крамов, сбрасывая с себя кожаную куртку.
Тревожные мысли, надежды, сомнения одолевали меня. Что я увижу на своем участке? Как сумею догнать Крамова, который уже вторую неделю ведет проходку? Как сложится дело с кадрами, с оборудованием?
- Совсем не хочется спать, Николай Николаевич, - сказал я. - Здесь, под этим ночным солнцем, по-настоящему сознаешь, что люди созданы для деятельности, а не для сна. Не знаю, может быть, это и вредно с точки зрения медицины.
- С точки зрения медиков все вредно, - шутливо отозвался Крамов. Он сел на кровать и начал стаскивать сапоги. - Не спать вредно. Волноваться вредно. Курить тоже вредно, трубку в особенности: рак губы можно нажить… А посему, Андрей, давай на этот раз послушаемся медиков и завалимся спать.
Я разделся и лег на топчан. Николай Николаевич в носках подошел к окну и развязал веревочки, которыми была обвязана скрученная в валик штора из черного дерматина. Штора с шумом упала. Комната погрузилась во тьму.
Я проснулся, встал и приподнял уголок шторы. Постель Крамова пуста.
За окном было светло по-прежнему. Ночь? День? Утро? Все сместилось в моем сознании, ощущение времени было утеряно.
На столе, у трубочной горки, лежала записка. Я прочел:
"Не хотел тебя будить. Должен съездить в поселок ненадолго. Приеду - организуем твои дела.
Крамов"
Когда я мылся под умывальником, прибитым к стене в сенях, в дверь постучали.
На крыльце стоял маленький, худощавый человек. В руках он держал глубокую жестяную тарелку, прикрытую другой, мелкой. Сверху лежали два куска черного хлеба и ложка.
- Доброе утро, - сказал человек. - Умылись? Вижу, штору подняли… Завтрак я вам принес.
Он прошел в комнату и поставил тарелки на стол.
- Спасибо, - сказал я. - У вас что же, столовая есть?
- Нет, столовой еще не имеем.
- А где же берете еду?
- Привозят на машине из комбинатской столовой. Раз в день. Приятно вам кушать!
Он ушел.
Я съел пшенную кашу с мясом, чуть теплую. Все-таки это не очень удобно - возить еду из поселка. И в чем они ее возят? В термосах, что ли? На моем участке, конечно, тоже столовой нет. Что-нибудь надо будет придумать…
Позавтракав, я вышел на площадку. Здесь по-прежнему было пустынно. Из барака доносились всхлипывания гармошки. На крыльце барака стоял босой человек и чистил сапоги, поплевывая на голенища.
Делать было решительно нечего. Предстояло снова томиться ожиданием. Вернувшись в комнату, я стал разглядывать фотографии над кроватью Крамова.
На одной из них был изображен Николай Николаевич в военной форме с майорскими погонами. Он сидел на пеньке на опушке леса, уперев одну руку в бок, другую положив на колено.
На следующей карточке я увидел офицеров, выстроившихся на той же опушке. На первом плане Николай Николаевич принимал что-то из рук генерала - должно быть, орден.
На третьей карточке был снят какой-то человек, полный и лысый. Весь левый угол фотографии был занят размашистой надписью, похожей на резолюцию. Я прочитал: "Николаю Николаевичу Крамову от…" Подпись была неразборчива, и последний ее росчерк упирался прямо в нос лысого человека.
Случайно я увидел себя в зеркале, висящем рядом с фотографиями, и вдруг подумал:
"Каким же мальчишкой выгляжу я рядом с Николаем Николаевичем!"
Зеркало висело под углом, и, отойдя, я видел себя всего: долговязый, чуть припухлые губы и розовое лицо. Я попробовал поджать губы и нахмурить брови, но лицо мое стало каким-то непропорциональным, что-то в нем оставалось моим, а что-то появилось чужое.
Я решил бриться не чаще раза в неделю, чтобы казаться хоть немного мужественнее…
Вскоре приехал Николай Николаевич.