Фигура Николая Николаевича Крамова стояла передо мною во весь рост. Он представлялся мне в военной форме, таким, как был снят на фотокарточке. Я видел его в кругу солдат, слушающих своего командира, не сводящих с него глаз, видел, как он поднимает людей в бой, в атаку. Я не знал, за какой подвиг вручил ему награду генерал, но подвиг этот, конечно, был замечательный, героический…
"Вот таким и должен быть друг, старший товарищ, учитель, - говорил я себе, - Такому хочется подражать, для такого ничего не пожалеешь!"
Когда я возвращался, из раздумья меня вывел резкий голос Крамова, доносящийся из открытого окна.
- Вы тряпка, вы совершенная тряпка! - громко и раздельно говорил Николай Николаевич. - Вас недаром сняли с Карамского туннеля. Не оправдывайтесь! Если вы еще раз позволите себе сделать что-либо подобное, разговор будет иной. Поняли?
Я остановился. Войти в такой момент в комнату было бы просто бестактно.
Тихий и робкий голос ответил:
- Это больше не повторится, Николай Николаевич, даю вам слово…
- У вас не может быть твердого слова, - прервал его Крамов, - вы тряпка! И поймите: этот туннель - ваше последнее прибежище. Идите, Хомяков!
Я поспешно завернул за угол дома, чтобы не встретиться с Хомяковым, и вошел в комнату только после того, как хлопнула наружная дверь.
Крамов, заложив руки в карманы и попыхивая трубкой, ходил по комнате из угла в угол. Он внимательно поглядел на меня.
Не знаю, может быть, по моим глазам он угадал, что я слышал часть его разговора с Хомяковым, во всяком случае он спросил напрямик:
- Небось слышал разговор по душам?
- Кто он, этот человек? - спросил я в свою очередь.
- Хомяков, сменный инженер. Странная штука человеческая судьба! Мы, конечно, не фаталисты, рок и прочая мистика нам не ко двору, но есть все же что-то неотвратимое в судьбах иных штрафников.
- Вы имеете в виду этого Хомякова?
- Именно его. - Николай Николаевич склонился над столом, над пепельницей, и стал выковыривать спичкой остатки табака из трубки. - Когда-то этот Хомяков был большим человеком, начальником строительства. Проморгал, произошла авария с жертвами. Его судили, дали условный срок… И вот уже давно кончился этот срок, а человек все время чувствует себя свободным только "до поры до времени". И ничего путного из него уже не получится. Для чего-то он еще пригоден, конечно, но не для большого…
Мне захотелось возразить ему.
- Разве нет случаев, Николай Николаевич, - неуверенно начал я, - когда человек, как вы сказали, проштрафившийся, исправляется, обретает силу, снова идет на подъем?
Крамов поднял голову, выбил трубку о ладонь и ответил:
- Мы должны всеми силами стремиться к этому, помогать таким людям. Сила нашего общества столь велика, воздействие коллектива настолько сильно…
Он замолчал, потеряв нить своих размышлений. Потом, словно перескочив через какие-то в мыслях произнесенные фразы, продолжал:
- И все же такой человек похож на… вазу с трещиной. И ставить такую вазу приходится уже не на виду, а в сторонке и трещиной к стене. Вот почему надо бережно относиться к человеку с трещинкой, помочь ему, убедить, а иногда и встряхнуть, как я этого Хомякова, чтобы он очнулся, нашел самого себя…
"Да, Крамов прав, - подумал я. - Иногда человеку не хватает воли, веры, чтобы оправиться от поражений или вины…" Я что-то хотел сказать Николаю Николаевичу в этом смысле, но послышался настойчивый стук в дверь.
Вошел парень лет шестнадцати - восемнадцати, белесый, вихрастый, с веснушчатым лицом, в сапогах и украинской рубашке, заправленной в перехваченные ремнем, явно широкие в поясе брюки.
- Вы начальник будете? - спросил парень, обращаясь к Крамову. Когда он раскрывал рот, курносый нос его чуть двигался и все лицо принимало задорное, драчливое выражение.
- Не только буду, но и есть, - ответил Николай Николаевич, весело подмигнув мне. - А ты кто есть и кем будешь?
- Зайцев моя фамилия, - скороговоркой, как о чем-то второстепенном, сказал парень.
- И что же ты, Зайцев, хочешь?
- На работу берите.
- Откуда же ты такой взялся?
- С отцом приехал. По вербовке.
Зайцев говорил отрывисто, быстро, точно был убежден, что ни вопросы Крамова, ни его, Зайцева, ответы не имеют никакого отношения к основному делу и только тормозят его решение.
А Крамов, не подавая виду, что замечает нетерпение парня, продолжал свои расспросы.
- Куда же твой отец завербовался?
- На рудник. Бурильщиком на рудник завербовался. С Урала мы, - ответил Зайцев уже медленнее и спокойнее, поняв, что, прежде чем Крамов не выспросит все, дело не двинется.
- А сколько тебе лет?
- Восемнадцать, - поспешно ответил парень и здесь же добавил: - Скоро…
- Комсомолец?
- Не… Только я вступлю.
- Так. Что ж ты, Зайцев, на рудник не пошел, к отцу поближе?
- У вас тут туннель новый строится. Я на новое хочу, учиться хочу, - упрямо ответил Зайцев.
- На новое? Что ж, причина уважительная. Только у нас ведь не школа, а производство.
- Знаю. Я на практике подучусь, а потом, может, курсы какие откроются. Или на шофера выучусь…
- Ясно, - кивнул Крамов. - Хорошо, брат Зайцев, ступай к сменному инженеру, Хомякова спроси. Он тебя приспособит.
Зайцев дернул носом, улыбнулся и ушел, не попрощавшись.
- Идут кадры! - весело сказал мне Николай Николаевич. - Ужасно люблю встречать новых людей, - добавил он доверительно.
Наступил вечер.
Как и вчера, Николай Николаевич со стуком опустил черную штору, сразу отрезав нашу комнату от бесконечного дня. И снова, как вчера, я почувствовал, что не хочу, не могу уснуть.
Мысль, что через несколько часов уже наверняка буду на своем участке, будоражила меня.
Я лежал и думал: как мне отблагодарить Крамова за сердечный прием, за советы, как объяснить ему, что я счастлив, встретив на своем пути такого человека, как он?
- Спишь, Андрей? - неожиданно спросил Николай Николаевич.
- Нет, нет! - поспешно ответил я.
- Готовишься к бою? Знакомо мне это чувство…
Как я обрадовался завязавшемуся разговору! Только бы он не оборвался…
- Бы, конечно, были на фронте, Николай Николаевич? - торопливо спросил я. - Я видел фото, ведь это фронтовые снимки?
- Да. Первый Украинский, - лаконично ответил Крамов.
- Как я завидую вам! А вот я нигде еще не был, ничего путного не сделал, ничего не видел. А вы уже столько туннелей построили…
- Ну, не так уж много, всего четыре.
- Всего четыре… Шутка сказать! А я? Три раза был на практике - вот и все. А когда вы сражались на фронте, я еще в школе учился.
- Что же в этом плохого? - рассмеялся Крамов. - Я охотно поменялся бы с тобой возрастом.
- А, этот мой возраст! - воскликнул я. - Первые пятилетки, война - все, все прошло без моего участия. Вы, конечно, помните, есть такой роман у Герберта Уэллса. Человек изобрел машину времени. Он мог путешествовать в прошлом, в будущем… Эх, если бы это было возможно…
- Что же тебе хочется увидеть? - спросил Крамов. - Пещерных людей? Картины древнего Рима?
- Что вы, зачем мне древний Рим! Я хочу видеть Октябрьскую революцию и гражданскую войну, хочу видеть, как рос Магнитогорск, как построили когда-то Комсомольск, хочу увидеть Ленина. А из древностей… ну, хотя бы, как рыли подземный ход при Иване Грозном, во время осады Казани. Интересно, какая тогда была техника…
- Ты романтик, Андрей, - усмехнулся в темноте Крамов. - А впрочем, я и сам романтик… У тебя отец, мать живы? - спросил он после небольшого молчания.
- Отца нет. Умер в сорок четвертом. Мы тогда в Сибири были. Мать жива.
- Ну, а друзья, товарищи? Девушка, может быть?
- Девушка?..
Я умолк. Мне трудно было говорить вслух об этом. Да, у меня была девушка. Я любил ее, но никогда не знал, любит ли она меня. Иногда мне казалось, что да, любит, и тогда все ее речи, даже те, в которых нет ни одного слова, близкого слову "любовь", говорили об этой любви…
Но порой мне начинало казаться, что я ошибаюсь, что настоящей любви у нее нет, и тогда я настойчиво спрашивал ее: правда ли это, правда ли, что она не любит меня?
И она отвечала: "Нет, неправда! Я люблю тебя, я всегда люблю тебя…" И слово "любовь" повторялось часто-часто, и тогда я пугался почему-то и улавливал только одно слово, похожее на стук дятла: "Нет… нет… нет".
Впрочем, все это я придумываю сейчас, когда пишу эти строки.
У меня была девушка, и мы любили друг друга. Ее звали Светлана. Мы учились с ней в институте на одном курсе. Год назад мы решили, что по окончании института поедем работать вместе, на одну стройку…
Нет, она не обещала стать моей женой, я не хочу обвинять ее в том, чего не было…
Но мы любили друг друга, любили! И решили работать вместе. Она должна была приехать сюда через несколько дней. Мы договорились, что я пошлю ей телеграмму, как только приеду в Заполярск. И она дала слово, что будет здесь. Я верил в это.
Но странное дело - в ту ночь у Крамова я почему-то не сказал ему о Светлане. Не знаю почему. Вероятно, мне хотелось, чтобы об этом знал только я один. Вот иногда в романах пишут: когда человек счастлив, ему обязательно хочется, чтобы все знали о его счастье. Не думаю. Может быть, ему и хочется, чтобы все знали о его счастье, чтобы все радовались вместе с ним, но о самом счастье рассказывать не надо. Пусть оно будет твое, единственное… Помню, когда я в первый раз поцеловал Светлану, то весь день ходил как во сне, смотрел на людей и думал: "А вы не знаете, не знаете, что со мной произошло сегодня!.."