- Ваша популярность и ваш авторитет служат тому основанием. - Адмирал смотрел в лицо Катанаева и за время разговора ни разу не отвел глаз. - Помогите нам водворить порядок в Забайкалье. Это очень важно, генерал. Важно не только для Сибири, но и для всей России. И я нас прошу лично.
- Боюсь не сумею оправдать ваших надежд, - сдержанно высказал сомнение Катанаев. - Ни прокурором, ни следователем быть никогда не доводилось.
- И не надо. Прокурорской односторонности от вас и не потребуется. Разберетесь в деле объективно и разносторонне. Поверьте, генерал, лично я не хочу вражды с атаманом. Напротив, готов идти ему навстречу… если расследование покажет, что я был не прав, назвав его изменником Родины. - Адмирал помолчал, все также прямо и твердо глядя на Катанаева. - Впрочем, во всем остальном полагаюсь на вас. Уверен, что вы сумеете поступить в строгом соответствии с обстановкой и законом.
- Благодарю за доверие. Но вы не учитываете мой возраст…
- Ну, ваше превосходительство, вы еще хоть куда! - воскликнул адмирал и улыбнулся подбадривающе. - Подтянитесь, генерал, мы еще с вами послужим России! Да, вот еще что, - вспомнил и посоветовал. - Свяжитесь с министром путей сообщения Уструговым, он собирается на днях ехать во Владивосток. Можете присоединиться к нему. Думаю, в министерском поезде вам будет удобно…
Поезд действительно был хорош - с отдельным салон-вагоном, буфетом и кухней. Кроме Устругова и членов комиссии в поезде ехал английский генерал Нокс и несколько сопровождавших его офицеров. Компания подобралась веселая и дружная. Поезд почти нигде не задерживался - и через трое суток, что по тем временам казалось невероятным, прибыл в Иркутск. Отсюда и до Читы - рукой подать. Там на обширной территории Забайкалья раскинулось семеновское "царство".
Катанаев готовился к встрече с атаманом тщательно, со всеми предосторожностями, зная о том, что в поступках своих Семенов загадочен, непредсказуем и действует подчас грубо, ни с кем не церемонясь.
Генерал Нокс посоветовал, скорее предупредил:
- Надо приложить все силы для того, чтобы уладить этот конфликт. Как можно скорее! Даже если бы для этого пришлось отменить приказ номер шестьдесят… - добавил многозначительно. - В противном случае все это на руку большевикам. Борьба с ними становится все труднее, и русскому правительству незачем распылять свои силы…
Катанаев написал письмо Семенову, отправил его с нарочным офицером и стал ждать ответа. А министерский поезд ушел дальше.
В эти же дни произошло еще одно, быть может, не столь важное событие, которому газеты отвели всего несколько строк: "15 декабря с. г. военными властями арестован художник Г. И. Гуркин. Причины ареста неизвестны".
Адмирал брезгливо поморщился, прочитав сообщение, вернул газету Тельбергу и жестко сказал:
- Почему же неизвестны? Причины известны: художник Гуркин - враг России. Так и передайте редактору.
2
Зима круто набирала силу. Морозы сменились ветрами, задуло, завьюжило - и пошла гулять по Сибири вселенская пурга. Снегу навалило видимо-невидимо, сугробы сравняло с крышами домов.
Таким вот метельным вечером, часу в седьмом, когда вокруг ни зги, по одной из томских улиц пробирался человек с саквояжем в руках. Ветер сек и обжигал ему щеки, мокрым снегом залепляло глаза, и человек, то и дело сбиваясь с дороги и проваливаясь в рыхлых сугробах, шел медленно, с остановками, сильно клонясь вперед и отворачивая лицо от ветра. Сквозь вьюжную мглу изредка проглядывали слабые точки огней, как бы напоминавших о существовании иного, непостижимо далекого и прекрасного мира, доступного лишь воображению…
Наконец, человек добрел до какой-то ограды, с трудом отворил заметенную снегом калитку и, поднявшись на крыльцо, долго и настойчиво стучал в дверь. Прошло несколько минут, прежде чем там, в глубине сеней, хлопнула внутренняя дверь, послышались шаги и встревоженный женский голос спросил:
- Кто там?
- Это я, - ответил человек, - доктор Корчуганов.
- Ах, это вы, Николай Глебович? - облегченно воскликнула женщина, отворяя. - А мы, признаться, не ждали вас нынче. Такой несусветный ветер.
- Да, ветер изрядный, - согласился доктор, старательно сбивая, стряхивая снег с пальто и шапки. Потом он вслед за женщиной вошел в дом и постоял в передней, привыкая к теплу и свету, чувствуя, как все еще свистит и гудит в ушах… Лицо его было красное и мокрое, точно после бани, и он тщательно вытер его платком, отчего лицо покраснело еще больше, сделалось пунцовым…
- Да вы раздевайтесь, Николай Глебович, раздевайтесь, - мягко сказала женщина. Доктор с удовольствием освободился от мокрого пальто и, потирая озябшие ладони, внимательно посмотрел на женщину, подумав: "Вот человек, достойный самых высоких слов. Самых высоких!" Столько лет считают ее, Наталью Петровну Карпову, бывшую учительницу, секретарем Потанина, верной помощницей, а она еще друг, опора в личной его жизни… Впрочем, какая там у него личная жизнь!..
- Ну-с, голубушка Наталья Петровна, - ласково тронув ее за руку, сказал доктор, - вы, как всегда, бодрствуете. А как тут наш пациент поживает? - спросил негромко, однако дверь в смежную комнату была приоткрыта, и оттуда донеслось:
- Входите, доктор, входите! Какие нынче новости в городе? - Последние слова застали доктора уже в комнате, куда он вошел, держа под мышкою саквояж, остановился и неодобрительно-удивленно поглядел на сидевшего подле стола совершенно седого с жиденькой бородкой старика.
- А вот это и есть для меня первейшая новость, Григорий Николаевич, что вижу вас не в постели, - строго сказал. - Кто дозволил вам вставать?
- Так ведь я и не встаю, - кротко и виновато улыбнулся Потанин и как-то неловко подвигал, пошевелил плечами, остро выступающими из-под старого пледа, свисающего почти до пола. - Сижу вот. Да вы, право, не беспокойтесь. Уверяю вас, я чувствую себя вполне сносно.
- Ну что ж, - сказал доктор, щелкнув застежкою саквояжа, - поглядим. Поглядим, любезный Григорий Николаевич! - И долго, внимательно выстукивал и выслушивал его, приставляя трубочку-стетоскоп к груди. Затем точно так же простукал и прослушал спину, укоризненно-строго выговаривая: - Это мы поглядим, поглядим… Ишь взяли моду - наперед доктора прописывать рецепты. Нет, нет, любезный Григорий Николаевич, своевольничать я вам не позволю. Здесь больно? Нет. А здесь? - нажимал пальцами. - Тоже нет. Превосходно. Задержите дыхание. Тэк-с. Хорошо. Дышите. Поглубже. Еще глубже…
Потанин сидел, нахохлившись, как старая обескрылевшая птица, и молча, затаенно смотрел на доктора, твердившего свое излюбленное "поглядим" и продолжавшего манипулировать пальцами, прикосновения которых вызывали легкий озноб, и тело враз покрылось гусиной кожей…
- Вы что, озябли? - спросил доктор, от взгляда которого ничто, казалось, не могло ускользнуть. - Можете одеваться. - И сдержанно заключил: - Ну что ж, инфлюэнцу вашу мы устранили. Это вы и сами, надеюсь, чувствуете. Но полежать еще немного придется. Какой сегодня у нас день? Четверг. Вот до следующего четверга… Еще неделька - и встанете окончательно. Если, разумеется, не будете своевольничать и опережать события. Nuda veritas, как говорится: непреложная истина.
- Спасибо, - кивнул Потанин. - Постараюсь выполнить все ваши предписания. Только ведь вам, дорогой Николай Глебович, лучше моего известны причины моих недугов: девятый десяток за плечами - груз тяжеловатый. Как его снимешь, этот груз? Увы! Закон природы. Или, как вы изволили заметить: nuda veritas. Вот именно! А может, медицина имеет на этот счет иное мнение? - усмехнулся печально-иронически. - Панацею какую-нибудь, а?
- Имеет, - кивнул доктор, пряча стетоскоп в саквояж и поглядывая на Потанина сбоку, как бы со стороны. - Здоровье, Григорий Николаевич, надлежит беречь во всяком возрасте. А в нынешних ваших недугах возраст и вовсе ни при чем. Потому и разговор о нем вести не будем…
Неожиданно он умолк, придвинул стул и сел рядом с Потаниным, уронив руки между колен, чувствуя внезапный, почти обморочный прилив слабости, не физической даже, хотя и работал он в последнее время, доктор Корчуганов, по шестнадцать часов в сутки, а душевной, моральной усталости. Такое вокруг творилось - не приведи бог! Томск переполнен, наводнен беженцами. Население увеличилось почти вдвое, а жилья нет, провианта не хватает… На рынке четверть молока - сто рублей. Холод, голод, хаос и неразбериха. А тут еще ко всему вспыхнула эпидемия тифа. "Вошь съест человека", - сказал на днях один больной старик, которого уже нет в живых: вошь съела…
Страшно становится. Больницы переполнены. Люди гибнут, как мухи. Природа и та ожесточилась - вот уже которые сутки метет и дует, свету белого не видать.