- Хорошо бы списочек, - подал голос корнет Лебедев. - Чтобы, как говорится, без лишних проволочек.
- Погоди, корнет, - остановил его Сатунин. - Список не уйдет от нас. А у меня вопрос деликатный: скажите, господа мужики, с кого бы следовало, по-вашему, начать чистку поля? - Он выжидательно помолчал, переводя взгляд с одного на другого. Господа мужики тоже переглядывались, медлили.
- Есть тут у нас один, - сказал наконец Барышев. - Михей Кулагин. Он хоть и покалеченный на войне, а злыдень первейший.
- Большевик?
- Да как сказать… мандата, может, и не имеет, а нутро у него большевистское, гнилое.
- Вытряхнем из него эту гниль, - пообещал Сатунин. - Мне говорили, что в Безменове живут родственники комиссара Огородникова…
- А как же: отец и мать Огородниковы давно тут обретаются.
- Вот с них, корнет, и начнем список. Прапорщик Круженин, - глянул на молодого офицера, - займитесь этим делом.
- Слушаюсь, - слегка наклонил голову прапорщик, красивое юное лицо его вспыхнуло, даже мочки ушей запунцевели.
Сатунин усмехнулся:
- Что-то не улавливаю, прапорщик, энтузиазма в вашем голосе. Вы, часом, не занедужили?
- Никак нет, я совершенно здоров.
- Ну, слава богу, а то уж я подумал… - иронически сказал Сатунин и поднял рюмку, наполненную всклень, повел ею над столом, будто очерчивая круг. - За ваше здоровье, господа мужики!..
23
Днем подле сборни, на пустыре собрались безменовцы - все от мала до велика; люди томились на жаре, невесть чего ожидая, переговаривались тихо:
Чего это нас держуть? Чать, не праздник ноне…
А верховые все еще рыскали по деревням, из конца в конец, выискивая - нет ли охотников уклониться от схода, отсидеться в домах либо на задворках. Пригнали напоследок столетнего старика Чеботарева, он еле ноги передвигал, был глух, как пень, ничего не мог понять, крутил головой и хорохорился:
- Дак ето чё, разопасна твоя боль, опеть новая власть? А я надысь прикорнул на солнышке и будто вижу…
Сатунин, глянув на старика, поморщился:
- А этого на кой черт приволокли? Ладно, - махнул рукой и отвернулся, - пусть поглядит.
- Прикажете начинать? - спросил корнет Лебедев.
Собравшиеся приняли поначалу его за главного - маленький кривоногий Сатунин рядом с ним гляделся невзрачно и незаметно. Подбоченясь и положив одну руку на эфес шашки, корнет оглядел толпу и громко объявил:
Граждане села Безменова! Отныне, чтоб вам было известно, Горный Алтай и вся прилегающая к нему территория объявляется автономией. А вся полнота власти переходит в руки Военного совета во главе с атаманом Сатуниным… Слово атаману.
Сатунин изумленно глянул на корнета, столь неожиданно и самовластно присвоившего ему это звание, но Лебедев был спокоен и невозмутим. "Вот хитрая бестия, - подумал новоиспеченный атаман, - такое придумал… А что? Нынешнее мое положение вполне соответствует… вполне!" - решил Сатунин, принимая это как должное. Он поднялся на ступеньку выше, чем стоял корнет, и заговорил жестким суховатым голосом:
- Советы пали! Иркутск, Новониколаевск, Барнаул, Бийск освобождены! И наш долг - очистить от большевистской заразы Горный Алтай. Как говорится, дурную траву - с поля вон!.. И мы ни перед чем не Остановимся во имя обновления России! - Он умолк, подыскивая слова, и, не найдя, махнул рукой. - Все! Начинайте, корнет. Хватит переливать из пустого в порожнее…
Корнет сбежал с крыльца. Приблизился к тесно сдвинувшейся и настороженно-молчаливой толпе.
- Огородников Петр! - нерасчетливо громко выкрикнул и тут же добавил потише: - Петр Степанович Огородников, подойти к атаману. Живо!
Люди все так же молча смотрели на корнета, и взгляды их показались ему враждебными. Наконец, передние зашевелились и нехотя раздвинулись, пропуская вперед Петра Степановича. Он прошел, едва не задев плечом корнета, прямиком к крыльцу сборни, где рядом с новоявленным атаманом и его офицерами стояла безменовская "знать" - Барышев, Брызжахин и Епифан Пермяков. Не хватало тут отца Алексея, но тому, видимо, сан не позволяет… "Волк волка видит издалека", - подумал Петр Степанович, переиначив поговорку на свой лад. Сатунин оглядел его внимательно. Старик был еще крепок, осанист.
- Ну, что будем делать, Огородников?
- А чего делать? Дела у нас разные… - ответил Петр Степаныч.
- Это верно, - сдержанно и как бы даже миролюбиво согласился Сатунин. - Дела разные: у одного они хороши, у другого… А скажи-ка, любезный, кем доводится тебе Степан Огородников?
- А то неизвестно вам?
- Известно или неизвестно, а ты отвечай, коли спрашивают тебя. Ну, а другой сын где находится в настоящий момент?
- Может, там, где и первый… Не знаю, - пожал плечами Петр Степанович. - Я за них не ответчик.
- Как это не ответчик? Ты их породил.
- Они взрослые. Сами за себя ответят.
- Сами? - не выдержал Барышев. - А когда твои сыны баламутили село, где ты был, Петр Степанович?
- А там, где и ты. Или, думаешь, у меня только и делов, что за сынами глядеть?
- А ты говорун, как я погляжу, - прищурился Сатунин и посмотрел на Петра Степановича в упор. - Сам-то небось тоже за Советы обеими руками?
- Мне все равно, какая власть, лишь бы мужика не притесняла.
- Какого мужика?
- Известно какого: крестьянина.
- А коли этот мужик душу дьяволу запродал? Врешь! Вижу тебя насквозь. И скажу тебе прямо: породивший дьявола - не может быть святым. А ты породил не одного, а двух дьяволов…
- Да я в святые не записываюсь.
- И на что ты надеешься? - Сатунина раздражало, сбивало с толку и в то же время удерживало от крайностей непонятное спокойствие старика. - На что надеешься? - повторил он, глядя ему в лицо. - Ведь я ж тебя расстрелять могу. Засечь могу! Имею на то полное право. По закону военного времени. Что ты на это скажешь?
- А что сказать? Прав тот, у кого сила.
- И то верно! - Сатунин резко повернулся, отыскивая корнета, тот стоял рядом. - Всыпать ему для начала два десятка плетей… нет, не два, а три! - Но и этого показалось мало, и он тут же переиначил: - Отставить! Слишком легко хочешь отделаться, старик, - говорил таким тоном, будто не он, штабс-капитан Сатунин, назначал ему эту меру, а сам он, Петр Огородников, выбирал ее для себя. - Нет, старик, так легко ты у меня не отделаешься…
Петр Степанович стоял, не опуская глаз, но и не глядя на Сатунина, смотрел куда-то мимо, на пустырь, уходивший к реке. Сомлевшие от жары травы, буйно и вольно разросшиеся здесь, отдавали горечью. И этот запах отвлекал Петра Степановича. "Пора и сенокос начинать", - подумалось вдруг. Однако голос атамана не дал ему далеко уйти в своих мыслях, вернул к действительности:
- Ну, вот что я тебе скажу: завтра утром чтоб духу твоего не было в Безменовке! Понял? Дарую тебе жизнь… Уезжай.
- Куда ж я поеду? Здесь мой дом, земля…
- Земля? Ах, земля! - коротко и едко усмехнулся Сатунин. - Смотри, старик, а не то понадобится тебе земли не больше трех аршин… Повторяю: чтоб духу твоего здесь не было! А вздумаешь ослушаться, - медленно, сквозь зубы цедил Сатунин, - расстреляем без суда и следствия.
По закону военного времени. Запомни, старик, я своих слов на ветер не бросаю. Все! Иди. Иди, иди, чего стоишь?
Петр Степанович хотел что-то сказать, но только глотнул воздух открытым ртом, поперхнулся и, пересиливая кашель, пошел прочь, мимо стоявших тут и смотревших на него с виноватым сочувствием односельчан…
А солдаты во главе с унтер-офицером Найденовым уже тащили, подталкивали в спину Михея Кулагина. Пустой левый его рукав, выбившийся из-под опояски, болтался, словно отмахиваясь и защищаясь… Лицо, изуродованное шрамами, болезненно кривилось и морщилось, и Михей, мучительно заикаясь, твердил:
- П-пус-стите, я сам… п-пустите, сволочи!
Его подтолкнули напоследок так, что он едва удержался на ногах. И в тот же миг раздался пронзительный женский голос:
- Да что ж вы делаете, ироды? Креста на вас нет! - кричала Стеша, жена Михея. Кто-то пытался ее удержать, она вырывалась. - Больной же человек, с войны покалеченный… Что ж вы делаете, ироды!
Михея трясло, он пытался засунуть пустой рукав под опояску, шрамы на лице, казалось, еще резче обозначились и густо побагровели.
- Кто такой? - спросил Сатунин.
- А ты к-кто? - Михей никак не мог сладить с рукавом и, оставив наконец это занятие, презрительно посмотрел на штабс-капитана.
Барышев поспешил атаману на помощь:
- Это ж, Дмитрий Владимирович, тот самый мой конкурент, - пояснил он с усмешкой, - который хотел мне хвост прижать… Да руки оказались коротки. Одну вон и вовсе укоротили…
- П-придет время, я т-тебя и одной рукой п-придавлю, вошь ты л-людская! - пообещал Михей. Щеки его дергались в бессильной ярости. Барышев посмеивался:
- Близок локоток, да не укусишь… Нет! Ушло ваше время.
- Врешь, н-наше время т-только начинается, т-только…
- Ну, хватит! - оборвал его Сатунин. - Насчет времени ты не спеши - оно пока в наших руках. Найденов! - позвал унтер-офицера, тот мигом подлетел, вытянулся. - Пятьдесят плетей. Всыпь ему по всем правилам, - приказал атаман. - А мало будет - добавим еще.
Кулагина потащили к стоявшей неподалеку от сборни широкой скамье, подле которой суетилось несколько солдат. Когда содрали с Михея рубаху - увидели, что спина у него вся в шрамах, как и лицо, живого места нет.
- Да он ужо битый… куда ж его еще? - проговорил кто-то из солдат. Найденов цыкнул на него и велел подать плети. Михей лег на скамью лицом вниз, насмешливо сказав:
- П-подремлю пока… разбудите п-потом.