- Ну, ничего, ничего, - не унимался батюшка, гнул свое. - Скоро весь мир поднимется против супостатов - и православная церковь, и папа римский объявили уже священный поход…
Степан не выдержал, вмешался:
- Против кого это, отец Алексей, вы с папой римским замышляете поход?
Батюшка качнулся вперед, потное лицо его вовсе побагровело:
- А против тех, кто вовлекает в сети паучьи рабов божьих.
- Ясно, - усмехнулся Степан. - Вам бы хотелось, чтобы души всегда оставались рабскими? А революция хочет освободить рабов, сделать их свободными. Не нравится, значит?
- Россию-то уже профукали, говоруны, - подал голос Илья Лукьяныч. - И оптом, и в розницу… не за понюх табаку!
- Напрасно беспокоитесь - Россия в надежных руках.
- Это в чьих же руках, не в ваших ли?
- И в наших, - спокойно ответил Степан. - Угадал.
В первом городе во Шахмате,
Во втором городе Алакмате,
А в третьем городе во Киеве
Чуду мы видели, чуду…
- Да погодь ты со своей "чудой"! - тронул Митяя за плечо Мишка Чеботарев, тоже тянувший солдатскую лямку без малого пять лет. Митяй смолк, будто поперхнувшись, и обиженно глянул на него:
- Ты чо, Миша, или песня моя не глянется?
- Глянется, глянется, дядька Митяй, только уж больно длинна она у тебя. А я тоже хочу спеть - душа горит, никакого терпежу. Дозволишь?
- Ну дак и пой, язви тебя, кто ж тебе мешает! - оскорбленный Митяй отвернулся. Мишка одернул гимнастерку, подмигнув гармонисту. Застолье поломалось, задвигалось:
Спой, Миша, спой, да повеселее чего-нибудь, а то дядька Митяй совсем нас вогнал в слезы…
Гармонист кинул пальцы сверху вниз по белым перламутровым пуговкам, а потом снизу вверх, склонив голову набок, рванул цветастые мехи - и хочешь, да не устоишь на месте.
- И-иэх! - Мишка прошелся по кругу, остановился напротив Барышева, откинув чуб резким движением головы, и пропел для зачина:
Нас побить, побить хотели,
Побить собиралися.
А мы сами, брат, с усами -
Того дожидалися!
И тут же, не переводя духа, выдал еще, шаг по шагу приближаясь к барышевской компании:
Богачу работник нужен,
Он приемыша берет.
Тот работает бесплатно,
А потом ни с чем уйдет.
Барышев что-то сказал отцу Алексею, тот хмуро покивал - не по вкусу, видать, пришлись Мишкины припевки. А Мишку уже не остановить:
Не за нас был Николаша,
Не за нас Керенский Саша,
Эта власть - кулацкая.
Нам нужна бедняцкая.
- Ишь чего захотели! - скривился в усмешке Барышев. - Власть им подавай.
- Работать не хотят, вот и разводят бузу, мутят воду, - поддержал Брызжахин. - Чужое добро им покоя не дает.
- Зато вы тут здорово работаете. Чужими руками жар загребать - это вы мастаки, - сказал Степан. Мишка спел и отошел в сторонку, гармонист тоже отдыхал, прислушиваясь к разговору. - Священный поход замышляете? Не выйдет! - голос Степана был тверд. - Надеетесь, до Безменова революция не дойдет? Ошибаетесь: дойдет! Дошла уже… Так что скоро тряхнем кое-кого за воротник, так тряхнем, что небо с овчинку покажется…
- Ты говори, да не заговаривайся, - поднялся Епифан Пермяков. - А то я тебя тряхну… Так тряхну - костей не соберешь! - Ноздри большого, слегка приплюснутого носа его раздувались, и весь он, огромный, как глыба, подался вперед, не сводя со Степана злобного взгляда. - Да я тебя, гнида, вот этими руками…
- Ну, ты, божья дудка! - поднялся и Степан. - Сядь на место.
- Я тебе сяду, я тебе так сяду, гад ползучий, что ты не встанешь больше! - задохнулся от возмущения Епифан, лицо его побагровело, он зашарил, будто слепой, руками по воздуху, сжимая кулаки, и, обходя стол, двинулся к Степану. Кто-то хотел его остановить, удержать - но где там!
- Посторонись! - повел он плечами. - У-у-у!..
Пронзительный женский голос резанул по ушам. Мужики повскакали с мест, роняя стулья, не зная, с какого боку подступиться. Этот бугай, Епишка Пермяков, может таких дров наломать, такого натворить под горячую руку… Но и Степан Огородников тоже, видать, не робкого десятка - стоит, не шелохнется, только чуть побледнел:
- А ну сядь… божья дудка! Сядь, - повторил Степан. - Иначе рука моя не дрогнет… - Вдруг воцарилась тишина, точно все онемели, и молча ждали, что же будет. Никто поначалу и не заметил, откуда и как появился в руке Степана револьвер, а тут увидели… Увидел и Епифан да так и замер на полпути, забыв опустить поднятый над головой кулак. - Табань, божья дудка, на свое место! Или я тебя насквозь продырявлю…
Епифан смотрел на Степана широко открытыми глазами, рот его тоже был открыт, и он ловил им воздух, беззвучно шевеля губами, словно хотел что-то сказать - и не мог. Попятился затем, попятился, отступая, сел на свое место, тяжелый и глыбистый, лицо красными пятнами пошло. - Ну, ладно… - выдохнул, будто кляп изо рта вытолкнул. - Ладно! Мы еще с тобой посчитаемся…
А к Степану уже подскочил брат жениха, Андрон Стрижкин, тронул за плечо, тихонько стал уговаривать:
- Да брось ты, Стена, успокойся… нашел с кем связываться. Успокойся, - и погромче, теперь уже ко всем обращаясь, пытался уладить, сгладить случившееся. - Это что же получается: разве мы вас приглашали тары-бары да всякие свары тут разводить? А кто будет веселиться да пировать? Пейте, пойте, молодых поздравляйте… - И опять к Степану: - Эх, если б ты в честь жениха и невесты салют произвел, а? Таково в Безменово еще не бывало. Степ, друг ты мой, да это ж раз в жизни… Пусть все знают - свадьба у Стрижкиных! А, Степ?
Степан подумал и решил, что для порядка и упрежденья "салют" не помешает, пожалуй. Пусть знают - не игрушка в его руках.
- Ладно, - согласился. - В честь такого события можно и отсалютовать. Пошли.
Следом за ними двинулись почти все гости - дом враз опустел. А на улице, во дворе, стало тесно и шумно. Подстывший к вечеру снег хрустел, со стеклянным звоном ломался под ногами слабый ледок. Степан подошел к городьбе, вскинул револьвер и трижды выпалил вверх, куда-то в сторону Катуни. Короткое эхо донеслось оттуда, и хлесткий сухой звук ударил в уши. В соседнем дворе взвизгнула и залаяла собака, ей отозвались в других концах деревни. Кто-то крикнул "ура", и все зашумели, заговорили разом. Андрон, смеясь, дергал Степана за рукав:
- Здорово! Степ, стрельни еще разок. Удружи. Но Степан уже спрятал револьвер.
- Хватит. Зачем попусту тратить патроны? Пригодятся еще для более важных дел…
А свадьба после этого, словно подхлестнутая, взяла такой разгон, что никакого ей удержу - гармонист вошел в раж, играл без устали, дом дрожал от плясок и песен. Голос Мишки Чеботарева так и взлетал, окна звенели:
Эх, гуляй, гуляй, онуча,
Гуляй, Лаптева сестра!
У онучи денег куча -
Будем пить мы до утра.
И вправду, пили, пели и колобродили до утра.
Степан, однако, ушел рано, где-то ближе к полуночи. Незаметно выбрался из-за стола, уследив при этом, что фельдшер Бергман еще раньше покинул застолье и потихоньку исчез. Степана кольнула догадка: пошел к учительнице. Хотя ему-то что за дело? Но мысль эта между тем не покидала его и тогда, когда он, охваченный легким ознобным волнением, шел по улице. Хотел идти домой, а ноги сами несли его в другую сторону, в проулок, где жила учительница. "Зачем? - подумал он, увидев свет в ее половине (комната учительницы находилась при школе), вдруг оробел и остановился. - Эй, матрос, меняй курс, табань отсюда, пока не поздно! Полный… назад!"