Заметив, что он "произвел впечатление", киноартист решил тут же, не теряя времени и не дав мне опомниться, закрепить свой успех. Доверительно и все так же вполголоса, будто о каком-нибудь своем товарище по "Мосфильму", он поведал нам о том, что Пушкин в жизни был не всегда так лиричен, как в стихах, что он "дьявольски любил женщин"; а потом все так же проникновенно рассказал несколько старых анекдотов из жизни поэта. Дальше он незаметно соскользнул на другие анекдоты, уже не связанные с литературой, и пошел, и пошел…
Кирилл отвернулся к окну. И я тоже стала смотреть в окно, за которым летние южные пейзажи постепенно сменялись осенними. Дождевые капли маленькими прозрачными жуками, дрожа от холода, ползли по стеклу. На станциях пассажиры спешили к телеграфным окошкам и срочно сообщали родственникам в Москву: "Встречайте осенним пальто". Люди, спасаясь от холода, потеплее одевались, а в природе все шло наоборот: там, на юге, деревья были погружены в такие добротные зеленые наряды, что и ветвей было не разглядеть, а тут, в осеннюю непогоду, ветер срывал с деревьев последние одежды, и они стояли нагие, трепетавшие под мелким серым дождем.
Померанцев затих: видимо, задремал.
- Вы кем работаете? - тихо, не отрываясь от окна, спросил Кирилл.
- Я учительница.
- Учительница?! Я так сперва и подумал. А потом засомневался; все-таки уже октябрь, занятия в школе давно начались, а вы едете с курорта.
- Сейчас я в аспирантуре. На юге была по делам. Только вы, как говорит Бирюков, "за свои кровные" ездили, а я по самой обыкновенной командировке.
- Это здорово, что мы с вами оказались на верхних полках! - искренне обрадовался Кирилл, уже не глядя в окно. - Я не педагог, я работаю инженером в рудоуправлении, но меня интересуют некоторые вещи… некоторые, как пишут в газетах, "проблемы сегодняшней педагогики".
Я вообще заметила, что его интересовали очень многие вещи: и бурильные станки, и проблемы кино, а теперь вот еще и педагогика.
- Вы о трудовом воспитании что думаете? - спросил он.
Я понимала: рассказать ему о том, что все уже давно знали из газет и журналов, нельзя. Он ждал моих мыслей. Мне очень хотелось обосновать необходимость трудового воспитания так же доказательно, как он недавно обосновал полезность нового бурильного станка. Но я волновалась и не могла просто, по-человечески объяснить то, что хотела.
- Трудовое воспитание - это как раз тема моей диссертации. Я ездила сейчас в детский виноградарский совхоз: там и председатель - школьник, и бухгалтер - школьник, и все бригадиры - ребята. Но я не уверена в целесообразности такой формы. Все это показалось мне игрой в труд, а не настоящей работой. Я думаю: лучше, когда ребята работают рука об руку со взрослыми и видят, что это всерьез, по-настоящему. Элементы игры, конечно, присутствуют во всем, что делают дети, но, мне кажется, опасно превращать настоящее дело в этакую забаву. Об этом мы после еще поговорим…
Фразы помимо моей воли получались какие-то наукообразные и сухие, точно я отчитывалась на заседании ученого совета. Но он, кажется, этого не заметил.
- Мы обязательно с вами еще поговорим! Я уж теперь не отстану, пока все не выскажете.
- Потому выскажу. А у вас я тоже кое-что хотела разузнать… Раньше, до аспирантуры, я три года работала в школе. И вот один десятый класс, над которым я шефствовала, после окончания в полном составе отправился в Заполярск. Это я подсказала ребятам такую идею… Мы переписываемся. И скоро я, быть может, поеду к ним: очень хочется узнать, как ваш заполярный климат подействовал на их характеры, судьбы. Ведь в классе было тридцать три ученика - и каждый из них че-ло-век! Вы знаете их?
- Не очень хорошо: они в Западном поселке работают, а я на рудниках. Теперь-то уж я с ними познакомлюсь!
- Поинтересуйтесь, пожалуйста. Может, тоже возьмете шефство. Хотя в шефах они не очень нуждаются: руки у них золотые!
Он добродушно усмехнулся:
- Золотые руки!.. Об этом я и хотел с вами посоветоваться. Мы очень много шумим о "золотых руках". И это, с одной стороны, верно: белоручкам трудно приходится в жизни. Не только с одной стороны! Ведь можно же замечательно работать, по всем производственным показателям вихрем вырваться на первое место, а в душе быть самым что ни на есть…
- Да, это конечно… Это вполне может быть, - сказала я каким-то не своим голосом, еще не вполне улавливая его мысль.
- Стало быть, нельзя отрывать воспитание этих самых нашумевших "золотых рук" от воспитания "золотых душ", если так можно выразиться, - продолжал Кирилл. - Я часто бываю в одной школе…
"Должно быть, там учится его сын… или дочь", - неожиданно подумала я.
- Я вот помню, когда сам в школе учился, мы о Базарове дискутировали. Я был безнадежно влюблен в Татьяну Ларину, а потом - в Катю Рощину… Ну, а в этой заполярской школе, которая чуть не на самом первом месте по трудовому воспитанию, Татьяна Ларина в глубокой опале. Там все больше о новых фильмах разговаривают.
- Трудовое воспитание никак нельзя отрывать от эстетического! - провозгласила я. И, устыдившись этой железной формулировки, стала с преувеличенным вниманием разглядывать то, что было внизу.
Хотя ничего нового там не происходило: киноартист очнулся от дремоты и вновь завел свои анекдоты. Бирюков оглушительно хохотал, всем телом наваливаясь на столик и чуть не опрокидывая настольную лампу. Несколько раз он тоже пытался "проявить себя", но анекдоты его были невыносимо длинны, тягучи, и, главное, он почти всегда забывал концовку, в которой, по его словам, "и был самый смак".
- Странно… Как-то даже не верится, - сказал самому себе Кирилл, кивнув на артиста.
- О чем вы?
- Да вот не верится, что это он… читал недавно Пушкина…
Кирилл с любопытством и удивлением смотрел на Померанцева и Бирюкова.
И мне тоже не верилось, что один из этих людей недавно стихами говорил, будто бы о своих собственных чувствах… Мне не верилось, что другой тоже совсем недавно с таким увлечением и таким завидным знанием дела говорил о новом станке и об электропечи, которую он сам строил и которая самая большая в Европе!..
На наш вагон надвигался вирусный грипп. Причиной неожиданного бедствия была высокая сознательность и принципиальность нашего проводника. Проверяя билеты на перроне курортного городка, он уже кашлял и чихал прямо в лица своим будущим пассажирам. А потом успокаивал:
- Чтобы я слег в пути - не будет этого!
У проводника были красные, воспаленные глаза, горло он обвязал вафельным полотенцем, но, заходя в каждое купе, бодро сообщал:
- Он думает, я ему дамся, грипп окаянный! А я если бы и скарлатиной заболел, не оставил бы своих пассажиров. В пути я - на посту. И не покину его ни при какой температуре!
Он разносил кипяток, крепко настоянный на грузинском чае и вирусах. Пассажиры с опаской брали стаканы, а он успокаивал их:
- Я вас не брошу! Держусь из последнего! Не могу же я доверить вагон своему напарнику: зеленый еще…
Напарник его был не только зеленым, но и довольно ленивым пареньком, который на все просьбы и претензии пассажиров неизменно отвечал:
- Ничего-о, как-нибудь доедем.
На следующий день утром я почувствовала сильный озноб.
Киноартиста раздражали наши долгие разговоры с Кириллом. Накануне вечером, когда Кирилл вышел в коридор покурить, Померанцев вновь интимно прижался подбородком к моей верхней полке и вполголоса насмешливо произнес:
- Ну, как вам беседуется в "подвешенном состоянии"? Я вижу, что вы не на второй полке, а прямо-таки на седьмом небе от такого соседства.
Но утром киноартист уже не прижимался подбородком к моей полке.
- И так этот грипп некстати, - процедил он, зябко поеживаясь, набрасывая на плечи свой клетчатый пиджак и дыша в платок, продезинфицированный одеколоном. - У меня в первый же день приезда съемка. Еще не хватает заразиться и заболеть.
Бирюков, на минуту оторвавшись от своих папок, успокоил меня тем, что "грипп - это не рак и не скоротечная чахотка" и что "от гриппа никто еще из его знакомых не умирал".
Приняв какое-то решение, Кирилл подтянулся на руках и спрыгнул вниз.
- К сожалению, от гриппа еще иногда умирают, - сказал он, обращаясь ко мне. - Бывают такие случаи. Но вы не умрете. Ручаюсь! Сейчас мы вас будем лечить…
Он обвел глазами купе, раздумывая, с чего бы начать.
- Ваш чемодан, Тихон Петрович, мы оставим внизу. Наверху его держать опасно: упадет - разнесет вагон на кусочки. А папки ваши мы для начала переправим на вторую полку и вас самого туда же.
- А я что? Я ничего… Мне просто в голову не пришло. Я очень рад, - с кислым видом проговорил Бирюков.
Артист медленным, задумчивым шагом, делая вид, что погружен в свои мысли, отбыл в коридор. Лицо он до самых глаз занавесил платком, будто яркой, пестрой чадрой: он очень боялся вирусов.
Кирилл отправился к проводнику за градусником и лекарствами. Но ни градусника, ни лекарств в вагоне не оказалось.
- Микробы разносить вы умеете, а вот аптечка пустым-пуста, - послышался из коридора необычно раздраженный голос Кирилла.
- Вы напрасно, товарищ пассажир, волнуетесь. Я за аптечку не отвечаю. А по своей части я всегда на посту! - оправдывался проводник.
- Так вот запомните: с этой минуты ваш пост - в постели. И попробуйте только его покинуть!
Кирилл вошел в купе, нагнулся и без всякого предупреждения припал губами к моему лбу.
- У вас - тридцать девять, не меньше, - уверенно сказал он. - Когда я был мальчишкой, мама всегда так определяла температуру: губами…
- Эту часть медицинского обслуживания вы можете поручить мне, - сострил из коридора артист.