Глаза Бирюкова стали вдруг придирчивыми, цепкими. Постепенно, по мере погружения в чертежи, взгляд его светлел и становился даже каким-то восторженно-вдохновенным, что противоречило всему суровому, угловатому облику этого человека. Казалось, он испытывал истинное удовольствие и даже наслаждение, роясь в листках ватмана, в шелестящих кальках, в объяснительных записках. Молодой человек воспрял духом:
- Да разве можно сравнить его со старым станком? Скорость бурения увеличивается раза в два с половиной. А главное: застекленная кабина! В ней же тепло, уютно. Сиди себе в одном пиджачке перед электрокнопочным пультом управления и следи за сигнальными лампочками?
- Так это, значит, бурильщик там и чай вскипятить может? И ужин себе приготовить? - радуясь такому райскому житью-бытью, осведомился Бирюков.
- Конечно! Он и заночевать там может, если непогода уж особенно разгуляется. И помощник совсем не нужен: ведра с водой таскать незачем.
- Нда-а… Так это же первый сорт!
- Еще бы! Вот и поставьте свою визу, Тихон Петрович. Остальные подписи уже есть. Видите, какой бюрократический орнамент со всех сторон чертежа?
Взгляд Бирюкова как-то потускнел.
- Э-э, брат, уж очень ты скорый! Надо еще проверить, посоветоваться.
- Где вы будете проверять? Мы уже на рудниках тысячу раз проверили! И кто же, в самом деле, больше нас заинтересован, чтобы станок был хороший? Ведь нам работать на нем? Нам!.. Со мной, честное слово, любой человек согласится. - Он, кажется, тут только вспомнил, что они с Бирюковым вовсе не наедине. - Ну, вот вы скажите!.. Как ваше мнение?
Я уверенно согласилась. Артист же все это время разглядывал какой-то цветастый киножурнал и толком ничего не понял. Но ему было не жалко согласиться, ему вообще было решительно все равно, какой там станок будет работать на открытых рудниках, и он кивнул:
- Да, конечно. Вполне согласен.
- Простите, пожалуйста. Я даже не представился вам. Кирилл Барабанщиков! - Молодой человек покраснел, по-детски виновато и смущенно пожал плечами. - А почему не представился? От Тихона Петровича глаз не мог оторвать: боялся, что в окно выпрыгнет, спасаясь от меня. Честное слово!..
- И что ж, тебе командировку выписали, чтобы за мной по курортам гоняться? Или ты здесь сам отдыхать собираешься?
- Да нет, я пока в Москве остановился. Там все мои вещи в гостинице лежат. А отдыхать к матери поеду. И командировку мне никто не давал.
- Так ты, значит, за свои кровные на поездах и такси раскатываешь?
- За свои…
Бирюков с недоверчивым восхищением оглядел Кирилла.
- Нда-а… Молодой ты все-таки. Первый сорт!..
Он быстро, словно боясь передумать, поставил визу в самом уголке чертежа и еще расписался на какой-то бумаге.
Кирилл Барабанщиков спрятал чертежи и бумагу в чемоданчик.
Покончив с деловой частью, Бирюков и Кирилл сели рядом и облегченно предались воспоминаниям.
- А это правда, что меня вспоминают в Заполярске?
- Честно говорю: вспоминают, Тихон Петрович.
- Ну, а ты-то помнишь, как мы эту самую электропечь строили? Первый сорт! Самую большую в Европе!
- Помню, как же!
- Морозище такой стоял, что транспортные ленты лопались. Кислородный шланг бросишь на землю - он рассыпается, как стеклянный. А мы с тобой, брат, работали и не рассыпались! Сейчас-то, как вообразишь все это, не верится даже.
- А знаете, Тихон Петрович, кто вас недобрым словом поминает и даже частенько приводит вас в качестве отрицательного примера? Раиса Кузьминична. Председатель нашего месткома. Помните, как вы ей культурные мероприятия срывали?
- Что-то не припомню.
- Ну как же! Это я всем рассказать должен… У нас, понимаете ли, там, в Заполярске, народ особый. Сорок градусов мороза, ветер тридцать метров в секунду, ночь непроглядная, а люди идут в театр на какую-нибудь там… "Филумену Мартурано". Только вот Тихон Петрович в театры ходить не любил. И в кино тоже… Удерет, бывало, домой, уткнется в чертежи - и точка! И подчиненных с собой заберет… У Раисы Кузьминичны из-за этого "полного охвата" не получалось. До сих пор ворчит: "Ограниченный человек!"
- Это я?
- Вы.
Бирюков беспомощно ухмыльнулся. А Кирилл обратился к киноартисту:
- Да-а, плохо бы вам, артистам, пришлось, если бы все зрители были такие, как Тихон Петрович. Вы ведь артист, да? Я вас сразу узнал. Вадим Померанцев, кажется?
Артист ликующе взглянул на меня: вот видите!
- А я в этом году, между прочим, журнал "Искусство кино" выписал, - продолжал Кирилл. - Девушка на нашем почтамте даже удивилась немного: откуда, мол, и что это за географические новости? Или, верней сказать, кинематографические! Интересуюсь я вашим искусством. И даже хотел бы с вами поспорить!..
Кирилл подсел на полку к киноартисту, и мне неожиданно показалось, что они очень похожи друг на друга: оба плечистые, загорелые, крепкие. Я подумала, что Вадим Померанцев, должно быть, играет в кино именно таких вот "положительных героев современности", как Кирилл Барабанщиков.
По всему поезду разнеслась весть о том, что "среди нас находится" знаменитый киноартист. Всполошенные девицы прибегали из других вагонов, словно бы случайно заглядывали в наше купе, испуганно вскрикивали: "Ах, простите!.." - и потом долго хихикали и шушукались в коридоре: "Он! Неужели не узнала? Конечно, он!" Киноартист утомленно вздыхал, изнемогая от своей популярности. И украдкой поглядывал на меня: производит ли все это должное впечатление?
На станциях он прогуливался по перрону так скромно, с таким самым обыкновенным видом, что это обращало на себя всеобщее внимание.
Однажды, вернувшись со станции, он небрежно, а в душе по-женски радуясь своему успеху, сообщил:
- Иду - и слышу: "Он едет с молодой женой. Говорят, у них брачное путешествие. Счастливая!" - Артист интимно уперся подбородком в мою верхнюю полку и тихо, грустно добавил: - А вы, между прочим, не испытываете никакого счастья…
Я и в самом деле не испытывала ничего, кроме досады. Постоянное внимание артиста мешало мне разговориться с Кириллом Барабанщиковым и разузнать у него кое-что о Заполярске. Эти сведения нужны были мне по весьма конкретным причинам.
Вечером Кирилл Барабанщиков, переодевшись в тренировочный костюм, беззвучно спал на верхней полке, прямо напротив меня: должно быть, совсем измотался в погоне за Бирюковым.
А сам Бирюков работал. Картонная пирамида на столике становилась все ниже: просмотренные папки вновь погружались в громоздкий чемодан. Как только вспыхнула настольная лампа, по-прежнему накрытая зеленой велюровой шляпой, Бирюков шумно потянулся и крякнул не то что на все купе, а едва ли не на весь наш вагон.
- Есть у меня одно предложение! - воскликнул он так, будто желал самого себя наградить за долгий и нелегкий дневной труд да и нам собирался преподнести неожиданный сюрприз.
Даже Кирилл Барабанщиков проснулся и свесил голову с верхней полки.
- А не забить ли нам, братцы, "козла"? - торжественно, с расстановкой произнес Бирюков.
Кирилл возвел руки к потолку и взмолился:
- Пощадите, Тихон Петрович! Не надо!.. Вы же такой стук и треск поднимете, что все поклонницы киноискусства разбегутся по своим вагонам.
Артист метнул на Кирилла укоризненный взгляд. Взгляд говорил: "Зачем так шутить? Я и сам ведь от них страдаю!" Хотя в душе он был, конечно, благодарен этим девицам. Он, по-моему, уже не мог жить без их истерического поклонения.
- Ну, положим, поклонницы выдержат, - словно не поняв укоризненного взгляда, продолжал Кирилл. - Но наш бедный, хрупкий столик разлетится вдребезги. Я просто ручаюсь!
- Тогда давайте, что ли, на моем чемодане… - рассудительно предложил Бирюков. - Он привык принимать на себя такие удары.
- Не-ет, Тихон Петрович! Придумаем лучше другое "культмероприятие". Ну вот, к примеру… не прочтет ли нам артист прозу… или стихи?
Я терпеть не могла, когда в обществе просили какую-нибудь знаменитость "порадовать своим талантом". Кирилл заметил мою гримасу и спросил:
- А что ж тут особенного? Я просто люблю стихи, честное слово. Если бы его не было, я бы сам почитал…
Я подумала, что Вадим Померанцев не любит стихов… Но он любил их, знал наизусть и читал негромко, вполголоса. Казалось, он рассказывал о своих собственных тревогах, надеждах и разочарованиях в любви.
Мы с Кириллом настороженно притихли на своих верхних полках:
В купе было так тихо, что колеса, казалось, стали отчетливее и громче выстукивать дробь на стыках шпал. И только Бирюков время от времени отвлекал нас своими замечаниями.
Он реагировал главным образом на те строки, которые были связаны с определенными географическими понятиями. Услышав, что "На холмах Грузии лежит ночная мгла", он радостно, словно встретив старого знакомого, воскликнул:
- Видел я эти холмы! И горы видел! Комбинат мы там новый открываем, в Грузии… Штаты никак утрясти не можем!
Вступление к "Цыганам" он решительно прервал в самом начале:
- По Бессарабии кочуют?.. Теперь уж не кочуют! Был я в Молдавии недавно, видел… Трест у нас там один. Вполне, я бы сказал, передовой!
Кирилл тихо взмолился сверху:
- Тихон Петрович, вы бы отдохнули от дел, а то опять то же самое: тресты, комбинаты…
Бирюков удивился, пожал плечами и притих.
Вадим Померанцев как-то незаметно, почти не делая пауз, переходил из одного стихотворения в другое. Страстно, но вполголоса он обращался к женщине, которая была единственной на всем белом свете и как будто бы находилась где-то тут, совсем близко, в нашем купе.
Я даже смущалась немного: ведь, кроме меня, женщин в купе не было.