Я посмотрел на Кларины руки - и они показались мне опасными, как западня.
- Мама?!
Я снова присел на корточки.
- Не удивляйся, пожалуйста… Безвинных не существует. А все тайное, Боренька, становится явным. Особенно же в интимной сфере.
Клара, сколько я ее помнил, а может, и еще раньше, с детского сада, высказывалась так, будто прожила долгую и сложную жизнь.
- Про маму не ври!
- Я вру? Ха-ха-ха… Вы ездили в Евпаторию? Лечить твои бедные легкие?
- Ну и что?
- А не ты ли рассказывал мне потом про Александра Савельевича? С которым наша мама частенько прогуливалась по парку? Особенно вечерами… Тут бульвар, а там - парк. Очень похоже!
- Он советовался с мамой как с детским врачом: у его дочери тоже было тяжело с легкими.
- Умора: тяжело с легкими! - Сестру не покидало веселье. - Да нет у него никакой дочери.
- Что значит "нет"?
- Очень просто: не родилась она. Не явилась на свет.
- Снова врешь?
- Как ты разговариваешь со старшей сестрой?
- Про маму не сочиняй.
Я смягчил свое требование.
- Ах, если б это было сочинением, вымыслом! Но, к несчастью, Боренька, это факт. Или, верней сказать, к счастью.
- Докажи!
- С удовольствием… - Удовольствие тоже с Кларой не расставалось. - Ты знаешь, что у нас с мамой абсолютно одинаковые голоса. Не различить! Я сняла трубку, сказала "Алло!" - и слышу в ответ: "Здравствуй! Это я, Саша!" Не Александр Савельевич, а Саша… Хорошо еще, что не Шурик! Я остолбенела немного, но отвечаю: "Здравствуйте! Как ваша дочка?" Он весь переполошился: "Какая дочка? И почему вдруг на вы?" Я взяла и повесила трубку. Он опять звонит. Я не подхожу… Он выждал минуты три - и еще трезвонит, еще. Так что были истории в Евпатории! Или случилась одна, но серьезная драма.
Слово "драма" Клара произнесла так, как произносят слово "комедия".
- Чего же ты так веселишься? Если это драма… то в нашей семье!
- А в какой семье не бывает драм? Ты знаешь такую семью? Впрочем, что ты вообще про все это знаешь?
У Александра Савельевича, я сразу вспомнил, было такое праздничное лицо, что праздник тот охватывал и меня. Даже на расстоянии… потому что я наблюдал из окна. Но, может, праздник был с ним не всегда? А тогда лишь, когда появлялась мама? Кларин же праздник не охватывал меня и вблизи.
Сестра воинственно встряхнула волосами, такими пышными, словно взошедшими на дрожжах, и такими волнистыми, что в них, как в разгулявшемся море, тонули восторженные взгляды старшеклассников. И даже некоторых папиных приятелей - друзей дома. Правда, после этого их в дом больше не приглашали.
- Ты собираешься родителям мстить?
- Я хочу от них защититься. Главным образом от непорочного папы. Но в крайнем случае и маму поставлю на место. Потому что осточертела мне отцовская слежка, опостылели их монастырские проповеди… и железный режим: возвращаться не поздней десяти и подробно докладывать - где была и на что мой спутник "претендовал".
- Мама об этом не спрашивает. Она просто тревожится о твоей безопасности и твоем здоровье.
- Пусть печется о своих пациентах несмышленого возраста. Я в советах врача-педиатра уже не нуждаюсь. А отчеты пусть безгрешные наши родители представляют друг другу. Им не нравится мой "спутник"! Без которого я, если хочешь знать, не могу и не хочу жить. Я, видите ли, еще не окончила школу, а он уже оканчивает университет! И почему я официально им его не представила. Потому что не хочу, чтоб меня воспитывали в его присутствии! Им не нравится… А мне вот не понравились кудряшки, которые метались на груди у нашего папы. И Александр Савельевич, называющий маму на "ты", мне не понравился… У нас "возрастная разница"! А разве отец не годится в отцы и тем кудряшкам?
Я с грустью подумал, что если кудряшки годились в дочки отцу, то, значит, годились в дочки и маме.
- Почему наш папа - со своей святостью! - до сих пор не представил ее нашей маме? - Сестра уже не веселилась, а злилась. - Им мой спутник не по душе… А у меня в душе, кроме него, вообще ничего не осталось. Вытеснил он всех остальных!
- Всех выселил? Но выселять родителей… как-то нехорошо.
- Дурак! Во-первых, не выселил, а вытеснил. А во-вторых, сами они виноваты. И теперь оба у меня на крючке!
- Одновременно… и на крючке и в руках? Как рыбы, которых вытаскивают на берег?
Мне не нравилось, что мама и отец похожи на пойманных рыб.
- Ну, чего ты повесил нос? Я давно уж заметила, что ты по характеру - раб. Если лишен собственного достоинства, одолжи у меня! Но ты не желаешь вырываться на волю… Тебе нравится в клетке. "Почему дружишь с этим? Дружи лучше с тем", "Не курил ли ты? А ну, подыши, подыши…". Разве можно дышать в такой атмосфере? Но ты почему-то не задыхаешься. А я постоянно ощущаю себя птицей в отцовской неволе. И заставлю его не только распахнуть дверцу, но и разломать прутья!
"Все-таки лучше быть птицей в клетке, чем рыбой на крючке и в руках рыболова", - мысленно посочувствовал я маме с папой.
- И каким это образом ты собираешься командовать отцом, который командует целой фирмой?
- Я просто ему скажу: "Не забывай о бульваре…" И слегка ухмыльнусь. А маму я в нужный момент спрошу: "Как поживает дочка Александра Савельевича?" И тоже чуть-чуть усмехнусь. В руках они у меня. В руках!
Я вновь с испугом взглянул на загребущие Кларины руки.
Отцовская слежка не прекратилась.
В тот вечер, не зная еще, что он "на крючке", отец без конца сверял время со своим указанием: не поздней десяти! Часы, что были у него на руке, и те, что бесстрастно взирали на нас со стены, и те, что возникли на телеэкране, утверждали одно и то же: Клара пересекла границу дозволенного на час с четвертью.
Отец достал из пиджака лекарственную бутылку с наклейкой, сделал глоток и ничуть не скривился, как бывало обычно. Он даже горечи не ощутил во рту, потому что вся она была у него в душе…
И тогда я понял, что он не в себе.
- Это вызов! - сказал отец. - Это наглость.
- Зачем же так? - произнесла мама. Она непременно возражала, если кого-нибудь обвиняли несправедливо или чересчур резко.
- Я ее отыщу! - Отец грохнул дверью в прихожей.
Но поиск его был недолгим. Он обнаружил дочь в нашем подъезде, где она, десятиклассница, прощалась со студентом последнего курса. И не взаимным рукопожатием, а поцелуем - до такой степени взаимным, что он был беззвучен. Клара назвала его также затяжным и безумным. Но это после, в разговоре со мной…
В перенапряженном пространстве, между двумя входными дверьми подъезда, отец сумел себя усмирить: он ограничился тем, что предупредительно, но громко закашлялся. Однако у нас на кухне кашель ему не понадобился! Все воспитательные беседы сопровождал радиоприемник - дряхленький с виду, но не утерявший своего громкогласия. Мы жили в отдельной квартире, но отец тем не менее хотел подчеркнуть, что наши разборки только нас и касаются. Но нас всех, а не того лишь, кто провинился. Клара именовала те беседы "кухонными разборками".
- Когда ты обязана быть дома? - с мнимым хладнокровием начал отец.
- Когда захочу! - ответила Клара.
- Это хамство, - все с той же предгрозовой выдержкой промолвил отец.
- Зачем же так? - возразила мама. Она не видела затяжного поцелуя между дверьми.
- А затем! - распаляясь и не очень вразумительно объяснил ей отец. Он был сосредоточен на дочери: - Пойми, когда вы вдвоем, у него совершенно иные намерения, чем у тебя.
- У меня намерения те же самые.
- Я заставлю тебя опомниться… Вас разделяют чуть ли не шесть лет. Это в твою пору - целая пропасть, куда ты вот-вот угодишь.
- Нас не разделяет ничто. А все только соединяет! - продолжала дерзить сестра. - Знаешь, есть такое понятие - "близость"? Душевная и иная…
- Ты и об иной тоже заговорила?! - Отец судорожно настроил приемник на еще большую громкость. И повернулся к маме: - Если б ты видела, что происходило сейчас в подъезде? Представить себе не сможешь.
После этого мама, судя по ее лицу, представила себе нечто худшее, чем было на самом деле.
- Кларочка, как же так?
Отец не догадывался, что он у Клары "в руках". И словно напрашивался, чтоб она свои руки сомкнула. Он боялся, что Клара угодит в пропасть, а сам уже почти угодил в капкан. Это напоминало битву. И отец выглядел воином, который сражался за безопасность своего противника. Я хотел удержать его, остановить. Но не знал, как это сделать. Клара притаилась, зажалась. Она изготовилась захлопнуть капкан.
- Если ты еще раз посмеешь… - взялся предупреждать отец.
Сестра, я знал, была дороже ему, чем мы с мамой. Потому и был он к ней беспощаден:
- На днях я с ним встречусь. А ты не встретишься с ним больше ни разу. Хоть бы ты меня умоляла, рыдала…
- Как рыдала и колотилась у тебя на груди та женщина с кудряшками? Вспомни бульвар…
- Зачем же так? - прошептала мама. Она, которая тоже была "на крючке", взглянула на крюк, удерживавший люстру под потолком. Точно проверяла, выдержит ли он и ее.
Отец безмолвно проглотил две пилюли: одну из уст дочери, а другую - из своего пузырька.
Потом он, не глядя, нащупал на кухонном столике сигареты, вышел на лестничную площадку и закурил.
…С той полуночи родители наши стали спать врозь: отец на диване в столовой, а мама - в спальне.
Они и по сию пору так спят. Хоть Клара давно уже забыла про бывшего своего студента, без которого не хотела жить.