Но я-то была влюблена в него… С пятого класса! Гораздо дольше, чем тетя Груня. И с той, неведомой ему цифрой, тоже следовало считаться.
По просьбе моих родителей он когда-то готовил меня к контрольным по математике. О, как я ему внимала! А потом получала двойки. Прошло полвека… Но я отчетливо помню, физически ощущаю: мне точно было не до точных наук. И до неточных в такой же степени.
Исай Григорьевич начинал день с меня (правда, по телефону). И завершал его вместе со мной… чаще всего на кухне. Лишь на ночь мы разлучались. Я сделалась для него дочерью.
- Твои родители завещали любить тебя до конца моих дней… И я выполню их завещание.
К сожалению, мама и папа завещали ему родительскую любовь. Но голос его по утрам стал выражать не заботу и тревогу, а нетерпеливое стремление… услышать меня. Я ждала, что это наступит, - и потому безошибочно уловила. А прощаясь, он несколько раз поцеловал меня, хоть и в щеку, но так, как мама и папа не целовали. Его чувства начали корректировать их завещание. Все очевидней и неотступнее.
И тогда я в упор спросила:
- Зачем вы уходите? - И добавила: - Уже очень поздно. Останьтесь!
Тетя Груня в тот момент отлучилась в ванную комнату. Когда она со старательно прибранными кудряшками появилась, я, не дождавшись его ответа, с прямолинейной уверенностью объявила:
- Исай Григорьевич остается… у меня.
- Девушке спать наедине… со старым холостяком?! - не выбирая слов, возопила только что омолодившаяся "старая дева". Вернее, ту необузданную фразу вскричала ревность.
- Я остаюсь, - ответил он мне.
И мы покинули кухню.
Тетя Груня протестовала неистово. Об этом хлопали двери и окна, гремели кастрюли и чайники.
То была наша первая ночь.
"Счастливые часов не наблюдают…" Тем более мы не наблюдали минут и секунд. Я наблюдала только его. А он, кажется, одну лишь меня.
Оказалось, что от жалости и сострадательных утешений до безумных "утех" расстояние небольшое. И преодолевается оно как бы незаметно, нечаянно… Сперва я искала успокоения и спасения на его груди, а потом он - на моей.
- Я делаю тебе предложение…
- А я его давно уже приняла!
- Поверь, пятнадцать лет - не препятствие.
- Это всего лишь цифра! - ответила я, словно забыв, что цифры - его профессия.
"Какая разница, узаконен брак или нет? Была бы любовь!" Так говорят. Но разница есть: отныне я владела им по закону, пусть и не затвержденному еще на бумаге. А потому владела им полностью, не крадучись от самой себя. Главное же, я понимала, что счастье не ограничено сроком, что оно навсегда. То мое "навсегда" не отменило недавнее трагичное "никогда", но, да простится мне, потихоньку его затмевало. Конечно, семейные судьбы складываются по-всякому. Но у нас всякого быть не могло. И, упоенно была я уверена, не могло возникнуть превратностей, случаев. Никаких…
Часов не наблюдал и будильник. Нет, он был заведен мною, хоть и по инерции, но на положенное, привычное время. Будильник, однако же, онемел. Или мы не услышали?
- Уже половина девятого? - без паники, но изумленно произнес мой муж. - Кажется, я опаздываю в свой научно-исследовательский институт…
То есть он опаздывал на работу. Я тоже опаздывала в институт. Но учебный… Это было совсем не одно и то же.
Впервые я увидела на его лице подобие растерянности.
- Надо успеть!
- А что такого… особенного? - еще не вернувшись из ночи, задала я бездумный вопрос.
Он не ответил, потому что натягивал на себя нижнюю рубашку, а потом верхнюю. А потом свитер. И делал это с несвойственной ему судорожной поспешностью.
- Если я опоздаю на двадцать одну минуту… - наконец проговорил он.
Как математик, он многое измерял цифрами, но тут уж цифры решали все, независимо от профессии.
- Прости, что я нагнетаю. Вгоняю тебя… - извинился он. - Если б не этот указ… Кроме того, у нас "сверхзакрытый" институт - и военная дисциплина.
Как же он был взволнован, если выдал мне тайну!
Я сразу вернулась в реальность. И вскочила. И тоже принялась судорожно напяливать на себя одежду.
Счастливые и указов не наблюдают… Но временно, в объятиях счастья. Так что ж теперь будет?! Суд? Тюремная камера? Лагерь?
Перед глазами возникло лицо ученого с первого этажа, который улыбался своим мучениям, радовался ожогам. Возник Митрофанушка, который улыбался тому приговору, будучи не в силах в него поверить… Над нами тоже навис приговор.
Когда мы вышли - не выскочили, а именно вышли - на улицу, муж мой уже успел сладить со страхом и обрести мужское достоинство. Он взял в руки не только себя, но и меня - даже не взял, а ухарски поднял на руки. Это произошло в лифте. Таким необычным способом он и меня привел в чувство.
Увидев, что часы, которые напоминали мне барабан, прильнувший к столбу, показывают без семи девять, он сказал:
- У меня в запасе еще есть… Опоздать на двадцать минут я могу. Это еще не смертельно. Так что взбодрись.
Метро и троллейбус спасти его уже не могли.
- Давай-ка ловить такси, - сказал он. - Ночью тебе было со мной хорошо?
- Что-о? Ночью? Как никогда!
- И так будет всегда…
"Никогда" и "всегда" снова перемешались.
Он начал ловить такси. В самом буквальном смысле. Ловить и даже хватать… Ухарство было не только в развороте его плеч, но порой и в развороте его неожиданных действий. Машины вызывающе не снижали скорость, не притормаживали. Это он нарушал правила уличного движения - и шофера не отвечали за наезд на него. А остальное было им безразлично. "Не нарушай правила!" Их пассажиры тоже спешили… спасаясь, удирая от "двадцать одной минуты".
Я истерично вздымала руку, хоть это было бесцельно: впереди, я видела, многие задирали, вздымали. И тоже объятые ужасом.
Когда минуты необходимы, когда решают судьбу, они ускоряют свой бег и проскакивают издевательски незаметно. Часы, похожие на барабан, утверждали, что срок для спасения с тупым равнодушием завершался.
Муж внятно проговорил:
- Надо что-то изобрести.
В тот же миг, не посоветовавшись со мной и ни о чем меня не предупредив, он шагнул с тротуара навстречу очередному такси, ничуть не умерившему свою прыть. И подставил стопу левой ноги прямо под колесо. Как тот ученый подставил ноги под кипяток. "Надо что-то изобрести…" Они сумели изобрести только это.
Такси накатило на стопу беспощаднее, чем кипяток: тяжко и прочно. Тело моего мужа внезапно взлетело, перекинулось через радиатор и… рухнуло на мостовую по другую сторону автомобиля. А там, не зная, что это мой муж, на распластанное тело навалилась грузовая машина - огромная, многотонная.
"Я буду с тобой всегда…" Он не выполнил обещания. Как и мама…
То была наша первая ночь… И последняя. Кто сумел дважды превратить меня в круглую сироту? Дважды за одну жизнь… В круглую, как то колесо, перекинувшее мужа через радиатор на другую сторону мостовой. Я знала и могла бы ответить.
Но все равно… Никто и ни с кем не в состоянии быть всегда. Никто и ни с кем. Так устроена жизнь… Так страшно она устроена.
1996 г.
СВОЛОЧИ
- Отец выяснял отношения с какой-то молодой женщиной! - ликуя, сообщила мне сестра Клара. - Я только что видела на бульваре…
- С молодой?!
- Он утешал ее. Целовал в лоб! - продолжала торжествовать Клара.
- В лоб целуют покойников. Или родственников…
- Что тебе известно про поцелуи? - насмешливо осведомилась сестра.
- Почему? Я читал… И видел по телевизору.
Сестра взглянула на меня с высокомерным пренебрежением десятиклассницы к шестикласснику:
- В лоб и куда угодно можно поцеловать так же пламенно, как целуют в губы. Уж поверь мне!
В этом случае я ей поверил.
- Та женщина с игривыми, легкомысленными кудряшками… металась у отца на груди!
Я подумал, что метаться ей было удобно, потому что грудь у отца широкая и на ней много места. Это меня огорчило.
- Потом она вырвалась…
- Откуда вырвалась?
- Из его объятий.
- Он ее обнимал?!
Сестра взглянула на меня с жалостью:
- Чтобы страстно поцеловать, надо сперва обнять.
- Он ее, значит… страстно? И пламенно?
- А она его еще гораздо страстнее. Если б ты знал, что такое последний… прощальный поцелуй!
- Ты уверена, что он был прощальным?
- В чем можно быть уверенной, когда речь идет об интиме? - с болью настрадавшейся женщины ответила Клара.
- А что было дальше?
- Она побежала от него по бульвару. А отец смотрел вслед, как будто от него убегало счастье.
Настроение у сестры почему-то все улучшалось, а у меня, напротив, все ухудшалось.
- Значит, ты говоришь… она, та женщина, была совсем молодой?
- В сравнении с мамой - просто девчонка!
У меня подкосились ноги - и я тихо присел на корточки:
- Когда она удирала, отец ее догонял?
- Повторяю: он как вкопанный смотрел ей вслед. Да она, в общем, и не удирала, а "делала вид". Ее вполне можно было остановить.
- Но он же не стал останавливать! - Я поднялся на ноги. - А ты-то где была в это время?
- Пряталась за телеграфным столбом. Там он и оказался у меня в руках!
- Столб?
- Не столб, а наш с тобой папа… - Клара победоносно прошлась по комнате. - Отец без конца мною повелевает. Но отныне повелевать ими буду я!
- Кем это ими?
- Нашими с тобою родителями.
- Что, и мамой?
- И она у меня в руках!