15
Увиделись они очень скоро, дня через два после этого. Зонов вечером пришел к Никону в барак. Никон в это время потихонечку играл какую-то грустную песенку. Зонов остановился в дверях и стал молча слушать. Когда песня замолкла, он прошел к Никону и, не здороваясь, похвалил:
- Хорошо ты, парень, играешь. Даже обидно...
- Почему обидно?
- Да вот, такой хороший музыкант, а работник нестоющий!.. Ну, ладно, давай толковать.
Никон очистил место для Зонова. Тот сел.
- Ты мне вот что скажи, парень: откуда ты такой взялся? По всему выходит, что ты из трудящей крестьянской семьи, самостоятельный, в шахтеры подался, а какой ты шахтер? Ерунда, одно слово... С Владимирской шахты утопал сюда. А почему? На легкий паек хотел попасть? Видал, как этот легкий-то выходит? Вся шахта смеется над двадцать седьмым забоем. А уж на что у нас, по душе говоря, на шахте дела отставшие!.. ты попробуй-ка теперь от Покойника к кому-нибудь попасть в забой, тебя никто не примет. А почему? Клеймо на тебе нехорошее, и на черной доске ты побывал. Ну, а если так, то куда ты сунешься? Значит, опять лететь тебе на другой рудник доведется?
Зонов говорил сурово и глядел в упор на Никона. Отвертываясь от него, Никон угрюмо пыхтел и шея и уши его наливались жаром.
- Мне, - продолжал Зонов, - то обидно, что по всем признакам ты не плохой парень, и вот, - он ткнул рукой в гармонь, - у тебя и способность имеется, а ведешь себя хуже некуда. Давай на совесть толковать. Хочешь по-рабочему поступать, по-шахтерски?
Напирая на Никона, он сверлил его острыми глазами, и Никон обеспокоенно и смятенно спросил:
- Как?
- Ну, так вот: старую волынку по-боку, и примайся за настоящую работу. Без прогулов, без пьянки и без никакой бузы! - Слышишь?
Никон молчал. Он молчал не только от смущения и от огорчения. Слова не шли ему на уста еще потому, что он внезапно вспомнил Востреньких. И ему показалось на мгновенье, что сейчас отчитывает его не здешний ударник Зонов, а комсомолец с Владимировских копей, Востреньких.
- Слышишь? - повторил Зонов. - Будет у нас с тобою толк, или нет?
- И чего это ко мне все лезут! - вскочил с места Никон. - На Владимировских копях корили меня и отчитывали, а теперь и тут...
- Мало, значит, отчитывали... - невозмутимо прервал его Зонов. - Совершенно мало...
- Что, маленький я, что ли?!. Попрекаете работой, что лодырь я и тому подобное. А я, может, неспривычен к работе...
- Врешь! Ты здоровый да привычный...
- У меня, может, душа к другому тянется!.. - Никон, разгорячившись, схватил свою гармонь, которая прозвенела многоголосо и звонко, и протянул ее Зонову. - Вот! Сам слышал, как я играю! Мне бы заняться музыкой. Чего я достигну под землей? Засохну только зря!..
- Эх, и сказал! - насмешливо покачал головою Зонов. - Сотни тысяч рабочих не засыхают там, в люди выходят, а ты и скис!.. Брось! Оставь глупую привычку. Поглядел бы на других: многие и на работе горят, да учатся и переделывают себя, высших знаний достигают. И никакая тяжелая работа им не мешает. Он сегодня простой рабочий, а завтра, гляди, инженер...
Никон заинтересовался и стал внимательнее прислушиваться к Зонову.
- Конечно, - продолжал шахтер, - надо себя на работе показать, на совесть в работу вникнуть. Чтобы оценили, чтобы пользу видели. А если поступать, как ты, так не только ничего не достигнешь, а, просто говоря, ерунда выйдет... Ты как понимаешь?
- Да, как... - неопределенно ответил Никон. - Мне что понимать? Работать я не отказываюсь... Только тяжело мне...
Зонов рассмеялся:
- Оставь! Этакой ты крепыш, а хнычешь! Да тебя можно на самую тяжелую работу поставить, и ты выдюжишь, мое поживай!...
- Слабый я... - неуверенно проговорил Никон. Но Зонов не дал ему докончить.
- Ладно, ладно! Это известно какая слабость: ленью прозывается!.. Ну, вот что. Кончаем мы с тобой разговор: выкидывайся от Покойника, поставлю я тебя к хорошим ребятам. Покажи себя там. А потом и насчет музыки твоей разговор серьезный пойдет.
- На счет чего? - оживился Никон.
- А там видно будет. Сперва покажи себя на деле... Но только без фокусов и на совесть!..
16
Словно все смешалось в голове Никона после этого разговора с Зоновым. С одной стороны выходило, что напрасно он слушал ударника шахтера, форсуна, который тянул надоевшую еще на Владимировском руднике канитель о том, что, мол, надо справляться, работать и все такое, - с другой же стороны, было тошно оставаться в одном забое с Покойником, и запали в память слегка взволновавшие слова Зонова о гармони, о музыке и о том, что при хорошей работе можно и в люди по части музыки вылезть.
"Заманивает... - соображал Никон, размышляя над всем, что говорил Зонов, - уговаривает. Даже и форс свой забыл".
И то, что Зонов говорил с ним без всякой заносчивости, без форсу, казалось Никону удивительным и слегка тревожило его. Но вместе с тем это ему льстило.
А когда Зонов сообщил ему, что его поставили в шестнадцатый забой, где, по выражению ударника, ребята все ловкие и проворные, Никон оробел и испуганно подумал: не отказаться ли? И как бы подслушав его сомнения, Зонов просто и решительно сказал:
- Зачислили тебя. Не виляй, а становись на работу...
Он стал на работу.
В шестнадцатом забое работали неплохие шахтеры. Там не было ударников, но все выполняли задания и ни разу не попадали на черную доску. О Никоне новые его товарищи по работе были предупреждены. Очевидно, Зонов все рассказал им о нем. Его оглядели и молча указали его место. Никон почувствовал некоторую робость. Он схватил лопату и стал перекидывать уголь в вагонетку. Работа втянула его, он увлекся. Но его остановил предупреждающий окрик:
- Чище!.. Куда породу кидаешь?
Приостановившись, Никон взглянул в вагонетку и заметил, что он, действительно, вместе с углем набросал туда порядочно породы. Он стал выкидывать ее обратно. А забойщик, не переставая работать, добродушно заметил:
- Поглядывал бы зорче, вот и не пришлось бы лишнюю работу делать. Эх, ты!
Уже первый день работы с новыми товарищами расстроил Никона. Он понял, что здесь не то, что с Покойником, что здесь надо быть внимательным и не отставать от других. Вечером Никон загрустил и даже пожалел, что ушел из двадцать седьмого забоя. Вот не ныли бы у него теперь плечи с надсады, было бы у него спокойно на душе и, если-б захотел, то мог бы он, захватив с собою гармонь, отправиться к Покойнику и там погулять. Досада против Зонова охватила его. Он подумал:
"Ему что! Ходит барином да командует..."
На утро Никон спустился в шахту мрачный и расстроенный. Он шел на работу, как на наказанье. И он с трудом дотянул до конца рабочего дня. Подымаясь на-гора, он столкнулся с Силантием.
- Ушел от Покойника? - приветливо осведомился тот. - Вот и хорошо! Я, брат, к ладным ребятам попал теперь и работать мне лучше, и люди вокруг меня другие... А у Покойника вся летучка осталась. Бушует он, сердится!.. Вчерась встретил меня, "сволочи вы, говорит, все". Тебя поминал. "Воротится, говорит, - это про тебя-то, - лучше, чем в моем забое, ему нигде не будет..."
Никон ничего не сказал Силантию и поторопился свернуть от него в сторону. Упоминание о Покойнике было и неприятно, и кстати. Чорт его знает, может быть, и впрямь вернуться к нему? Тяжело здесь, с этими шахтерами, которые гонят во-всю свою выработку и не признают, что человеку на работе нужно и передохнуть и поразмяться...
Охваченный тоскою, Никон в этот вечер даже не взялся за гармонь. Лег на койку, закинул руки за голову и уставился пустым взглядом в небеленный потолок, по которому расползались широкие черные щели.
Его томили мысли о неприятной работе, об одиночестве. Ему было скучно и тоскливо. Выходило, что тут еще хуже, чем на Владимировском руднике. Так были приятели, там вертелась Милитина, которая отмечала его из всех молодых ребят. Там и музыку его слушали охотнее и с большим вниманием.
"Неужели возвращаться туда обратно?" - вспыхнула неожиданная мысль. Никон отогнал ее. Как вернешься? Стыдно. Смеяться станут. Хвастался той же Милитине, что нигде не пропадет, а вышло, что сразу же и прибежал обратно. Нет, он не вернется. А если здесь не станет легче, то можно уехать в другое место. Рабочие везде теперь нужны. Можно в город, на какую-нибудь стройку. Конечно, лучше всего в город...
"Летун..." - внезапно припомнилось липкое и укоряющее слово.
Никон, повернулся на бок так, что койка сердито заскрипела под ним, и угрюмо подумал:
"Ну, и ладно!.. Пущай называют..."
17
Прохладном вечером, после того, как Никон, томясь и тоскуя, бесцельно повалялся на койке и решил выйти из барака, его у дверей окликнула Степанида.
- Никша, к тебе я, по делу!..
Голос женщины звучал сладко и ласково. Никон встрепенулся. Его живо взволновало появление женщины. Он быстро подошел к ней:
- Какое такое дело?
- Ишь, какой неласковый! - игриво толкнула его Степанида локтем в бок. - Даже не поздоровкался! Ну, здравствуй, миленький! Здравствуй!
- Здравствуй! - тряхнул головой Никон.
- Дело у меня такое... - Степанида оглянулась и понизила голос. - Уйти бы отсюда куда... Людно здесь.
Они отошли от барака, миновали несколько домов и завернули в узкий переулок, где было тихо и безлюдно. Никон снова спросил:
- Какое же у тебя дело?
Степанида опустила глаза и колыхнула рыхлою грудью: