- Я им - заявление. А они - дуй, говорят, к начальнику. Пошел. А там, ясно, "ковер": чем тебе у нас плохо? Куда собираешься? Ах, в колхоз! За длинным рублем? Да нет, говорю, рублей хватает. Но вижу, не верит он. А как ему объяснишь? Короче, орать на меня начал: бегите! Рыба - где глубже! Я бы тоже в Москву, в министерство сбежал, а кто работать будет?.. Ну и в таком стиле завелся. Потом по шерсти давай меня гладить: ты третьим, мол, работал, сейчас вторым пошлем и хороший пароход подберем тебе…
Саша поставил на стол стаканы и принялся открывать мускат и банку рыбных консервов.
- Я упирался, как краб. Но чем он меня взял - джентльменством. Безвыходное, говорит, положение: "Космонавту" срочно надо в спецрейс, а их ревизор или в отпуске, или заболел. А рейс - на восточную Камчатку, брать с плавзаводов консервы - лосось, красная икра. Какой капитан без ревизора возьмется за такой груз? И вот он мне: ты пароход, говорит, выручи, на этот рейс только сходи, а потом отпущу. Куда тут денешься, согласиться пришлось. Джентльменский уговор…
Саша махнул рукой, но отчаяния в этом жесте не было.
- Давай, Сева, за нашу "ночлежку", за соль, что схарчили вместе, за то, что с тобой нас свело, с Томкой…
- За Тому! - я поднял к свету наполненный стакан. - За тех, кто упрямо ставит над "ё" точки и не задает идиотского вопроса: а, собственно, зачем?
Я был голоден, но к рыбе не притронулся, потому что этим проклятым "собственно" сам убил себе настроение. "Уеду. Завтра", - внятно сказал кто-то во мне. "А куда? - заинтересовался я. - Магадан, Камчатка, Сахалин?" - "Не важно. Главное, подальше".
Саша тем временем продолжал свой рассказ.
Я слушал как через стенку, потому что думал; "Умри и стань… Вот и наступило мое "умри"… Наташка… Ты действительно оторвалась от живой земли, прикипела к московским асфальтам, запуталась в сетях комфорта, тепла. Плюнуть на свой коммунальный мирок ты уже не в состоянии, я это знал еще там, на Таганке".
Утром я уже знал: еду дальше на восток, на край света - точнее, на Сахалин.
Мы обнялись с Сашей под мокрым небом Владивостока, и он, уже садясь в такси, что-то сунул в карман моего плаща, коротко бросил шоферу: "В рыбпорт" - и умчался.
Я сжимал в кулаке зеленую пятидесятирублевую бумажку и едва не ревел.
Когда смещаются предметы
И бродит теней хоровод.
Когда борта дрожат от ветра.
Жду - наступает мой черед…
В Невельске я сразу пошел в рыбную "контору" и в течение часа был произведен в матросы-рыбообработчики на плавбазу с милым названием "Весна". До вечера проходил медкомиссию, и Невельска почти не увидел. Самое первое и незабываемое впечатление произвели на меня… сахалинские лопухи. Зеленые придорожные лопухи, покрытые пылью. На Украине, допустим, листом лопуха едва прикроешь детскую головку. Здесь же растет лопух-феномен. Его "листочек" преспокойно укроет от солнца полдюжины взрослых людей. Я не удержался и оторвал от толстого, мясистого стебля один такой лист, он был не меньше метра в диаметре. Чтобы уложить его в чемодан, пришлось складывать вчетверо. Пахнет он бесподобно - бором, грибами, травами, дождями. Буду нюхать его в море.
На "Весну" нас набралось пять человек, и ранним июньским утром мы улетели на самолете в Оху: плавбаза стояла под разгрузкой где-то там, неподалеку. Оха - одноэтажный городок на севере Сахалина. Базар и ресторан "Северный олень" - вот все, что мы увидели. Возле железнодорожной станции, правда, посмотрели мы нефтепромысел - несколько трубчатых 20-метровых вышек буквой А, под которыми качались коромысла с противовесами, смахивающие на вечный двигатель. Сходство усиливало то обстоятельство, что возле этих вовсю работающих насосов не было ни души.
До порта Москальво, где стояла наша "Весна", мы ехали на "пятьсот-веселом" - четыре вагончика и игрушечный тепловозик на узкоколейке.
Порт Москальво представлял собой дощатый причал с четырьмя кранами, двумя катерами и небольшим суденышком. Далеко на рейде высилась серая громадина. Это и была плавбаза "Весна".
Катеришко подбросил нас на рейд, и мы по засаленному веревочному штормтрапу поднялись на высокий борт отныне нашего морского дома.
Рыбообрабатывающая плавбаза - это мир, состоящий из железа, рыбы, бочек и соли. Бочки громоздились на палубе в пять-шесть этажей, они были темными и мокрыми от сочащегося сквозь клепки рассола-тузлука. Мешки с солью закрывали от нас всю кормовую надстройку этакой седой сопкой. Крепкосольный запах селедки плотным облаком поднимался над плавбазой куда выше ее мачт, а серебряная чешуя, как листопад в тайге, укрывала шуршащей периной не только палубу, но и коридоры главной надстройки и даже каюту с табличкой "Пом. капитан-директора по производству".
Массивная, но очень живая женщина лет сорока пяти обтерла о заднюю часть комбинезона мокрые от тузлука руки и вытащила из ящика стола толстую тетрадь.
- Садись, гвардейцы! - скомандовала она, кивнув на диван, тоже усеянный селедочной чешуей.
Карандаш в ее красной, набрякшей руке выглядел по меньшей мере так же странно, как, допустим, на голове кита чепчик. Она оглядела нас быстрым, наметанным взглядом.
- Меня зовут Катерина Романовна, - сказала она с достоинством. - Как вас?
И карандаш заработал, выстраивая нас в хвост длинной гирлянды имен и фамилий. Против каждой, я видел, стояло: "слес." или "техн.-стр.", "шоф." или "учитель", "трактор.", "бух." и даже - "адвокат". Из нас двое тоже оказались шоферами; двое, в том числе я, крановщиками, и только один работал раньше в море матросом.
"Пом. капитан-директора" вложила карандаш в тетрадь, закрыла ее, потом похлопав руками по столу, заваленному ворохами разных бумаг, обнаружила под ними пачку беломора и закурила.
- Слушать меня. - Она потерла пальцами виски с рыжими, с сединой в корнях прядями волос. - Здесь вам не берег. Работа в две смены по двенадцать часов. Будете на совесть вкалывать - заработаете, будете халтурить - выгоню. Ноги в транспортер совать тоже не советую, нянчиться здесь с вами некому, все работают. Ясно? Расписываться!
Она снова раскрыла тетрадь и пододвинула ее ко мне, я сидел у самого стола. И пока мы расписывались за инструктаж по технике безопасности, она приговаривала:
- Вот так, гвардейцы, теперь каждый отвечает за себя. Море любит сильных. А сильные, говорят, любят выпить?..
Мы нестройно хохотнули.
- Так вот зарубите себе: будете "балдеть" - сразу гон с парохода. Ясно?
Мы молчали.
- Не поняли?
- Все ясно, Романовна, - сказал матрос.
- Че не понять-то? - хмыкнул один из шоферов.
- Вы, шоферюги, и ты, крановщик, - она ткнула пальцем в парня, который расписался последним и протягивал ей тетрадь, - пойдете в бригаду Насирова, она сейчас работает в день. Вы двое, - палец указал на меня и матроса, - в бригаду Иванова, в ночь. Ясно? Все!
Она дала нам пять бумажных квадратиков. "Приходный лист", - прочел я.
- "Углы" свои, - она кивнула на наши пожитки, - можете оставить здесь, и дуйте к четвертому помощнику. - И бросила взгляд на большие круглые часы на переборке. - Он сейчас на вахте и расселит вас. Все.
- А как с робой? - поинтересовался шофер.
- У завснаба, - не повернувшись, устало сказала женщина. От ее живости не осталось следа. Видно было, что ей не приходится высыпаться и теплая каюта сейчас сморила ее. Она бросила погасший окурок в консервную банку, зевнула, крепко зажмурилась, насильственно широко раскрыла глаза и взяла белую телефонную трубку.
- Алло, мостик. Завхима ко мне.
И тотчас щелкнул динамик на переборке и зычно объявил:
- Внимание! Завхимлабораторией зайти к завпроизводством!
Мы, стараясь не греметь своими чемоданами-"углами", внесли их в каюту и двинулись вслед за матросом по коридорам и бесчисленным трапам огромного парохода.
Первый помощник капитана занес наши фамилии и даже даты рождения в толстый альбом, выяснил, что никто из пятерых не поет и на духовых инструментах не играет, расписался пять раз на наших квадратиках и сразу потерял к нам интерес. Четвертый помощник расселил нас по каютам, матрос и я попали в одну четырехместку на корме. Пятый помощник, который ведал пожарно-технической частью (так было написано на двери его каюты), спал. Густой овчинно-селедочный запах валил от радиатора, где были развешены серые шерстяные портянки, рабочие штаны и свитер. Кто-то из нас со шкодливой смелостью громко постучал в открытую дверь еще раз. Скрипнула койка, отдернулась шторка, показалась рука с часами и помятая физиономия.
- О, спасибо, на чай разбудили. А-а… откуда вы взялись посреди моря?
- Современная техника, - сказал матрос, - аэроплан, дрезина и сапоги-скороходы. Вот эти, - он был действительно в сапогах. - Вы "бегунки" нам подпишите, а то мы тоже чаю хотим.
Он протянул к койке пять наших квадратиков.
- Все члены профсоюза? - заинтересованно зевнул пятый помощник.
- С пеленок, - за всех ответил матрос.
- Ну, придете как-нибудь потом, я на учет вас поставлю.
И он дважды расписался в каждом квадратике, против "пятого помощника" и "предсудкома".
Пошли искать столовую. Нашли быстро - по хлебному запаху, светлой струей, как ручей на болоте, пробившемуся сквозь селедочный крепкосол, и по звону ложек-кружек. "Кино-столовая команды", - значилось на широкой двустворчатой двери. Вошли. Девчата-официантки с марлевыми коронами на головах убирали с длинных столов посуду: алюминиевые кружки, эмалированные миски с рыбьими скелетами, большие столовые ложки, горы хлебных огрызков.
- Девчата! Новенькие! - крикнула одна в раздаточное окошко.