На окошке стояла клетка с желтым попугайчиком. Конечно, это не очень-то гуманно - птичка в птичьей тюрьме. А квартира просторная, с коврами, дорогими картинами и стильной мебелью. Но что он может?… Не будет же выпускать птичку на мороз. Она не тропическая. Он любит птиц. И животных. Пожалуй, больше птиц. Жалеет их. А людей ему почему-то не жаль.
Видел ли когда-нибудь Орест Михайлович своего сынка Мишу? Нет, не видел. А хотелось ли увидеть его? Нет, не хотелось. Зачем? К чему?
А Нату он терпеть не мог.
Кладбищенские страсти
Могилки, могилки, могилки. Кладбище старое-престарое. Оно было старым еще тогда, когда Рома бегал с дружками-мальчишками по улице с подогнутыми штанишками. Все кругом кустарником и дикой травой поросло, и теперь здесь столько всякой зелени, что к могилкам, вырытым по древнему тутошнему обычаю, где попало, не сразу и пробьешься. И только захоронения последних десятилетий упорядочены и ухожены.
Кладбище тянется на целую версту. Тысячи покойников. Город мертвецов.
"У памяти короток век, - думал Роман Алексеевич, копая могилу. - Старичку, которого положат сюда, уже за восемьдесят. И у него из родичей, как говорят, только жена-старушка. Скоро умрет и она. И о старичках напрочь забудут".
Вспомнилось ему, как в их городе покончили со старинными кладбищами. На одном заровняли могилы, насадили деревьев, кустов, и стал здесь сквер. Ну, это еще куда ни шло. А со вторым поселением покойников получилось хуже: на могилах построили пятиэтажки.
"Вот уж церковь не разрешила бы глумиться над покойниками".
Скоро зима-зимушка лютовать начнет. И земля будет, как чугун. Долби ее ломом. Костры жги. А люди почему-то чаще умирают зимой. Выбирают же время. Работать зимой тяжко, а зашибать "деньгу" легко: можно брать с людей и "за мороз" и "за сверхурочную".
- Товарищ! Вы слышите меня?!
Это кричал старичок в узких старомодных очках, стоявший метрах в тридцати от Чеснокова, за могильными оградами. От старости уже высох, сгорбился. А глотка луженая.
- Да!
- Мне бы могилку обладить. Не могу я с вами договориться?
Вблизи старик показался ему еще более сухоньким и маленьким, в чем только душа держится. На мраморном, слегка покосившемся памятнике висела поблекшая фотография старухи с тощим, морщинистым лицом.
- Так что вы хотели? - спросил Роман Алексеевич, участливо глядя на старика.
- Видите, что получилося?.. - Старик показал на могилку.
Она осела. Осели и плитки, которыми была устлана могилка; дикая трава и шиповник буйно покрыли всю землю в оградке.
- И надо бы насыпать земли и поднять плиты эти.
- Можем сделать. Но земли, я думаю, не надо. Зальем все в оградке бетоном. И поверх положим плиты. А тут вот оставим место для цветов. Выправим памятник и укрепим его. Покрасим оградку. Голубой цвет вас устроит?
- А что не устроит-то. А скока ты возьмешь с меня?
- Сто пятьдесят, сто семьдесят рублей. В зависимости от того, сколько будет работы.
- Ну, сто семьдесят это дорого. - Старик жалко улыбнулся.
- Хорошо! Сто пятьдесят.
- Мм!.. Дорого все-таки. Я ведь пенсионер.
- Нет, дешевле не могу. Работа большая.
- Да где уж больша-то, слушай.
- Ну, тогда договаривайся с кем-то другим. До свидания! - вполголоса, вежливо сказал Роман Алексеевич и, повернувшись, пошел.
"Покрутись-ка, покрутись, старый хрен. Никуда не денешься. Как в узде".
- Ладно! - торопливо крикнул старик. - А когда готово будет?
- Приходи в пятницу принимать работу.
- Уже?! - удивился старик. - А успеешь? А то мне далеко добираться-то.
- Приходи в пятницу, - уже тверже повторил Чесноков.
Когда он вырыл половину могилы, к нему подошла пожилая женщина. Новое дорогое пальто. Изящная шляпка. А лицо и манеры простонародные. И какие-то странные зеленоватые кошачьи глаза. Чесноков никогда не встречал людей с такими глазами.
- Я хочу заплатить вам за оградку.
- А вы смотрели ее?
- Ну, а как же! Ничего получилось. И цвет мне глянется - голубой. Деверь мой вон в темно-синий цвет покрасил. И издали как черное. Это уж ни к чему.
- Подождите, вылезу.
- А вы не могли бы мраморный памятник поставить? Хотя бы маленький.
- Где же я его возьму, - пожал плечами Роман Алексеевич.
Он постоял, покурил. Тишь какая. Вечный покой. Хотя какой уж там вечный. Кости-то на старинном кладбище в яму сваливали…
Подошел еще один мужик. Тоже пожилой. Сиволапый. Молодые, интеллигентные сюда ходить почему-то не любят.
- А ну давай побыстрее, паря!
От чего у него такой хриплый голос? Болен? Пропился?..
- Успею, - не сразу и сухо отозвался Чесноков.
- А скока времени-то осталось? - уже тише и заметно пьяным голосом спросил мужик и, вынув из внутреннего кармана пальто бутылку вина, заговорщически подмигнул:
- На вот! Выпьешь потом. Тока быстрей давай.
Роман Алексеевич молча взял бутылку. "Дешевенькое, но шут с ним". Он редко заглядывает в рюмку. А поллитровки водки и бутылки с вином берет. Чего не брать, коли дают. Раньше здесь "робили" пьянчуги. Те всегда были на взводе. Ничего, бывало, не сделают как надо. Только наобещают, растрепы. Наврут с три короба. И когда Чесноков хоронил отца, то могильщики потребовали "Давай водки!" Пришлось дать, куда денешься.
Хороший денек сегодня выдался. Везучий. Не часто такие бывают. Подошла молоденькая дамочка. Из интеллигентных.
- Простите, с кем бы я могла договориться?.. Мне надо привести в порядок могилу бабушки.
- А что вы хотели бы там сделать?
- Покрасить цепь. Черной краской, конечно. Покрасить скамейку и столик. Это уже более светлой краской. Ну и убрать траву. В общем, привести все в порядок.
- Голубая краска вас устроит? Для скамейки и столика.
- Да, ничего…
Когда они обо всем договорились, женщина вдруг спросила, глядя на него как-то по-особому - косо и изучающе:
- Скажите, пожалуйста, какое у вас образование?
- А что?
- Да… просто интересно. Извините меня, пожалуйста, за нескромность.
- Ничего, ничего! У меня высшее образование.
- А какой вуз вы окончили?
Улыбчиво глядя на нее, Чесноков сказал:
- Институт "Погост". Факультет гробокопателей.
- А если серьезно?
- А если серьезно - политехнический институт. Я инженер.
- Вот это метаморфоза. К чему, зачем?..
Роман Алексеевич пожал плечами:
- Причина простая. На заводе я получал сто двадцать рублей. Это после института. Правда, потом немножко добавили. Но все равно… Поработаю сколько-то, обзаведусь кое-чем. А потом и снова на завод можно.
Но, честно говоря, он не думал пока о заводе.
- У входа стоит автомашина. Ваша?
- Да. Хотите прокачу?
- Нет. У нас с мужем есть своя. - Сейчас она глядела на него уже явно иронично.
Где-то перед обедом к Чеснокову подлетел низкорослый парень в обшарпанном плаще и кепчонке блином.
- Здравствуй, Роман Алексеич!
- Привет, Миша!
- Есть какая-нибудь работенка?
- Есть. Пойдем… Вот тут… Уберешь плиты. Зальешь все бетоном. Кроме этого вот места. Здесь будут цветы. Потом снова настели плиты. И поровнее. А памятник будем устанавливать вместе. Оградку покрашу я сам.
Миша еще совсем молод. Где-то учился. Работал где-то. Но что-то не сладилось у него. И теперь болтается без дела, изредка подкармливаясь у Чеснокова. У них на кладбище своя миниатюрная корпорация, в которую, кроме Чеснокова и Миши, входит еще один могильщик, по образованию тоже инженер, однокашник Романа Алексеевича. Львиная доля работы по частным сделкам частенько падает на Мишу. А львиная доля денег достается, конечно же, Роману Алексеевичу. Да и как иначе. Он глава корпорации. Шеф. И Роман Алексеевич радуется, что кладбищенские дела "поставлены в городе из рук вон плохо". Это не он так говорит. Люди говорят. Даже в газете писали. А он только думает так. Попробуй-ка сладься с какой-либо конторой, оградку покрасить, к примеру. Хо-о, поседеешь, пока дождешься. А человеку, бывает, до зарезу надо что-то. И тут уж заказчик не скряжничает, отваливает, сколько потребуешь. Для покойничков не жалеют.
У входа на кладбище бревно лежит, полусгнившее. Как огромная головешка. На нем старухи-нищенки сидят. Они всякий раз искательно, с христианским смирением зрят на Чеснокова. Он часто дает им мелочь. Увесистую кучку. Не каждой нищенке, а одной. На всех. Делите сами. Не будет же он делить. Пускай порадуются. На загробную жизнь надеются, дуры.
Машина незаметно, воздушно неслась по асфальту. Над землей кружился крупитчатый снег; дома с бледными от холода крышами и все окрест как в эфирном тумане.
Тысячи мертвецов проехали по дороге этой. Уж не скажешь, что дорога жизни. Последняя дорога. Роман Алексеевич подметил, что работа на кладбище усилила в нем желание жить. Он завел себе любовницу. А раньше не амурничал. Ната - баба ничего, только примитивна и ненасытна в деньгах.
От предчувствия чего-то доброго, каких-то удач или просто так, но в нем росло и росло бодрое, приподнятое настроение, которое он заметил у себя еще утром. И Чесноков подумал: "Уж не болен ли?.." Но тут же усмехнулся: столько светлого, жизнеспособного было в его душе.
Он привычно легко остановил машину возле магазина "Букинист", где работала кассиршей его новая знакомая Виктория Георгиевна. Первый раз он увидел ее с месяц назад. Она вяло шагала по тротуару с двумя сумками. Поравнявшись с ней, он почти машинально спросил: "Помочь?" Она ответила устало и одновременно бойко: "Если можете…"