Когда он шагал по двору, в окна радостно и встревоженно глядели на него Семеновна, плечистая, еще крепкая на ноги старуха с тяжелым рыхловатым лицом, и ее квартирантка, учительница начальных классов Зоя Васильевна, миловидная женщина с дочкой Таней четырнадцати лет, которая и внешностью и характером похожа на маму. Зоя Васильевна с Таней занимали однооконную комнатушечку, где едва-едва помещались кровать, столик и табуретка. Комнатка, где спал Горшков, и того меньше - одна нога еще ничего, входит, а двум уже тесно. Зато "большая" комната в доме действительно большая: две кровати, горка, стол, комод, стулья, табуретки, цветы и еще полно свободного места - хоть пляши.
На столе остывший ужин - поджаренная рыба, наловленная утром Горшковым, грибница, картошка в мундирах, паренки, малосольные огурчики. И в центре всего этого бутылка дешевенького вина - хозяйкин подарок.
- Что же вы так долго, Дмитрий Иванович? - с тревожной улыбкой спросила Зоя Васильевна.
- Как на шильях сидела, - ухмыльнулась хозяйка. - Пойду погляжу. А, спрашивается, чего погляжу? Попробуй-ка разыщи в лесу. Садитесь за стол. Поедим, что бог послал. А то без ужина-то и подушка как камень.
Горшков вынул из чемодана коробку шоколадных конфет.
- О! - всплеснула руками Семеновна. Будто золотой самородок нашла. - Совсем буржуйская закуска. Тебе, Митрий, надо бы к нам переехать. Отробился - и занимайся себе грибами или там… рыбой. Ружьишко купишь. А токаря и в совхозе нужны. У тебя вон даже и фамилья-то наша, деревенская.
- Фамилия - это дело второстепенное. А у вас, Зоя Васильевна, местная фамилия? - улыбнулся Горшков и подумал: "Странно, что я до сих пор не знаю ее фамилии".
- Баба она хорошая, а прозванье тако, что и не выговоришь, - добродушно-насмешливо проговорила хозяйка.
- У меня фамилия Жовнировская.
У Зои Васильевны доброе, покорное лицо. И девчоночий голос.
"Трудно тебе, наверное, при таком-то характере управляться с сорванцами", - мысленно разговаривал с ней Дмитрий Иванович.
Она нравилась ему. И как женщина. И как человек. Пожалуй, больше как человек. И он видел, чувствовал, что тоже нравится ей.
Анна Семеновна подняла стаканчик с вином.
- У, кислятина какая! Что это оно какое кислое? И деревенскую жизнь нашу ты тоже знаешь, Митрий.
- Хорошо, Семеновна. Подумаю. Ты разбуди меня, пожалуйста, завтра часиков в пять. Ладно?
- Ладно. У меня так: чем я здоровей, тем меньше сплю. И теперь вот сплю мало. Тока снов вижу много. И каких-то нехороших. Вчерась вот голую бабу видела. Ну, мужика бы ладно, а то бабу. К чему это, а?
- Вещие сны - нелепость, Семеновна, - махнул рукой Горшков.
- А этой ночью опять церковь видела. По-старинному, с крестами и колоколами. И золотыми куполами. А какие они все же красивые были. Чего вы не едите-то? - фальшиво-сердито выговаривала Семеновна. - Вот я. Сыта, а глаза голодные.
Улыбается. Улыбка наивная и добрая.
- Сколько тебе лет, Семеновна? - поинтересовался Горшков.
- А скока есть, все мои. Шестьдесят восемь. Детский возраст.
Как и бывает в подобных случаях, разговор шел о том и о сем.
- Седни к фельдшерице показывалась. Она говорит, что у меня что-то неладно с почками. Вот тут болит.
- Нужна строгая диета. Исключить… Мм… - Горшков замолчал вдруг, неуверенно посмотрел на соседок. - Уксус и горчицу, к примеру, тебе нельзя. Винцо, соленые закуски, мясные отвары и всякие там консервы нельзя.
- И все-то ты знаешь. Наверное, книжек много читаешь?
Горшков сказал, что у его матери тоже болели почки.
- А какая у тебя квартира, Митрей? - спросила Семеновна.
- Да так… На окраине города. Однокомнатная. Четырнадцать квадратных метров. Но коридор, я вам скажу, хороший. В коридоре у меня даже шкаф стоит. Ну, горячей воды, конечно, нет.
- А за нуждой куда ходишь?
- Туалет общий, на улице, - засмущался Горшков.
- А оно и лучше на свежем-то воздухе, - ухмыльнулась Семеновна. - А скока ты зарабатываешь, Митрей?
- Да так… рублей сто двадцать, сто тридцать в месяц от силы.
- Хва-атит!
Зоя Васильевна лишь чуть-чуть отпила из рюмки. Зато хозяйка, несмотря на свои больные почки, только успевала подносить ко рту. Дмитрий Иванович хотел вновь сказать Семеновне о вреде алкоголя и боялся как бы не обидеть ее (еще подумает, что он хочет побольше оставить себе), но бутылка была уже пуста.
Зоя Васильевна молчала. И как-то по-особому слушала - активно, сочувственно.
- Дядя Митя, а в городе вы тоже рыбачите? - спросила Таня, доверчиво прижимаясь к руке Горшкова - А за грибами у вас далеко идти?
- В городе я не рыбачу. Бетон, асфальт. Не интересно. Ну и таких грибных мест, как у вас, возле города, конечно же, нет.
- А на базаре они дорого стоят, грибы?
- Ну, что ты говоришь, Танечка, - почти неслышно засмеялась Зоя Васильевна. - Разве дело в цене.
- Я не знаю, сколько они стоят. Я редко бываю на базаре. Слушай, Семеновна, что это там лежит?..
- Где?
- Да вон на шкафу.
- На́ тебе! Сундучок там. Полмесяца глядел и не углядел.
Учительница с дочкой ушли к себе за дощатую переборку. Было слышно, как Таня неуверенным голосом просила мать купить ей платье, из тех, "которые привезли в магазин". Двум ее подружкам уже купили.
- Ведь мы говорили с тобой об этом, Таня. - У Зои Васильевны виноватый голос. - И у тебя же есть платья.
Танечкин отец тоже был учителем. Умер лет пять назад от какого-то недуга, мучившего его с детских лет. Так говорила Горшкову Семеновна.
Чтобы не слышать чужой разговор, Дмитрий Иванович вышел на улицу. Сел на лавочку у амбара. Закурил.
Волдайка и жидкий, пообщипанный людьми кустарник на берегу в туманной дремоте. Небо чуть-чуть синевато светлело, и Горшков не мог понять, где источник этого странного света - деревня спит, безлунно.
Слабо и как-то обиженно звякнула щеколда калитки. Рядом с Горшковым села Зоя Васильевна. Эта женщина все делала тихо или вовсе не слышно - ходила, смеялась, мылась, вздыхала.
- Извините, я невольно услышал ваш разговор с Танечкой. У меня очень хороший слух. Я мог бы дать сколько-то денег взаймы. Я перед отпуском, как это говорят, подкалымил.
- Нет, нет, спасибо! Пусть привыкает довольствоваться малым.
- Зачем же такое спартанское воспитание?
Она непонятно как-то поглядела не него. "Не понравился мой вопрос", - решил он. И ошибся.
Позавчера Таня сказала Дмитрию Ивановичу: "Я учусь шить. Сама себе все буду делать". Он подарил ей три книги, которые привез с собой. Девочка отказывалась брать их, смущалась. И ее невинное смущение было по душе ему. Ей больше всего понравилась хорошо иллюстрированная старинная книжка о медиках. "А знаете, у нас одна девочка сказала о брате: "Поставьте Миньке градусник. Пучай жару вытягивает". Вот смешная!
Зоя Васильевна неловко чувствовала себя с ним, отстранялась, держалась стыдливо-напряженно. Но он понимал, что ей хочется быть там же, где он: "Хорошо, когда у женщины девическая стыдливость".
Она сказала, что ей обещают дать отдельный трехоконный дом. С огородом, с банькой и хлевом. Тогда они с Танюшей разведут садик. И будет в их садике всего понемногу, даже яблони и клубника. И, конечно же, цветы. Поставят скворечни.
- Скворцов у нас мало. Зато полно грачей. Заметили? Важные такие. Ходят так, будто кому-то одолжение делают. Будто что-то проверяют. Даже смешно. И у всех длинные, светлые носы.
"А в ней есть что-то детское. Интересно, что она еще скажет?"
- В конце мая мне надо было съездить в район. Вышла я из дому минут этак десять шестого. Гляжу, грач вон на той помойке. Что-то клюет там. Что-то высматривает. И каким же жалким выглядел он на этой помойке. После того я много раз клала там хлебные крошки и всякие остатки от стола. И пораньше вставала, глядела все. Но он больше не прилетал. Только воробушки.
Тихо засмеялась:
- Очень любит птиц наша Анна Семеновна. Зимой она ездила в Челябинск к племяннице. И кормила там на балконе голубей. И вот видит однажды… Голубь и голубка поклевали хлебных крошек, прыгнули на перила балкона и начали целоваться. Клювами. Клюв о клюв.
- Я знаю, как это делают голуби, - сказал Дмитрий Иванович.
- И Анна Семеновна говорит, что после того эти две птицы как-то сразу опротивели ей.
- Шокировали ее своей безнравственностью, - засмеялся Горшков. - И она их, наверное, больше не кормила?
- Почему же? Кормила. Она добрая.
У обеих женщин, а также и у Танечки, особо бережное отношение ко всему живому. Да и ко всему мертвому. Собирают со стола крошки - бросают курицам или воробьям. Мытую картофельную кожуру относят козе. В доме полно старинных вещей: горка, лавка с резной спинкой, медный рукомойник (висит под навесом без всякого употребления), серпы, ступка… И все это еще крепкое, будто нынче сделано. В городе, в контейнерах для мусора, Горшков часто видел ломти хлеба, засохшие булочки.
Он опять подумал, что Зоя Васильевна - мягкий, добрый человек и, наверное, будет хорошей женой. А та думала, что Горшков скромен и, видать, умен, начитан. И будет славным мужем приличной женщине.
Тихо. Спит деревня. Лишь где-то в реке глухо булькнуло раза два. Небо по-прежнему чуть-чуть синевато светлело, и свечение это казалось Дмитрию Ивановичу странным и непонятным.
Дня через три в такой же туманный вечер он сказал ей, сидя на лавочке, что любит ее и очень хочет, чтобы она стала его женой. Старался говорить проще, душевнее, а получалось слегка напряженно, и это злило его. Ведь он всегда ровен и спокоен.
- Но вы же меня не знаете, Дмитрий Иванович. - мягко сказала она.