Желая избавиться от мальчишеского гомона, Виталий необдуманно выскочил во двор, накричал на ребят и пригрозил им палкой. Он совершенно забыл, что руганью и угрозами заставских сорванцов не запугаешь, а лишь раззадоришь, и поплатился за это. Мальчишки посовещались у кладбища и, вернувшись, принялись обстреливать камнями забор и хором выкрикивать слова старой дурашливой дразнилки:
- Мокруха, Мокруха, драное ухо. Ноги - миноги, а в брюхе - лягуха!
"Откуда они знают ее? - неприятно был поражен Виталий. - Их могли научить только мои сверстники. Не прячутся ли они на кладбище? Надо быстрей уходить. Здесь оставаться нельзя".
Попросив отца угомонить мальчишек, он посоветовал:
- Угости ты их хоть за мой счет и выпроводи, а то ведь забор поломают и нежелательных людей приманят.
- Ну и морока же мне с тобой, пропади ты пропадом! - проворчал старый Аверкин. Но он понимал, что мальчишек надо утихомирить, иначе беды не оберешься. За свою долгую жизнь кабатчик приловчился ладить и не с такими скандалистами. Набив карманы подсолнухами, Фрол Семенович вышел за калитку и, подманив к себе самого бойкого мальчишку, предложил:
- Подойди сюда, гостинцев дам.
- А ты не тронешь? - недоверия, спросил тощий мальчонка.
- Зачем же мне тебя трогать, если я семечек принес? Вон какие они поджаренные! Только не дарма. Скажи своей шкетовне, чтоб кричать в другое место шли. Они мне тут спать мешают. Сговорились?
- Сговорились, - согласился мальчуган, но подойти не решался. - Насыпь сюда, - предложил он и бросил к ногам кабатчика рваную кепчонку.
Старый Аверкин, насыпав в кепку семечек, оставил ее у забора и ушел. Ребятишки, схватив добычу, гурьбой убежали к кладбищу и больше не показывались.
Но тут, словно по сговору, на поляну вышли строем молодые дружинники Путиловского завода. Установив соломенное чучело, они разделились на три группы: одни стали обучаться приемам штыкового боя, другие - перебежкам, а третьи просто маршировали.
Виталий наблюдал за ними с чердака в бинокль. Ему не трудно было определить, что дружинников обучают опытные солдаты и что это не первое занятие: парни без предварительного показа выполняли упражнения с винтовками, сдваивали ряды и на ходу поворачивались. Среди обучающихся Аверкин опознал Дементия Рыкунова, а затем вдруг приметил стоявшего поодаль худенького Лютикова, который то и дело поглядывал в сторону "Красного кабачка".
"Не посты ли у них расставлены?" - подумал Виталий и, от предчувствия близкой опасности, ощутил, как сердце учащенно заколотилось. Нo он не мог покинуть свое убежище, не дождавшись хоть кого-нибудь из агентов. Надо было обязательно предупредить наблюдателей о том, что место явок и донесений меняется.
Только минут через двадцать в "Красный кабачок" прибежал запыхавшийся агент, наблюдавший за Путиловским заводом. Лицо его было мокрым от пота.
- Погорели… снимайся, - сказал он. - Шилина привезли на "Путиловец" под конвоем. С ними и тот, за которым он следил.
- Эх, идиот, попался! Ты исчезай отсюда первым. Уходи главным ходом, - предложил Аверкин. - Прикинься пьяным и передай нашим, что место сбора меняется. Встретимся через три часа у касс Балтийского вокзала.
Сам Виталий решил уйти задами. Надев на себя отцовскую куртку, он подпоясался ремнем, как это делали путиловские дружинники, положил в карман пистолет и пошел за погреб. Там, в узком тупичке, он вскарабкался на забор, огляделся, бесшумно перевалился на другую сторону и осторожно опустился на землю. Кругом было тихо. Вдали темнели кустарники.
Не разгибаясь, Виталий сделал несколько шагов, как вдруг услышал звонкий окрик:
- Стой!.. Не двигаться!
Аверкина словно окатило кипятком. "Засада, - подумал он. - Ни в коем случае не сдаваться! Надо прорваться к лесу".
Выхватив пистолет, Виталий кинулся в другую сторону. Но впереди из канавы поднялся какой-то парень с винтовкой и побежал ему наперерез.
Аверкин выстрелил, но не разобрал, попал или нет, так как сам от сильного удара в спину не удержался на ногах и ткнулся лицом в жесткую траву. Прогремел еще один выстрел; Виталий попробовал подняться и... не смог: ноги одеревенели, не слушались. "Видно, в позвонок угодили…" - мелькнула мысль.
Когда к шпику подбежали путиловцы, он уже не дышал.
- Так и надо Мокрухе! - сказал кто-то. - Собаке собачья смерть. Не будет больше вынюхивать.
Глава двадцать шестая. НАЧАЛОСЬ
Ночная темень долго не покидала туманные улицы столицы, над которой нависло серое небо и моросил мелкий, как пыль, дождик.
По-обычному в предрассветной мгле прозвенели первые трамваи, высекавшие железными дугами зеленые искры на проводах, и появились на влажных тротуарах ранние пешеходы.
Огромный город постепенно просыпался, оживал. Зарождался новый день - двадцать четвертое октября.
С каждой минутой пешеходов на улицах становилось все больше и больше; рабочие, подняв воротники тужурок и пальто, спешили к проходным заводов и фабрик, хозяйки с раскрытыми зонтиками - на рынки.
С шести часов утра у большевистской типографии собрались мальчишки - продавцы газет. Во двор их не пропустил часовой в юнкерской шинели.
- Газет не будет, - объявил он. Мальчишки не расходились. Они карабкались на
водосточные трубы, цеплялись за карнизы, заглядывали в окна типографии. Там творилось небывалое: юнкера прикладами разбивали стереотипы, приготовленные для печатания газеты.
Волнение газетчиков привлекло прохожих. К ним подходили рабочие и спрашивали:
- Что случилось?
Мальчишки не могли объяснить происходящего. Вдруг появился наборщик без пальто и шапки.
- Кто тут рабочие? - спросил он. - Выручайте! Ночью к нам ворвались ораниенбаумские юнкера. Они остановили машины, забрали отпечатанные газеты, а теперь громят типографию.
В толпе оказались красногвардейцы соседней фабрики. Они побежали в аптеку, в которой был телефон, и позвонили в Смольный дежурному Военно-Революционного комитета. Вскоре к типографии подкатили два броневика и строем пришли солдаты дежурной роты Литовского полка. Они обезоружили юнкеров.
Ночью, кроме ораниенбаумцев, штаб округа оказывается еще вызвал юнкеров из Петергофа, ударников из Царского села и артиллеристов из Павловска.
Керенский и его министры, знавшие, что большевики готовятся к вооруженному восстанию, спешили опередить их. Но было поздно. Через два часа вышли газета и листовки, призывающие свергнуть Временное правительство.
***
На Васильевском острове троекратно прогудел заводской гудок.
Началось!
Эта весть облетела все заводы. Рабочие прекращали работу, брали спрятанные винтовки и спешили к месту сбора боевых отрядов.
Нарвские дружинники собирались у деревянного здания путиловского театра. Здесь шла раздача подсумков с патронами и пулеметных лент. Однозарядные берданки заменялись густо смазанными винтовками, привезенными с Охтенских складов.
У стен театра рабочие счищали смазку с винтовок, прилаживали к ним ремни, переобувались и, по-походному подпоясавшись, шли разыскивать своих командиров.
Со всех сторон доносились слова переклички:
- Рубахин!
- Здесь.
- Васильев!
- Я.
Отряды, собравшиеся полностью, получали предписания и строем уходили: одни - в Смольный, другие - к солдатским казармам, третьи - к разъездам железнодорожных путей.
Отряд, в котором находились Дементий Рыкунов, Василий Кокорев и парни с Чугунного переулка, собрался полностью, но его почему-то никуда не посылали. Молодые кузнецы пошли к начальнику районного штаба и с обидой спросили:
- Что же о нас не вспомните?
- А вы раньше батьки в пекло не лезьте, - ответил тот. - Нам молодой да крепкий рабочий дубняк в резерве нужен. Начнет где-нибудь припекать, мы и скомандуем вам "В ружье!. Становись!. Бегом марш!" Ну и поспевайте со всех ног туда, где наших теснят, сшибайте врага и гоните. А пока можете идти отдыхать в свой клуб. Когда понадобитесь, - вызовем.
***
Смольный, бывший институт "благородных девиц", превратился в штаб революции. Сюда со всех сторон стекались на грузовиках и в пешем строю отряды Красной гвардии.
За все свое стопятидесятилетнее существование институт, выпускавший дочек дворян, воспитанных "в послушании богу и преданности монарху", еще не видел в своих длинных сводчатых коридорах столько народа. Его стены сотрясались от топота тяжелых сапог, от лязга оружия и гула голосов.
Члены Военно-Революционного комитета, разместившиеся на третьем этаже в комнатах, где еще недавно жили классные дамы, принимали командиров рабочих дружин и посылали сводные отряды для окружения и захвата вокзалов, мостов через Неву, почтамта, телефонной станции.
Комиссар только что отремонтированного крейсера "Аврора" - матрос Белышев - получил предписание вывести корабль на Неву и любыми средствами восстановить движение по Николаевскому мосту, захваченному юнкерами.
Кочегары подняли в котлах пары, механики прогрели машины, а новый командир крейсера - обрусевший швед, старший лейтенант Эриксон - вдруг заартачился.
- Помилуйте. - сказал он, - у нас нет навигационных карт. Я не знаю невского фарватера. Река с начала войны в пределах города не углублялась, а она известна илистыми отложениями. У нас большая осадка, сразу же сядем на мель. Кроме того, не следует забывать о ненависти правительства к флоту. Вы знаете, что нас ждет за самовольные действия?
- Знаю, - ответил Белышев. - Но приказ выполню.
Комиссар пошел посоветоваться в судовой комитет. Там старшина рулевых, узнав об опасениях Эриксона, вызвался промерить фарватер ручным лотом.