Мать, услышав приглушенный крик сына, кинулась к соседям.
- Ой, милые… Ой, родные, помогите! Мой ирод Фильку убивает.
Прибежавший Савелий Матвеевич отнял от истязателей в кровь избитого парня и увел к себе.
К вечеру у Фильки поднялся жар. Лицо горело от ссадин. Спина вздулась и все тело ныло, словно изломанное. Он всю ночь бредил, а Лемеховы возились с ним, как с родным сыном. Они прикладывали компрессы к рубцам и кровоподтекам, чтобы понизить жар, и поили морсом.
Филька отлеживался у Лемеховых почти неделю и домой больше не вернулся. Савелий Матвеевич предложил:
- Оставайся у нас. Куда ты теперь денешься? С верфи тебя, конечно, прогнали. А на новую работу не скоро устроишься.
- Ничего, проживу, - ответил Филька.
Еще в постели он надумал уйти к рыбакам, с которыми познакомился на взморье. Это были веселые и бесшабашные парни, не признававшие ни бога, ни царя, ни полиции. В любую погоду они выходили в залив на своих просмоленных лодках, ставили переметы, а утром снимали улов и несли продавать на базар.
Рыбаки охотно приняли Фильку в свою артель. Рыкунов больше двух лет жил вольно, не признавая никакой власти над собой.
Все лето рыбаки обитали в шалашах, тут же на взморье. Заработанные деньги тратили легко и весело, откладывая лишь пятую долю на одежду, снасти и зимнюю жизнь. Осенью они брали в аренду у рыбака-чухонца амбар, складывали в него просушенные снасти, перебирались в город и поселялись в "Шанхае" - огромном доходном доме с дешевыми комнатами.
В "Шанхае" они вязали новые снасти и артелью нанимались скалывать лед и сбрасывать снег с самых крутых и высоких крыш. За такую работу платили втройне.
Перед войной Филиппа призвали на флот. Он принес Савелию Матвеевичу две бутылки водки, свежих, только что пойманных судаков и попросил позвать мать с братом. С отцом ему не хотелось прощаться.
"Пойду к Савелию Матвеевичу, - решил матрос. - А там ясно будет, что делать".
Кузнец, увидев возмужавшего Филиппа, обрадовался:
- А ну, покажись… покажись. В плечах как будто раздался, а мяса лишнего не наростил и осунулся вроде. Что - не легка служба?
- Не сахар, - вздохнул моряк.
Лемехов усадил его за стол, сам сел напротив и предложил:
- Рассказывай, как на море воюете.
Пока они за графинчиком водки разговаривали меж собой, жена Савелия Матвеевича сбегала к Ры-куновым и привела мать Филиппа. Та, увидев возмужавшего и потемневшего от морских ветров сына, расплакалась. Матрос ласково прижал ее к груди, поцеловал и спросил:
- Как отец?
- Такой же ирод… еще злей стал. Теперь Дему тиранит, безбожником да фулюганом ругает. А твои письма до одного пожег. Его все Артемьянов расстраивает. Водка-то дорогая, так этот леший денатурат приучил пить.
Младшего брата Филиппу так и не удалось повидать.
На "Аврору" он возвращался навеселе. Поднявшись по трапу, Рыкунов ловко отдал честь Андреевскому флагу, отметился у вахтенного и пошел в свой кубрик. У тамбура его встретил Щенников.
- Ну, принес водки? - спросил он.
- Нет у меня для тебя никакой водки, - отмахнулся Рыкунов.
- Так ты что… обманывать? Обещал, а теперь отказываешься? Сам всю выжрал?
Схватив матроса за грудь, фельдфебель сильно встряхнул его и, почувствовав под пальцами хруст бумаги, потребовал.
- А ну покажи, что в бушлате прячешь?
- Ничего я не прячу, отстань!
При этом Рыкунов так толкнул фельдфебеля, что тот отлетел к срезу бочки и растянулся на палубе. Мешкать нельзя было ни секунды. Филипп вскочил в тамбур, спустился по трапу вниз и, увидев знакомого машиниста, сунул ему в руки листовки, полученные от Савелия Матвеевича.
- Спрячь, за мной рыжеусый гонится.
- Есть спрятать, - ответил машинист. - А ты вон по тому трапу уходи.
Филипп поднялся по другому трапу на верхнюю палубу, прошел в свой кубрик, напихав за бушлат газет, которые берег для закурки, сел на рундучок перевести дух. В это время запела труба горниста и тонко засвистели дудки вахтенных, вызывавшие матросов на вечернюю поверку.
Вместе с гурьбой матросов Филипп выбежал на верхнюю палубу и стал в строй во вторую шеренгу. Ему думалось, что здесь он будет незаметен. Но вскоре появился посыльный и выкрикнул:
- Матрос Рыкунов… в рубку, к старшему лейтенанту!
В рубке сидел старший лейтенант с молодым мичманом и стоял навытяжку Щенников:
- Показывай, что у тебя в бушлате, - приказал офицер.
Филипп сбросил бушлат и вывернул карманы. Старший лейтенант взял измятую газету, просмотрел ее и, не найдя ничего запретного, спросил у Щенникова:
- Ты про это говорил?
- Никак нет, ваше благородие, - поспешил ответить фельдфебель. - Энта бумага мятая, а у него хрусткая была. Видно, спрятать успел. Надо в кубрике пошарить.
Офицер поморщился и сказал мичману:
- Сходите в кубрик. Пусть он при вас осмотрит рундучки.
Когда они ушли, старший лейтенант спросил у Филиппа:
- Ты где был?
- У родителей.
- Пьянствовал?
- Так точно, ваше благородие, - бойко ответил Рыкунов. За пьянство на корабле не наказывали.
- Листовок ни от кого не получал? Филипп сделал вид, что не понимает офицера. Обыск в кубрике ничего не дал. Вернувшийся со
Щенниковым мичман доложил, что запретной литературы в рундучках не обнаружено.
- В строй! - приказал старший лейтенант.
Рыкунов козырнул, круто повернулся и бегом отправился к своей шеренге. Ему разрешили стать на: левый фланг. Вскоре рядом с ним появился кипевший от злости Щенников.
- Ну, теперь ты у меня покрутишься! - ощерясь, прошипел фельдфебель.
На другой день Рыкунова остановил на палубе худощавый минный машинист - Шура Белышев.
- Где ты листовки добыл? - вполголоса спросил он.
Филипп не решился сказать правду.
- На Фонтанке. У моста нашел, - соврал он. Машинист понимающе улыбнулся, подмигнул
Рыкунову и сказал:
- Если еще найдешь, передавай нам… не ошибешься.
Глава восьмая. НАЧАЛО РЕВОЛЮЦИИ
За Нарвской заставой бастовали все заводы. Бросили работу и солдаты, присланные с фронта на "Путиловец". Они помитинговали до полудня, потом ушли строем на обед и больше не вернулись.
Весть о том, что солдаты покинули завод, облетела все улицы Нарвской заставы. На другой день рабочие с утра стали собираться у главной проходной "Путиловца". Они стучали кулаками в ворота и требовали:
- Откройте!
Но им никто не отвечал. Стало ясно, что добром на завод не пройдешь. Один из комитетчиков обратился к собравшимся:
- Эй, кто там покрепче, давай сюда, к воротам! Дема с Васей и еще несколько рослых парней
протискались вперед. По команде они толкнули ворота. Доски затрещали.
- А ну, еще нажмем! И-и… раз! И-и… два!.. От дружного напора створки ворот сорвались
с петель и рухнули.
Необычайно белый, запорошенный свежим снегом двор и покрытые инеем стены бездействующих мастерских потрясли путиловцев. Они застыли в оцепенении перед поваленными воротами. Им еще не доводилось видеть свой завод таким безмолвным. Они привыкли к гулу трансмиссий, к частому уханью парового молота, к грохоту клепальщиков, к дыханию и вспышкам мартеновских печей, к свисту и шипению
пара. Без этого рабочего шума и гула завод им казался мертвым.
- Кто оживит его? Кто вдохнет в него жизнь? Ведь здесь же работали деды и отцы, здесь прошла юность! Завод хоть и выжимал из них пот и старил, но он одновременно был школой жизни и кормильцем. В его мастерских, в общем труде они объединялись, чувствовали свою силу. Это завод сплотил их и создал славу путиловцев. Как же они будут без него?
- Заморозили, гады, цеха, - сдавленным голосом сказал стоявший рядом с Васей пожилой рабочий.
И вдруг кто-то высоким голосом крикнул:
- Снимай охрану!
Этот призыв прокатился по двору, заметался среди заиндевевших мастерских и, отозвавшись эхом, прозвучал, как боевой сигнал к действию.
- Долой генерал-директора! Сами будем управлять заводом!
- Гони охрану и хожалых!
Путиловцы рванулись с места и помчались за убегавшими охранниками. Они их настигали в узких проходных, ловили в цехах и, толкая в шею, гнали к зданию конторы, где уже хозяйничал стачечный комитет.
В этот день рабочие захватили все мастерские завода и выставили свою охрану.
***
Выдав Кате пачку прокламаций, Наташа сказала:
- Будь осторожна. Вчера по демонстрантам стреляли. Облавы были на многих улицах и всю ночь ходили с обысками. Арестован почти весь состав Петербургского комитета. Центральный комитет поручил действовать нам от его имени.
Спрятав прокламации под пальто на груди, Катя пошла к Финляндскому вокзалу. Улицы в этот день казались безлюдными. Лишь на углу Боткинской девушка заметила жиденькую толпу и приблизилась к ней. Какой-то железнодорожник в очках водил пальцем по листку, наклеенному на заборе и почти по складам читал вслух:
- Подни-май-тесь все! Орга… организуйтесь для борьбы! Устраивайте комитеты.
"Наша листовка, - поняла Катя. - Кто же успел ее наклеить?"
Слова железнодорожник произносил невнятно. Женщина в солдатском ватнике не утерпела и сказала:
- Неужто пограмотней здесь никого нет? Алешина хотела занять место железнодорожника, но одумалась: "Если схватят, попадусь со всей пачкой. Не буду ввязываться".
Листовку взялся читать какой-то парнишка в форме ученика реального училища:
"Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться. Нечем топить.