За окнами стояла светлая, лунная ночь, только темнели верхушки тополей и далеко-далеко играла серебряными блестками река. Максимов сидел на кровати, подперев голову руками. Конечно, с ним не бог весть что произошло. С каждым такое может случиться. Но другая бы пожалела, посочувствовала. А вот Валя не пожалеет, не посочувствует. К другой бы он пришел, выговорился. А Валю он сегодня даже боялся увидеть. Как ни ничтожно все случившееся с ним, оно еще больше отдалило его от Вали. Вот в этом-то и обида.
Глава девятая
В условленный день Вертилин явился в Росснабсбыт. Смолкин был уже тут, спорил с инспектором, оформляющим наряды на кирпич.
– Принесли заявку? – обернулся он к Вертилину.
– Принес. – Вертилин передал заявку, которую Смолким, нахмурившись, пробежал глазами и опустил в портфель.
– Ну как? – спросил Вертилин.
– Будем делать, – неопределенно ответил Смолкин и опять заспорил с инспектором. Смолкину давали наряд на июнь, он требовал на май.
– Вы поймите, – убеждал его инспектор, опрятный старик в черных нарукавниках, – на май уже весь кирпич распределен.
– На бумаге распределен, – горячился Смолкин.
– Возможно, – согласился инспектор. – Если кто не будет вывозить, отберем наряды, передадим вам, потерпите несколько дней.
– Пусть терпят те, кто выписывает нереальные наряды! – бушевал Смолкин. – Резерв-то вы оставили!
– Ничего нет, вот убедитесь.
Инспектор развернул на столе таблицу. Смолкин нагнулся к ней, долго рассматривал, затем поднял голову и неодобрительно посмотрел на Вертилина.
– В чем дело? – спросил тот, подходя.
– Вы себе весь майский кирпич заграбастали.
Вертилин улыбнулся:
– Так уж весь!
– Ну половину. Вам этого мало? А я несчастных полмиллиона кирпича не могу получить. Мы вам помогаем, а вы нас без ножа режете.
– Чем же я виноват? – Вертилин развел руками.
– Не принесу я наряда, – продолжал ворчать Смолкин, – мне директор голову оторвет. Для вас полмиллиона – пустяки, а для нас – стройка. И все равно вы свой кирпич в мае не вывезете.
– В самом деле, – предложил Вертилину инспектор, – уступите им полмиллиона, мы их вам на июнь перепишем.
– А если я сумею вывезти?
– Додадим. К концу месяца всегда бывает остаток.
Вертилин понимал, что в мае он не успеет вывезти кирпич, даже если подойдет автоколонна. Таким образом, уступив часть наряда Смолкину, он не только ничего не теряет, но, наоборот, окажет автобазе услугу, за которую она будет у него в долгу.
Смолкин сухо спросил инспектора:
– Вы мне сделаете что-нибудь?
– Что же я могу сделать? – пожал плечами инспектор. – Вот помогите уговорить товарища.
– Нет, – махнул рукой Смолкин, – сами договаривайтесь. Мне безразлично, у кого вы снимете.
– О чем разговор? – Вертилин протянул наряд. – Спишите мне полмиллиона на июнь.
Они расстались добрыми друзьями.
Ничего не пообещав, Смолкин решил помочь Вертилину. Случай тому благоприятствовал. Когда он вернулся на базу, Поляков приказал ему идти с ним на склад запасных частей. Тоном, достаточно безразличным, чтобы можно было заподозрить какую-либо заинтересованность, Смолкин сказал:
– Кстати, о кирпиче, Михаил Григорьевич. На май все фонды уже распределены, для нас Росснабсбыт урезал у н-ского строительства.
– Не вывозят?
– Вывозят, но их уполномоченный сам согласился.
– Какой любезный!
– За красивые глаза такие вещи не делаются.
– Чего же он хочет?
– По-видимому, рассчитывает, что мы поможем ему с машинами.
– Вы обещали ему что-нибудь?
– Боже упаси! Какое я имею право обещать? Но почему не дать? Чем он хуже других? Да и просит он несколько машин.
Поляков вспомнил холеное лицо Вертилина, его голубые глаза, за приветливостью которых скрывалось внутреннее напряжение.
– Для него пять машин – мелочь, – сказал Поляков, – а тем, у кого мы их снимем, будет чувствительно. Возможно, вы все-таки что-нибудь обещали взамен этого наряда?
– Что вы, Михаил Григорьевич! Просто я думал: организация солидная, будут возить все лето, фонды у них централизованные, всегда могут пригодиться.
– У нас есть свои фонды, – перебил его Поляков, – реализуйте их законным путем.
Смолкин обиделся:
– В таком случае мы получили бы кирпич в июне.
– Кстати, кирпич в июне только и понадобится, – сказал Поляков. – Что вы все-таки ему обещали?
– Я обещал поговорить с вами, но кирпич не имеет к этому никакого отношения.
– Я так и думал, – спокойно сказал Поляков. – Сделайте вот что: наряд вернете, а нам пусть выпишут на июнь.
– Михаил Григорьевич!
– И вообще не размахивайтесь. Денег у нас в обрез, а вы их не привыкли считать. Вам бы только купить да привезти, а как платить – это вас не интересует. Никаких лишних запасов нам не надо. Я сюда вас по этому поводу и пригласил.
Они спустились в склад. В широком полуподвальном помещении длинные ряды стеллажей упирались в потолок, образуя узкие коридоры, полутемные, несмотря на несколько сильных электрических ламп, горевших круглые сутки.
Кладовщик Синельщиков, маленький подвижной старичок, увидев вошедшее в склад начальство, неожиданно густым и сиплым басом провозгласил:
– Здравия желаю, Михаил Григорьевич! Здравия желаю, товарищ Смолкин!
Поляков присел на табурет, взял у Синельщикова списки запасных частей, не спеша просмотрел их и протянул Смолкину.
– Это все ненужные детали. Их здесь тысяч на полтораста. Нужно немедленно реализовать.
– Михаил Григорьевич, что вы! – испуганно заговорил Смолкин, пробегая глазами отмеченные красным карандашом строчки. – Сегодня продадим, а завтра самим потребуются.
– Вряд ли потребуются, – возразил Поляков, – они уже больше двух лет лежат. Как, товарищ Синельщиков, выдавали что-нибудь за последние два года?
– Нет, – прохрипел Синельщиков и виновато посмотрел на Смолкина. Так смотрит на грозного, стремящегося в полет командира эскадрильи робкий синоптик, докладывая ему об отсутствии летной погоды.
– Михаил Григорьевич, – умоляюще заговорил Смолкин, – ведь дефицитные части не каждый день бывают. Из-за несчастной шестеренки машина будет стоять, а я в ответе.
– С умом берите. А вы все подряд хватаете, лишь бы закрома набить.
Рассмеявшись, он наклонился и, защипнув двумя пальцами кожу на боку Смолкина, закрутил ее так, как это делают мальчишки.
– У вас замедленный обмен веществ, лишний жирок. Он мог бы пойти в мышцы, а дал вашему сердцу два пуда лишней нагрузки.
Обладая счастливой способностью преувеличивать в собственных, а еще больше в чужих глазах малейшую свою удачу, Смолкин умел преуменьшать самую крупную неприятность. Он утверждал, что снабженец, принимающий близко к сердцу огорчения своей профессии, неизбежно заболеет раком – единственная болезнь, которой этот здоровяк, не знавший даже насморка, смертельно боялся.
Избыток жизненных сил рождал в нем огромную энергию, правда несколько суетливую. Он был неизменный тамада всех вечеринок, организатор загородных пикников, конферансье клубных концертов, неутомимый танцор, болельщик всех видов спорта, хотя сам играл только в преферанс. Он был одним из тех людей, которые, войдя в вагон поезда, одной рукой машут в окно провожающим, а другой – уже ставят в узком проходе купе на ребро чемодан, заменяющий карточный стол. И невесть откуда взявшиеся партнеры готовят карты, чертят пульку для преферанса, оттеснив других пассажиров, которые жмутся в углу, скрывая под вежливой улыбкой свое недовольство: в таком положении им придется ехать всю дорогу. И уже это купе отмечено проводником как самое шумное и беспокойное, а официантом вагона-ресторана – как самое требовательное в отношении пива и закусок.
У Смолкина всюду были приятели. Его знал весь город, и он знал добрую его половину. У него было особое чутье на нужных людей, память хранила номенклатуру любых товаров, от примусной иголки до шлифовального станка. Он мог точно сказать, что имеется на любом складе города, что получили вчера и что собираются получить завтра. Он широко пользовался услугами своих многочисленных приятелей и сам любил помогать.
Широта его чувств была неизмерима. Искренне желая облагодетельствовать человечество, он мог простодушно обмануть своих ближних. Он не мог никому ни в чем отказать, весь мир представлялся ему огромным предприятием, которое он должен обеспечить нормальным снабжением. Не будь над ним крепкой руки Полякова, он в короткий срок перетащил бы на склад автобазы половину городских материальных ценностей.
Смолкина никогда не мучили угрызения совести, ничто не смущало его жизнерадостной беззаботности. Хотя приказ Полякова о реализации запасных частей и был ему неприятен, он быстро утешил себя мыслью, что все это не так страшно. Кое-что он распродаст, кое-что отстоит, кое-что спишет на цеховые кладовые.
Больше огорчал его отказ Полякова выделить машины Вертилину: в связи со строительством мастерских Вертилин мог оказаться полезным. И когда Вертилин позвонил, Смолкин ответил, что не успел еще поговорить с директором. В течение двух следующих дней на все свои звонки Вертилин получал короткий ответ: Смолкина нет на месте, а когда будет – неизвестно.
Но Вертилин твердо решил его поймать. Он звонил каждые полчаса и наконец услышал в трубке голос Смолкина, радостные интонации которого свидетельствовали о нетерпении, с которым он дожидался этого звонка. И с той же радостью и благодушием Смолкин сообщил, что Поляков неожиданно уехал в Касилов, но дня через три вернется, и тогда, несомненно, все устроится.