- Кабинет у тебя ничего себе, подходящий. Работать бы тебе да работать в таком кабинете до пенсии, а ты, значит, уезжать собрался. Слышал я, слышал о вчерашнем вашем собрании. Скажу честно, приятно мне было узнать, что ты каким был в молодости, таким и остался - повоевать все тянет. Молодец, ничего не скажешь. Только… А как же семья? Жена твоя у нас всех детей лечит, так что мы ее из города не выпустим. А? Так врозь и будете жить? Имей в виду - семейные драмы у нас не поощряются, - он засмеялся, погрозил пальцем, но заметив, как вскинул голову Андрей Данилович и сердито раздул ноздри, предостерегающе поднял руку. - Ну, ну, не делай строгих глаз. Шучу, конечно. Не прими всерьез. Дело это ваше, семейное, сами разберетесь. Другое меня волнует… На заводе у вас собираются блюминг-автомат строить, крупнейший в мире, а ты в такой момент хочешь уйти.
- Не я же буду строить.
- Ясно, не ты. Но подумай - на завод столько новых людей придет. Всех надо жильем обеспечить, общежития новые потребуются. Выходит, никак мы тебе не можем дать нашего благословения. А потом… Пойми ты, задача-то сейчас стоит другая, не председателями колхозов людей посылать в деревню, а выявить осевших в городе сельских специалистов.
- А когда председателями посылали, то направили в деревню работника райисполкома из города, - давнее знакомство с секретарем давало право на откровенность. - Знаю одного такого. До этого в деревню только отдыхать ездил.
- Ну, а ты-то сам почему тогда не поехал?
Вопрос огорошил Андрея Даниловича. В самом деле, почему?
- Да просто как-то не думал тогда об этом, - ответил он. - В голову просто не приходило. Ну, несознательный еще был, что ли. Не понимал, где мое настоящее место.
- Тогда, значит, не понимал, а сейчас критику наводишь. Здорово это у тебя получается. А насчет того райисполкомовского работника… Что ж, бывают и ошибки, может, ты и прав. Зато по его примеру десяток настоящих хозяев в деревню поехало. Вот и разбирайся, чья правда. Политика.
- Ну, если так на дело взглянуть… Только он там свою политику теперь проводит, ему карусельная установка, видишь ли, понадобилась, а кормов-то и нет…
Секретарь добродушно рассмеялся.
- Постой, постой, Лысков, милый ты мой человек. Городишь что-то, а того не поймешь, что корма рано ли, поздно ли, а появятся, но людей вот к новым методам приучить потрудней будет. Видать, каким ты сам специалистом сельского хозяйства на заводе сделался.
- Может, и так… - Андрей Данилович пожал плечами. - Но все же мне думается…
- Эх, Андрей Данилович… Когда люди серьезное решение принимают, они должны все знать твердо, - секретарь посмотрел на часы и поднялся, - а ты - может быть, думается… Вот и мне думается, что лучше тебе оставаться здесь, на привычном месте. По крайней мере, как я сказал, благословение мы тебе не дадим.
У дверей он обернулся.
- А насчет самолюбия и прочего - не беспокойся. На следующем собрании ваш секретарь партбюро скажет, что тебя горком партии оставил в городе.
7
…Солнце сильно припекло спину, и Андрей Данилович, пошевелив лопатками, сообразил, что он уже не стоит над кустами смородины, а сидит на трухлявом обрезке бревна. Теща, небось, заждалась. Надо слазить в погреб.
Обогнув сарай, он вошел в него, ухватился за железное кольцо и сдвинул тяжелую крышку, открывая темный провал лаза.
Снизу, оттуда, где в глубине сухого, обшитого досками погреба терялась деревянная лесенка, густо, крепко пахло яблоками. Запах яблок перебивал все остальные запахи, никакой другой не шел с ним в сравнение - ни запах квашенной в бочке капусты, ни маринованных груш… Нагнувшись, Андрей Данилович уперся руками в пол по краям лаза, сбросил в темноту ноги и, повисев так, нащупал ногами лесенку.
Доставая стеклянные банки с вареньем и сливовым компотом, он выставлял их на пол, а потом, закрыв лаз крышкой, носил банки, прижимая к животу, в сени.
В доме все встали. Дочь убирала комнаты, а жена помогала теще готовить. По ее смущенному виду и по каменному лицу тещи он догадался: жена успела уже не угодить своей матери. Из комнаты вышел сын - руки в карманах штанов, угловатые плечи подняты. Прошелся туда-сюда по коридору и втиснулся боком в кухню.
Жена погнала его:
- Не мешайся. И без тебя тесно.
- Да-а… - забасил он. - Есть же хочется.
- Потерпи. Вот управимся…
Всегда так получалось. Если ждали гостей, утром в доме никто не мог поесть толком. Андрей Данилович взял в сенях кастрюлю с холодными щами, сел в комнате на тахту, расстелил на коленях газету и позвал сына. Ели щи прямо из кастрюли, сын, пододвинув стул, сидел напротив, касаясь коленями его колен. Ел он деликатно, не торопясь. Андрей Данилович посматривал на его чернявые, гладко зачесанные волосы, на смугловатое лицо, на тонкий сухой нос, и ему было приятно, что сын так на него похож. Окрепнет, раздастся в плечах, в груди, и все, пожалуйста, - вылитый отец.
- Отнеси-ка им туда, на кухню, - отдал он сыну пустую кастрюлю. - И пойдем, поработаем немного в саду. Землю хоть, что ли, возле ягодника перекопаем… Смотрел сейчас - сухая там земля, твердая. Совсем мы запустили сад, просто безобразие.
- Но мне скоро на тренировку надо идти. (Сын играл в волейбол).
- Как скоро?
- Ну, к двенадцати.
- О-о… До двенадцати мы с тобой знаешь еще как наработаться можем… Вот тебе и разминка.
- Но…
- Пойдем, пойдем. Не ленись.
Сын вышел в сад с явной неохотой. Не вышел, а поплелся следом и работал вяло - не копал землю, а ковырял ее острием лопаты, брезгливо морщился, если вдруг с комом земли выворачивал красного земляного червя. Часто бегал к дому и смотрел на часы.
Андрей Данилович сказал с горечью:
- Если уж ты действительно так торопишься, то давай-ка уходи лучше. Тоже мне, работничек.
Надеялся приструнить сына, но тот обрадовался.
- Так я отчаливаю, пап? - и от восторга с легкостью метнул, как копье, лопату.
Штыковая, остро отточенная, она глубоко вошла в землю возле ствола яблони. Андрей Данилович обомлел, на шее у него набухли вены.
- Что же ты делаешь-то?
- А что? Я же не в дерево.
- Не в дерево, не в дерево… У-у… Корни, дурак, можно порезать.
Сын беззаботно ответил:
- Подумаешь… Все равно мы переезжаем.
- Что?! Что ты сказал? Переезжаем… Ах, ты, сукин ты сын! - Андрей Данилович взорвался и замахнулся на него лопатой. - Во-он! Вон отсюда! Шалопай! Тунеядец! Вон, тебе говорю, отсюда!
От возмущения он задохнулся и схватился рукой за горло. В глазах потемнело, ноги ослабли. Ему показалось, что вот сейчас с маху ударит по голове сына лопатой, и он отбросил ее от греха в сторону, повернулся и тяжело пошел под грушу.
Сел на сосновый комель и руками сжал голову.
- Все к черту! К черту! К черту! - вырвалось у него.
Сын стоял рядом и бубнил растерянно:
- Папа… Ну, папа.
А потом Андрей Данилович ощутил, как на комель присела жена. Она гладила его по затылку и говорила:
- Успокойся, отец. Успокойся. Ну, успокойся… Не портите вы мне, ради бога, сегодня праздник.
- Ладно, ладно. Все… Лучше уже, - ответил он сквозь зубы.
- Вот и хорошо. Это у тебя нервы. Пройдет. Пойдем домой - полежи немного.
Андрей Данилович послушно встал. Она крепко взяла его под руку.
Ложиться он не захотел, а сел в кресло у открытого окна. Долго сидел - бездумно, тупо - смотрел на большие дома напротив, на открытые двери балконов, на неподвижные оконные занавески. Сердце томилось, а в голове и во всем теле гудело, словно его сильно ударило электрическим током.
Снова вспомнился секретарь горкома, опять всплыл в памяти разговор с ним. Надо было остановить его тогда, задержать. Задержать и поговорить еще, объяснить все, что чувствовал, что волновало. Но не остановил, не задержал… Даже и не пытался остановить. И еще… Кто же, все-таки интересно, сообщил в горком, что он собрался в деревню? Директор завода? Жена? Она тоже могла это сделать, с ней в городе, ой, как считаются… Тогда он не стал разбираться. Боялся, а вдруг - жена! Ведь поругались бы смертельно… Лучше было грешить на директора.
Вошла жена, уже умытая после кухонной возни, но еще не причесанная, растрепанная. Заботливо спросила:
- Как ты себя чувствуешь, отец?
- Бодр и ясен, - усмехнулся он.
- Так надевай "генеральский мундир". Готовься командовать парадом. Скоро уже начнут собираться.
Он вяло встал и прошел в спальню. Вяло, без всякого интереса, надел костюм, узконосые чешские туфли. Встряхнул руками, чтобы рукава рубашки сползли немного и выглядывали из-под пиджака белой каемкой. Задрав голову к потолку, завязал галстук перед вделанным в шифоньер зеркалом. "Командовать парадом" - значило встречать и развлекать гостей. Вернувшись в столовую, Андрей Данилович открыл в письменном столе ящик и выбросил из него на стол, под лампу, две пачки сигарет в скользкой целлофановой обертке. Сам он курил папиросы "Казбек", но для гостей, для друзей жены хранил сигареты: они обычно забывали запастись куревом.
Жена одевалась перед зеркалом. Подняла руки, закалывая на затылке волосы. Расстегнула халат и, поведя плечами, сбросила на пол. Оставшись в одной комбинации, открыла дверку шифоньера. Постояла, осматривая висевшие на плечиках платья: решала… Выбрала, так он и знал, свое любимое, из мягкой серой с голубизной шерсти, сшитое строго, но оттенявшее ее тело, еще свежее, плотное, с полными бедрами и высокой, вскинутой грудью. Ушла в глубину комнаты, к туалетному столику, но скоро вновь показалась, теперь уже с кулоном на тонкой золотой цепочке.
- Ну и как, Андрюша, идет мне твой подарок? - кокетливо спросила она.