В 70–80-е годы интерес к искусству писателей, подобных Н. Зарудину, М. Пришвину, возрастает, все отчетливее осознается актуальность проблем, поднимавшихся в их творчестве. Одной из важнейших в творчестве Н. Зарудина исследователи называют проблему "человек и природа"; природа при этом понимается не только как флора и фауна, но как мир в целом, бесконечный во времени и пространстве, частью которого является человеческая цивилизация. Кроме того, природа - это и "часть" самого человека, биологическая, физиологическая основа его личности: речь идет о взаимоотношении сознательного и бессознательного, "социального" и "природного" в человеке. "Мир природы входит в прозу Зарудина в той же функции, что и в его поэзию, являясь основой мироощущения автора и его героев, как у М. Горького, М. Пришвина, К. Паустовского" (3амостик Ч. А. Художественные искания Николая Зарудина. С. 9). "В лучших своих рассказах - "Закон яблока", "Снежное племя", "Спящая красавица" - Зарудин естественно соединяет остросоциальное и природоведческое. Способом их соединения нередко становится любовная коллизия" (Кривцов В. Земная высота (о прозе Николая Зарудина) //3арудин Ник. Путь в страну смысла. М., 1983. С. 7).
Закон яблока
Вошло в сб.: Страна смысла. М., 1934. Печатается по изд.: Зарудин Ник. В народном лесу. Повесть и рассказы. М., 1970.
В рассказе "Закон яблока" "чутким художником уловлено во всех своих оттенках то зыбкое состояние природы, что бывает на стыке поздней осени и ранней зимы. А заодно - и состояние молодого сердца, когда от незамысловатого, может быть, даже слегка черствого любопытства к случайному спутнику оно переходит к любви и становится преображенным, предельно впечатлительным, согласно отзывается на мельчайшие перемены в природе" (Дынник В. [Вступительная статья] //3арудин Ник. Закон яблока. Рассказы. М., 1966. С. 19).
Ч. Замостик, предпринявшая подробный анализ рассказа Н. Зарудина, поясняет его философскую проблематику: "Падение яблока когда-то для всех обнаружило, что движение навстречу друг другу двух антагонистических тел не только закономерно, но и целесообразно, несмотря на то что падение одного из них есть смерть. Смерть целесообразна, потому что она - результат естественного движения жизни, результат взаимного тяготения. […] В утверждении смерти как закона жизни великая гармонизирующая сила ньютоновского яблока. Гармонично, в полном соответствии с "законом яблока" живет в рассказе природа" (Замостик Ч. А. Где жизнь - движенье: (проблематика и поэтика рассказа Н. Зарудина "Закон яблока")//Анализ отдельного художественного произведения. Л., 1976. С. 65).
С этой проблемой связаны, по мнению исследовательницы, социально-нравственные и психологические проблемы рассказа. "Родилось и выросло новое поколение, имеющее право на чувства, но отрицающее их и мечтающее только о героическом. В жизни два полюса. Неумолима власть "закона яблока". Конфликт Ланге - Надя в чем-то близок конфликту личное - общественное, поставленному Ф. Гладковым в романе "Цемент" в образе Даши Чумаловой. Чем-то напоминает рассказ и проблематику "Зависти" Ю. Олеши и "Сорок первого" Б. Лавренева. […] Руководствуясь только разумом, логикой, что вполне закономерно для целенаправленной жизни, Надя подвержена опасности превращения в свою противоположность. Все проверяя вопросом пользы зачем? (а это любимое слово Нади), легко можно впасть в другую крайность - мещанство. […] Развитие действия есть процесс медленного постижения Надей другой, чувственной стороны жизни, постижения красоты природы и неразрывно связанного с природой Ланге. Характер Нади претерпевает в рассказе эволюции от логически выверенных, сугубо предопределенных рассудком поступков до единства разума и чувства" (там же, с. 72–74).
Ефим Давыдович Зозуля (1891–1941)
(Комментарии составила Н. И. Дужина)
Начал писать до революции.
В 20-е годы выходят сборники рассказов: Лимонада. Рассказы. М., 1925; Маленькие рассказы. М., 1929; и др.
Со статьями о творчестве Е. Зозули выступают Ю. Соболев (Прожектор. 1924. № 12), М. Кольцов (На литературном посту. 1926. № 7), М. Беккер (На литературном посту. 1929. № 14) и др. В 1928 г. выходит сборник работ, посвященных писателю: Е. Зозуля. Статьи и материалы. Л., 1928.
Анализируя творчество Зозули, современная ему критика выделила две группы произведений, каждой из которых соответствуют своя тематика и проблематика, определенный жанр и стиль. С одной стороны, это "фантастические утопии", аллегории на темы человеческой истории, "философские сказки". К ним относятся "Рассказ об Аке и человечестве", "Гибель Главного города", "Граммофон веков" и др. С другой стороны - произведения на темы повседневности, на темы чисто бытовые. К данной группе относится и рассказ "Лимонада".
Лимонада
Впервые - 30 дней, 1925, № 2; вошло в сб.: Зозуля Е. Лимонада. Рассказы. М., 1925.
Печатается по изд.: Зозуля Ефим. Я дома. Рассказы. М., 1962.
Критик М. Беккер назвал рассказ характерным для Е. Зозули, отражающим гуманистический пафос творчества писателя. Л. Гроссман (Гроссман Л. Путь беллетриста//Е. Зозуля. Статьи и материалы) указал на тематическую связь этого рассказа с русской классической литературой - "Холстомером" Л. Толстого и рассказом А. Куприна "Изумруд".
Михаил Михайлович Зощенко (1894–1958)
(Комментарии составила О. А. Прохорова.)
Среди важнейших сборников рассказов М. Зощенко, вышедших в 20-е годы: Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова. Пг.; Берлин, 1922; Разнотык. Пг., 1923; Веселая жизнь. Л., 1924; Аристократка. Пг.; М., 1923; Обезьяний язык. М., 1925; Рассказы. М., 1925; Рассказы. Л., 1925; Собачий нюх. М.; Л., 1925; Американская реклама. Л., 1926; Матренища. М.; Л., 1926; Десять рассказов. Л., 1926; Уважаемые граждане. М.; Л., 1926; Над кем смеетесь? М.; Л.; 1928. Многие сборники неоднократно переиздавались. По сведениям И. Владиславлева, в середине 20-х годов тиражи изданий книг М. Зощенко уступали лишь изданиям Д. Бедного (см.: Владиславлев И. В. Литература великого десятилетия (1917–1927). М.; Л., 1928. Т. 1. С. 25).
Во второй половине 20-х годов М. Зощенко стал одним из самых популярных русских прозаиков. "Зощенку читают в пивных. В трамваях. Рассказывают на верхних полках жестких вагонов. Выдают его рассказы за истинное происшествие. […] Он имеет хождение не как деньги, а как вещь… (Шкловский В. О Зощенке и большой литературе//Михаил Зощенко. Статьи и материалы. Л., 1928. С. 17, 25). "Его юмористика пришлась по душе широчайшим читательским массам. Книги его стали раскупаться мгновенно, едва появившись на книжном прилавке. Не было, кажется, такой эстрады, с которой не читались бы перед смеющейся публикой "Баня", "Аристократка", "История болезни" и пр. Не было, кажется, такого издательства, которое не считало бы нужным выпустить хоть одну его книгу" (Чуковский К. Михаил Зощенко. Из воспоминаний//Москва. 1965. № 6. С. 194).
Но, по большей части, читатели неправильно, неполно понимали рассказы Зощенко. Более того, "публика увидела в нем только своего развлекателя и, утробно смеясь его "Аристократкам" и "Баням", относилась к нему с тем непочтительным чувством, с каким толпа обыкновенно относится ко всяким смехотворцам, анекдотистам, острякам, балагурам" (там же).
Но если "непонимание" публики не мешало широкому распространению книг М. Зощенко, то одностороннее восприятие его творчества частью критиков перерастало во враждебность к писателю и вело к превратному толкованию его произведений. Осуждению подвергался как предмет изображения, так и способ воспроизведения действительности в рассказах М. Зощенко. "Отношения советской критики с писателем были полны сплошными недоразумениями", - отмечала в 30-е годы А. Бескина. По ее словам, "один из крупнейших мастеров нашей литературы был принят "как мещанский писатель", а сатира М. Зощенко "почти бездискуссионно" воспринималась "как утробный подмышечный смех" (Бескина А. Лицо и маска Михаила Зощенко// Литературный критик. 1935. № 1–2. С. 107).
Видя в М. Зощенко безыдейного писателя, В. Вешнев утверждал: "У него всегда одни и те же действующие лица - простаки, глупые и темные, одни и те же маленькие типы, одни и те же недостатки и нелепости советской бытовой действительности. Все это тщательно подбирается для смеха, ради смеха. И чтобы не получилось безотрадной тенденции, вообще чтобы не было никакой тенденции, он жало своей иронии маскирует и смягчает наивным и добродушным тоном. Но этот отказ от тенденции тенденциозен и разоблачается искусственностью приемов его творчества" (Вешнев В. Разговор по душам//На литературном посту. (1927. № 11/12. С. 57). "Зощенко - ничегошеньки не может найти в войне и революции, кроме анекдота. И какого… Анекдота от Гоголя, от Достоевского, т. е. такого, который издевается и над слушателями, и над рассказчиком" (Левидов М. О пятнадцати - триста строк//ЛЕФ. 1923. № 1. С. 246).
Критики говорили о пассивности писателя, его бессилии перед изображаемыми в рассказах недостатками, о пессимизме его творчества: "У Зощенко очень часто получается так, что мещанство - это явление, перекрывающее все и вся, все общественные взаимоотношения и перспективы нашего развития" (Чумандрин М. Чей писатель- Михаил Зощенко?//Звезда. 1930. № 3. С. 214).
Звучали, однако, и более взвешенные, объективные, глубокие оценки зощенковских произведений. Так, М. Горький в письме к М. Зощенко от 13 октября 1930 г. говорил: "Юмор ваш я ценю весьма высоко, своеобразие его для меня - да и для множества грамотных людей - бесспорно" (М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка//Литературное наследство. М., 1963. Т. 70. С. 163).