"Зощенко и масштабен и проблемен по-своему. Масштабный фон заменен темой […] фон и частный случай находятся в постоянном смысловом взаимодействии. Частный случай во всех своих деталях заострен на скрытый план, на план "какой-то прекрасной жизни". С этим планом частный случай трагически расходится" (Журбина Е. Михаил Зощенко//3ощенко М. Собрание сочинений. Л., 1930. Т. 1. С. 16–17).
Исследуя способы создания в рассказах М. Зощенко социально-психологических типов, А. Бескина отмечала: "Зощенко резким толчком сбрасывает мелкобуржуазное сознание с идеологических высот вниз; идеология вновь разбивается на тысячи осколков мелких чувств и мелких мыслей, из которых она была так умело склеена. И в каждом осколке разбитого вдребезги сохраняется отражение каких-то отдельных черт, уродливость которых увеличивается, гиперболизируется их изолированностью от целого. Эти разбитые осколки - осколочные сюжеты мелких одностраничных новелл Зощенко" (Бескина А. Лицо и маска Михаила Зощенко//Там же. С. 112).
Проблему социального прототипа рассматривает в статье "Герой М. Зощенко" И. Сац: "М. Зощенко взял как объект […] самый широко распространенный тип городского обывателя, так или иначе в той или иной степени приобщившегося к большим идеям. Он стал изучать ту чудовищную путаницу, те гротескные психологические сдвиги, которые образуются в этой среде под влиянием противоречивых общественных условий. […] Оказывается, что тот причудливый мирок, который изображает Зощенко, вовсе не состоит из одних только мелких честолюбцев и корыстолюбцев, лентяев, эгоистов и т. д. - среди его населения есть совсем другой человеческий тип. Это хорошие, по существу, люди, обезличенные долгой жизнью в унизительных условиях. […] Их держат в плену узкие, косные представления и жизненные навыки, навязанные им старым обществом. [….] Новое в их сознании […] образует самую странную смесь со старым и дает самые эксцентричные изгибы мышления. Но все-таки здесь есть несомненное, хотя и противоречивое, зигзагообразное движение вперед и есть живое начало, сохранившееся под грудами мусора и способное к развитию. Таким образом […] Зощенко сумел […] различить существенно различные типы, похожие друг на друга только отрицательными своими качествами" (Литературный критик. 1938. № 3. С. 153).
Одной из причин неадекватного восприятия творчества М. Зощенко было непонимание значительной частью публики и критики специфики сказового повествования в его произведениях. Осознавая это, М. Зощенко писал М. Слонимскому в сентябре 1929 г.: "Ругают за мещанство! Покрываю и любуюсь мещанством!.. Черт побери, ну как тут разъяснишь? Тему путают с автором" (Слонимский М. Из воспоминаний о Михаиле Зощенко//Звезда. 1965. № 8. С. 206).
Уже при появлении первых произведений писателя его повествовательная манера вызвала большой интерес исследователей. Так, говоря о продолжении лесковской сказовой традиции в русской литературе, Ю. Тынянов замечал, что "юмористический сказ продолжает культивировать Зощенко. […] Юмор живет словом, которое богато жестовой силой, которое апеллирует к физиологии, - навязчивым словом. Таков сказ Зощенки, и поэтому он юморист" (Тынянов Ю. Литературное сегодня//Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 160).
Сопоставляя произведения М. Зощенко с творчеством других прозаиков, И. Груздев пишет: "Для Мих. Зощенко характерная речь так же важна […]. Она развернута на всем протяжении повести и характеризует одно лицо самого рассказчика. Мимика, жест, интонация этого рассказчика сопровождают всю повесть, нужды нет, что он остается скрытым, а для поверхностного читателя и незамеченным" (Груздев И. Вечера "Серапионовых братьев"//Книга и революция. 1922. № 3. С. 111).
Различные аспекты творчества М. Зощенко обстоятельно исследовались авторами сборника "Михаил Зощенко. Статьи и материалы", выпущенного в 1928 г. издательством "Academia". Так, А. Бармин пишет: "Юмористический рассказ Зощенки восходит к традиции раннего Чехова. […] Роль Зощенки оказалась в наши дни сходной с ролью Чехова, хотя пути их прямо противоположны. […] Работая над сказом, Зощенко в поисках новых связей между элементами произведения приходит к анекдоту чистому. […] Зощенко делает своим материалом быт, потому-то и анекдоты Зощенки оказались явлениями быта. […] Получается что-то среднее между репортажем и литературой (Бармин А. Г. Пути Зощенки//Михаил Зощенко. Статьи и материалы. С. 47, 49, 50).
Обращаясь к проблеме стиля речи зощенковского повествователя, В. Виноградов указывал: "Речь такого рассказчика […] - искусственна. В ней сопоставлены и слиты такие разнородные жанровые типы книжного языка, литературно-разговорной речи с пестрым многообразием профессиональных жаргонов, внелитературных, "вульгарных" форм речеведения, что их "социально-лингвистическое", "научно-эмпирическое" примирение в одном сознании не всегда возможно. Такое примирение осуществляется эстетически, при посредстве образа писателя" (Виноградов В. В. Язык Зощенки/Михаил Зощенко. Статьи и материалы. С. 59–60). Сопоставляя речь героев М. Зощенко с реальными речевыми фактами окружающей действительности, исследователь продолжал: "В современной действительности, которая характеризуется нивелировкой культурных высот, канонизацией форм demi-culture, необычайно широкое распространение получают формы "мещанского" жаргона, вульгарные, не канонизированные этикетом элементы "внелитературных", языковых взаимодействий из сферы городской речи. […] Естественна поэтому художественная установка на эти формы бытовой "стилистики" и "устной" литературы. Тем более что в современной прозе и прозе недавнего прошлого она, эта "установка", находила себе опору в возрождении у Ремизова, Белого и Замятина "сказовой" традиции" (там же, с. 75).
Несмотря на широкую популярность М. Зощенко, значительная часть критики и литературной общественности продолжала относиться к писателю настороженно или враждебно. В 40–50-е годы обстановка вокруг него достигла наивысшего драматизма. Грубой критике была подвергнута повесть "Перед восходом солнца" (см.: Дмитриев Л. О новой повести Зощенко//Литература и искусство. 1943. 4 декабря; Горшков В., Ваулин Г., Рутковская Л., Большиков М. Об одной вредной повести//Большевик. 1944. № 2). Новая волна обвинений против М. Зощенко поднялась после публикации в 1945–1946 гг. в ряде изданий рассказа "Приключения обезьяны". Появились разгромные рецензии Н. Маслина и Вс. Вишневского (Культура и жизнь. 1946. 10 августа).
14 августа 1946 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград", где критиковались М. Зощенко и А. Ахматова. По материалам этого постановления А. А. Жданов несколько раз выступал с докладом, в котором М. Зощенко был назван "мещанином", "литературным хулиганом", "подонком литературы" и т. п. В сентябре 1946 г. М. Зощенко и А. Ахматова были исключены из Союза писателей. Представление о характере "кампании" можно получить по сборнику "Против безыдейности в литературе", Л., 1947 (см., в частности, статьи А. Еголина "За высокую идейность советской литературы" и Л. Плоткина "Проповедник безыдейности М. Зощенко").
М. Зощенко был вновь принят в ССП в 1953 г. Однако суждения, высказанные А. А. Ждановым, по-прежнему имели силу официального приговора. Обстоятельства последних лет жизни Зощенко были далеко не легкими (см.: "…Писатель с перепуганной душой - это уже потеря квалификации". М. М. Зощенко: письма, выступления, документы 1943–1958 годов//Дружба народов. 1988. № 3).
После длительного перерыва изучение творчества М. Зощенко возобновилось, и доброе имя писателя стало восстанавливаться в глазах читателя. Сегодня уже бесспорно доминирует суждение, согласно которому М. Зощенко "высмеивал обывательские черты в человеке, а не самого человека. Человек-обыватель в его представлении был фигурой мифической, несуществующей" (Томашевский Ю. Рассказы и повести Михаила Зощенко//3ощенко Мих. Собр. соч. В 3-х т. Л., 1986. Т. 1. С. 11).
Современные исследователи уделяют внимание проблеме комического у писателя, ставя его новеллистику 20-х годов в связь с последующим творчеством (см.: Старков А. Юмор Зощенко. М., 1974). Исследуются структурные особенности рассказов М. Зощенко. Подчеркивая характерные черты зощенковского рассказа, Л. Ершов пишет: "Как правило, в первой половине новеллы представлены один-два, много - три персонажа. И только когда развитие сюжета проходит высшую точку, когда возникает необходимость типизировать описываемое явление, сатирически его заострить, появляется группа людей, порой толпа. […] Простодушно-наивный рассказчик уверяет всем тоном повествования, что именно так, как он, и следует оценивать изображаемое, а читатель либо догадывается, либо точно знает, что оценки-характеристики рассказчика неверны. Это вечное борение между утверждением рассказчика и читательским негативным восприятием описываемых событий сообщает зощенковскому рассказу особый динамизм, наполняет его тонкой и грустной иронией" (Ершов Л. Ф. Из истории советской сатиры//М. Зощенко и сатирическая проза 20–40-х годов. Л., 1973. С. 39, 38).