Леонид Иванович Добычин (1896–1936)
(Комментарии составил Е. Е. Девятайкин.)
Печататься начал с 1924 г. Опубликовал сборники рассказов: Встречи с Лиз. Л., 1927; Портрет. М., 1931; повесть "Город Эн" (Л., 1935).
Известны неопубликованные сборник рассказов "Вечера и старухи" (хранится в ЦГАЛИ СССР) и две повести, находящиеся в Ленинграде в частных коллекциях.
В последнее время рассказы Л. Добычина вновь появляются на страницах печати. Наиболее полная публикация - в "Литературном обозрении", 1988, № 3 (рассказы "Старухи в местечке", "Козлова", "Встречи с Лиз", "Ерыгин", "Конопатчикова", "Портрет").
"В середине двадцатых годов, - вспоминал В. Каверин, - в ленинградском литературном кругу Добычин был заметной фигурой. О нем много спорили. […] У него не было ни соседей, ни учителей, ни учеников. Он никого не напоминал. Он был сам по себе. Он существовал в литературе, ни на что не рассчитывая, не оглядываясь по сторонам и не боясь оступиться" (Каверин В. В старом доме //Каверин В. Собр. соч. В 8-ми т. М., 1982. Т. 6. С. 413–417).
Критики заметили уже первый сборник рассказов Л. Добычина. Наиболее сочувственно отозвался о нем Н. Степанов, который увидел оригинальность рассказов прежде всего в том, что в них "обрывки хроники, где случайные и, казалось, ненужные подробности сочетаются со "случайными и неподчеркнутыми" "намеками на смысл", "фабулу", "позволяют создать тонкую и острую психологическую характеристику персонажей" (Степанов Н. [Рец. на сб. "Встречи с Лиз"] //Звезда. 1927. № 11). Но уже в рецензии на повесть Л. Добычина "Город Эн" Н. Степанов, отметив, что писатель "правильно" отразил измельчание "предреволюционной интеллигенции, мертвящую тупость провинции", упрекал автора в "пессимизме", "ироническом скептицизме", "индивидуализме", "формализме", "объективизме" и т. д. (Литературный современник. 1935. № 2).
Многие критики конца 20 - начала 30-х годов обвиняли прозу Л. Добычина в клевете на эпоху. Так, в связи с публикацией сборника рассказов "Портрет" О. Резник писал в рецензии под названием "Позорная книга": "Увечные герои и утопленники наводняют книгу. […] Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелкобуржуазного мира, но, по Добычину, мир заполнен исключительно зловонием, копотью и смрадом, составляющим печать эпохи" (Литературная газета. 1931. № 10). С. Герзон в статье "Об эпигонстве" назвал повесть Л. Добычина "Город Эн" "праздным гримасничаньем, бессильным прикрыть эгоистическое любование", "хилым, ненужным детищем, весьма далеким от советской почвы", "объективный смысл" которого - "показать, как он, Добычин, мало уважает читателей" (Октябрь. 1936. № 5. С. 214, 215).
В 1936 г. Добычин "был избран в характерной для того времени литературной кампании "мальчиком для битья" (Каверин В. О Добычине //Литературное обозрение. 1988. № 3. С. 99). Вспоминая об этом, М. Чуковская писала: "В январе 1936 года в "Правде" появилась известная статья "Сумбур вместо музыки". И началось выискивание формалистов во всех областях искусства и несправедливая расправа с беззащитными людьми" (Чуковская М. Одиночество //Огонек, 1987. № 12. С. 12). По свидетельству М. Чуковской, на собрании ленинградской секции Союза писателей, где обсуждалось творчество Л. Добычина, "один Михаил Слонимский не выдержал. Взволнованно пытался он объяснить, доказать, что обвинения подобного рода не относятся к Добычину. Что никакого формализма в сочинениях его нет, что пишет Добычин просто понятно, отчетливо выражая свои мысли и рисуя образы. Но защита Слонимского потонула под лавиной обвинений" (там же, с. 13). Главным "обвинителем" выступал Н. Берковский. "Этот профиль добычинской прозы, - заявил он, - это, конечно, профиль смерти" (Берковский Н. Думать за себя, говорить за всех //Литературный Ленинград. 1936. 27 марта). А. Толстой, предостерегший собравшихся от превращения обсуждения в "публичную казнь", тем не менее объявил писателя "эпигоном", который "пока еще в литературной работе не обнаружил таланта". После собрания Л. Добычин покончил с собой.
В. Каверин писал о новеллистике Л. Добычина: "Крошечные, по две-три страницы, рассказы написаны почти без придаточных предложений и представляют собой как бы бесстрастный перечень незначительных происшествий. Однако они читаются с напряжением, и это не напряжение скуки. Это поиски тех внутренних, подчас еле заметных, психологических сдвигов, ради которых автор взялся ходить незамеченным, о мимолетном, необязательном, встречающемся на каждом шагу. Его крошечные рассказы представляют собой образец бережливости по отношению к каждому слову" (Каверин В. В старом доме //Там же. С. 413).
Творчество Л. Добычина сформировалось в рамках распространенного в советской прозе 20-х годов стремления к малой форме, наиболее адекватно выражающей "осколочное сознание" человека переходного периода, когда старое социальное единство оказалось взорванным, расколотым, а новое еще не сложилось.
Проза Л. Добычина концептуальна. Сквозь призму "осколочного сознания" он изучает состояние внешнего мира. В этом смысле Л. Добычин может быть назван писателем одной темы. "Обрывки хроники", быт в рассказах Л. Добычина являются отправной точкой философского осмысления жизни и предстают в двух измерениях - реальном и экзистенциальном.
Важную роль при этом играют ключевые понятия, смысловые группы, переходящие из рассказа в рассказ и несущие представление об "ином" мире: упоминания о боге и предметах культа (храмы, иконы), о смерти, о сумасшедших домах, тюрьмах, казармах (как мире, не подчиняющемся обычным законам), о воде (как границе, крае земли, света).
Движению внешних подробностей противостоят самоуглубленное состояние персонажей рассказов, сосредоточенность на движении своего внутреннего мира: герои часто пребывают в состоянии задумчивости, мечтательности, предаются воспоминаниям.
Бесстрастность "объективного" изложения фактов у Л. Добычина часто нарушается музыкальным лейтмотивом: рассказы изобилуют цитатами из стихов, песен; само имя "Лидия", четырежды повторенное подряд в заключительной сцене рассказа, напоминает песенный рефрен.
Таким образом, быт в рассказах Л. Добычина становится местом диалогической встречи двух или нескольких "миров": идеального и реального, объективного и субъективного, бывшего и настоящего и т. п., каждый из которых независим от другого (потому и не бывает главного героя, основной сюжетной линии: все главное); т. е. быт в художественной концепции Л. Добычина осуществляет функцию посредника между разными "мирами"; многообразие бытия, его философское и эстетическое богатство, явленные в быте, предстают не как результат творческого прозрения, духовного усилия автора, а как объективное качество.
В. Ерофеев делает попытку трактовать бытописательство Добычина на конкретно-историческом уровне. Критик отмечал антиномичность мировосприятия писателя. С точки зрения Ерофеева, Добычин писал "о пореволюционном захолустье, где улицы с прогнившими домиками уже торжественно переименованы, где в клубе штрафного батальона ставится "антирелигиозная" пьеса, где романтический герой Кукин идет в библиотеку, чтобы взять "что-нибудь революционное", но смысл этих преобразований, по мысли Добычина, остается внешним, не затрагивает основ сознания, которое оперирует старыми вековечными понятиями (моченые яблоки торговок, голубой таз с желтыми цветами, сравнение сетки с кадилом - все это не случайно; все это не только приметы быта, но и непоколебимые, "розановские" устои жизни).
Раздвоенность вообще характерна для атмосферы добычинских рассказов, где сошлись два мира со своими укладами: церквами, кадилами и - революционными маршами, но не для героического противостояния - так кажется рьяным утопистам, - а для оппортунистического сожительства. Обыватель, чувствуя силу власти, рад нарядиться в новые одежды, с удовольствием разучивает новый лексикон, подражает манерам времени, но в душе мечтает о том, что Лиз, "пожалуй, уже разделась" (Ерофеев Вик. О Кукине и мировой гармонии // Литературное обозрение. 1988. № 3. С. 111). Говоря о ненависти Л. Добычина к мещанскому быту, "обывательщине", "давящей скуке повседневности", Ю. Нагибин замечал: "У Добычина была жалость к малым мира сего" (Книжное обозрение. 1987. 14 августа. С. 6). "Обыкновенность и даже ничтожность его героев - это не "остранение", не "смещение", не "принцип рапорта" и не "поиски фабулы", а выражение человечности, ответственности за всех, идущее, может быть, от гоголевской "Шинели". И не "отсутствие автора", да еще доведенное до предела, характерно для Добычина. Автор - негодующий, иронизирующий, страдающий от пошлости одних, от бессознательной жестокости других, - отчетливо виден на каждой странице" (Каверин В. В старом доме // Там же. С. 415).
Лидия
Рассказ написан в 1925 г. Впервые - альманах "Ковш", книга 4, М.;Л., 1926. Печатается по изд.: Добычин Л. Встречи с Лиз. Л., 1927.