Отшельник
Впервые - Беседа, 1923, № 1; вошло в сб.: Рассказы 1922–1924 гг. Берлин, 1925.
Печатается по изд.: Горький М. Полное собрание художественных произведений. В 25-ти т. М., 1973. Т. 17.
Рассказ написан в 1922 г. В сентябре этого года М. Горький читал его в Герингсдорфе А. Толстому, который выступил со своими впечатлениями в печати: "М. Горький читал свою последнюю повесть "Отшельник". Она поразила меня свежестью и силой формы и новым поворотом души его. Выше всего над людьми, над событиями горит огонь любви, в ней раскрывается последняя свобода" (Толстой А. Великая страсть //Накануне. Литературное приложение. 1922. 1 октября. № 20).
Известны восторженные отзывы об "Отшельнике" многих других писателей. "На правах читателя, - пишет М. Горькому 16 января 1926 г. К. Федин, - хочется мне сказать Вам, что никогда еще не испытывал я такого изумления перед Вашими книгами, как теперь. […] По книгам, напросто, ходят люди - так ощутимы, телесны герои повестей! И - другое: даже там, где автор ведет повествование от своего лица, он не стесняет меня - читателя - своим отношением к герою. Я остаюсь совершенно свободным в своей связи с героем повести, в своем понимании его. Особенно это касается […] "Отшельника". Здесь я ощутил героев буквально, т. е. на ощупь. […] Книга эта нова для меня […], и Вас я почувствовал после нее еще шире, чем раньше" (М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка //Литературное наследство. М"1963. Т. 70. С. 498).
М. Пришвин сообщал М. Горькому в письме от 31 января 1926 г.: "Читали "Отшельника" вслух, это был праздник с радостными слезами. […] Только знаете, Алексей Максимович, я тоже когда-нибудь доживу до такого рассказа, я тоже напишу о любви, если у меня жизни не хватит, я жизнь надплету, как-нибудь и достигну" (там же, с.328).
Л. Войтоловский считал рассказ "Отшельник" одной из лучших вещей как сборника "Рассказы 1922–1924 гг.", так и всей современной ему литературы - "по красоте сюжетного построения, отчетливой вычерченности деталей и лингвистическому богатству" (Войтоловский Л. Новые вещи Горького // Новый мир. 1926. № 4. С. 157). Н. Смирнов также полагал, что "Отшельник" "может служить образцом лучшей, вполне законченной поэмы. Здесь все - и фигура Савелия, живущего в пещере, над которой склонились три прекрасных дерева […] и фигуры приходящих к Савелию деревенских женщин, и его речи […] - все выдержано в сияющих тонах четкости, сжатости и целостности" (Известия. 1925. 6 декабря). "Образ Савелия, - пишет критик о герое рассказа, - спокойного и хитрого мужика, не отказывающегося в своем уединении ни от женских ласк, ни от водочной бутыли, удивительно живой, подвижный и реальный образ" (там же).
Большой интерес к рассказу М. Горького испытывает и современное литературоведение.
"Горьковский отшельник не знает аскетической отрешенности от мира, он словно распахнут навстречу радостям бытия; в его любви ко всему живому […] есть нечто языческое […]. Бог, которого "открыл" Савелу маленький аббатик-француз, это, в сущности, тот дух человечности и доверия к жизни, который неощутим в скучной суете повседневности. […] Горький не реабилитирует "утешителя", "сеятеля иллюзий" в образе отшельника. […] Этот "уродливый маленький бог", "умеющий только любить", дан далеко не "праведником" (Тагер Е. Б. Творчество Горького советской эпохи. С. 193–195).
"В отличие от "Заметок из дневника. Воспоминаний", открывающихся пронизанным горечью "Городком", книга "Рассказы 1922–1924 гг." предваряется блестящим "Отшельником", полным чувства светлой радости, восхищения такой сложной, такой противоречивой, такой "греховной" и все-таки, несмотря ни на что, неповторимо прекрасной жизнью. […] Горький не сказал ни одного слова в защиту одиночества, в защиту страдания. […] Именно в рассказе с обязывающим заглавием "Отшельник" автор дальше всего от этого" (Овчаренко А. И. М. Горький и литературные искания XX столетия. М., 1982. С. 71–72).
Обращая внимание на важное значение образа рассказчика в новеллистике М. Горького, Г. Белая отмечает: "В рассказе "Отшельник" поначалу кажется, что рассказчик только задает старику "наводящие" вопросы. […] Острый скальпель вопросов постоянно рассекает повествование, активизирует, динамизирует рассказ героя. […] Структура повествования в "Отшельнике" крайне характерна для произведений Горького 20-х годов" (Белая Г. А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М., 1977. С. 175–176).
Александр Степанович Грин (1880–1932)
(Комментарии составила А. М. Шафиева.)
Начал печататься до революции. Первые рассказы относятся к 1906 г. В 1913 г. выходит первое собрание сочинений (Грин А. Собр. соч. В 3-х т. Спб.).
В 20-е годы выходят следующие сборники рассказов А. Грина: Белый огонь. Рассказы. Пг., 1922; Сердце пустыни. М., 1924; На облачном берегу. Л.; М., 1925; Брак Августа Эсборна. Л., 1927; По закону. М.; Л., 1927.
Дореволюционное творчество А. Грина не было отмечено особым вниманием критики. Писавшие о Грине в тот период обвиняли писателя в эпигонстве, высказывались о его творчестве в основном в пренебрежительном тоне. На этом фоне выделяются отзывы А. Горнфельда и Л. Войтоловского, которые сумели разглядеть в новеллах Грина тревогу писателя о своем времени (Горнфельд А. Рец. на книгу: Грин А. Искатель приключений. Рассказы. М., 1916 //Русское богатство. 1917. № 6. С. 279–282; Рец. на книгу: Грин А. Рассказы. Спб., 1910. Т. 1//Русское богатство. 1910. № 3. С. 145–147; Войтоловский Л. Литературные силуэты: А. С. Грин //Киевская мысль. 1910. 24 июня; Войтоловский Л. Летучие наброски: Александр Грин //Киевская мысль. 1914. 3 мая). В послереволюционный период к обвинению в эпигонстве прибавились еще и обвинения в антиисторизме и антисоциальности. Критики 20–30-х годов утверждали, что Грин сознательно уходит от действительности, что писателю не чужды декадентские тенденции. "Ущемленный действительностью", спасающийся в мечте, которая "в своей бесцельности скрашивает жизнь", - таким видит Грина К. Зелинский (Зелинский К. Вступительная статья //Грин А. Фантастические новеллы. М., 1934). Критик считает, что "жизнь давнула его беспощадно и крепко, и из столкновения с ней он вынес для себя одну истину - уйти". Вместе с тем в "старомодных и слишком отвлеченных" писаниях Грина К. Зелинский увидел и отметил очень ценное: "Страницы его книг испещрены замечаниями и отступлениями, которые звучали философски и даже политически. В их повторяющейся тревоге угадываешь блудного сына революции" (там же, с. 34). А. Роскин акцентирует внимание на несамостоятельности гриновского творчества, считая, что литературу Грина можно отнести к числу той, которая "мало чем возвышается над уровнем фабрикуемой как бы машинным способом западной развлекательной приключенческой новеллы" (Роскин А. Судьба писателя-фабулиста // Художественная литература. 1935. № 4. С. 6). К. Зелинский и А. Роскин в своих статьях пытаются определить отношение к Грину советского читателя. Так, А. Роскин утверждает, что "страна гриновских новелл и повестей не выдержала самого краткого испытания временем. Она предстает ныне обесцвеченной, точно декорация при дневном свете" (там же, с. 8).
Стоит отметить небольшую статью М. Шагинян. Вопреки мнениям тех, кто считал, что Грин "не заметил" пятнадцати лет Советской власти, М. Шагинян утверждает, что "он сумел свои старые ситуации, старые страны, старых героев насытить новым для себя содержанием" (Шагинян М. А. С. Грин//Красная новь. 1933. № 5. С. 173). Но и М. Шагинян видит "несчастье и беду" Грина в том, что "он развил и воплотил свою тему не на материале живой действительности" (там же, с. 172). Сложившееся представление об отчуждении Грина от современности не могли изменить даже высокие отзывы о его искусстве таких писателей, как М. Горький, Ю. Олеша, К. Паустовский, Н. Тихонов, Э. Багрицкий.
В статье "Возвращение к А. Грину" (Вопросы литературы. 1981. № 10) В. Ковский, выделяя несколько периодов в литературной судьбе А. Грина, когда возрастал или, наоборот, убывал интерес к творчеству писателя, отмечал, что "…непонимание Грина достигло своего пика в тот момент, когда была взята на вооружение и сильно подновлена еще дореволюционного производства легенда об "иностранце русской литературы…" (с. 45). По словам исследователя, "возвращение Грина в живую литературу и возвращение к Грину нашего читателя пришлось на период (со второй половины 50-х годов) бурного роста общественного самосознания, крупных сдвигов в социальном и нравственном статусе общества, расцвета романтических по тональности и максималистских по этическому пафосу умонастроений. В литературе этого периода совершенно не случайно усилились гуманистические акценты, обострилось внимание к человеческой индивидуальности, приобрели особую роль различные виды лирической прозы, наметилось тяготение к общей субъективации повествовательных форм, исповедальности, условности и т. д. Надо ли пояснять, до какой степени "ко времени" оказался тогда Грин с его твердой нравственной программой, страстной защитой духовной свободы, безудержностью творческой фантазии…" (там же, с. 47).