Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) (1868–1936)
(Комментарии составил Е. А. Яблоков)
В 20-е годы в берлинском издательстве "Книга" М. Горький выпускает ряд сборников рассказов и очерков: в 1923 г. - "Мои университеты" (куда, кроме одноименной повести, вошло несколько небольших произведений); в 1924 г. - "Заметки из дневника. Воспоминания"; в 1925 г. - "Рассказы 1922–1924 гг."; в 1927 г. - "Воспоминания Рассказы. Заметки".
Критика 20-х годов проявила большой интерес к "малой прозе" М. Горького. Почти единодушно была отмечена необычность для писателя его новых произведений. "Новый Горький" - так называлась статья В. Шкловского (Россия. 1924. № 2/11).
Это - новый Горький", - писал и А. Воронский (Воронский А. Полемические заметки// Красная новь. 1924. № 5. С. 317).
Анализируя новые очерки и рассказы М. Горького, критики выдвинули ряд принципиальных вопросов, связанных с проблемой художественного метода, концепцией личности, проблемой героя, жанровыми особенностями, способами выражения авторской позиции. Полемика выявила разногласия в среде критиков и по отношению к творчеству М. Горького, и по отношению к важнейшим вопросам развития литературы. Так, например, для В. Шкловского новые произведения М. Горького стали знаком разрыва с реализмом ради сближения с традициями В. Розанова, А. Белого и А. Ремизова, выступлением "против Горького второго периода, против толпы Вересаевых и Серафимовичей, против тени Белинского и за живую русскую литературу, которая писала и будет писать, как хочет" (Шкловский В. Новый Горький// Россия. 1924. 2/11. С. 197). Однако большинство критиков рассматривали обновление М. Горького не как полное самоотрицание писателя, а как развитие его своеобразного стиля; создаваемые же им характеры воспринимались как продолжение темы "уездной, обывательской, мещанской России", "окуровщины", в трактовке которой писателя перестал удовлетворять "уровень бытового и психологического обобщения": теперь она предстает "как категория символического порядка" (Горбов Д. Путь М. Горького. М., 1928. С. 66).
Большой интерес представляют наблюдения критиков 20-х годов над жанровой спецификой горьковских рассказов. Критика обратила внимание на отсутствие в новых рассказах М. Горького "смазочного материала старого жанра", на их "автономность, отрывочность, мимолетность, как бы внелитературность" (Тынянов Ю. Литературное сегодня// Русский современник. 1924. № 1. С. 305).
Особое внимание вызвали, получив неоднозначную трактовку, интерес писателя к сложным, противоречивым характерам и предложенная им концепция личности. В облике созданных М. Горьким персонажей некоторые интерпретаторы-акцентировали лишь патологическое начало, сводя к его воспроизведению весь смысл идейно-нравственных поисков. Рапповская критика видела в произведениях писателя лишь "редчайшие виды уродств, многообразный софизм, патологический эротизм, непостижимые извращенности человеческой природы (Вешнев В. Горькое лакомство// На литературном посту. 1927. № 20. С. 54).
Примечательно, что специалисты-психиатры, воспринимая рассказы М. Горького с точки зрения своих узкопрофессиональных интересов, восхищались его умением "с необычайной правдивостью" и "научной добросовестностью" рисовать "различные психопатические состояния и душевные болезни" (Галант И. Б. Психозы в творчестве Горького // Клинический архив гениальности и одаренности. Л., 1928. Вып. 2. Т. IV. С. 50).
Большая часть рецензентов рассматривали созданные характеры как развитие дорогого для М. Горького типа чудака, озорника, жизнелюбе, в котором "жив неугомонный творческий дух", тоска по необыкновенному - но порывы которого бесплодны. "В последних вещах Горького преобладают озорники. Они озоруют от великой скуки. […]… мелкий быт, докуки жизни коверкают их, и их порывы вырождаются в бесплодное озорство" (Воронский А. О Горьком// Воронский А. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. М., 1987. С. 45).
Если А. Воронский обращал внимание на отсутствие в 20-е годы у М. Горького современной тематики (Воронский А. О Горьком// Там же. С. 46), то Н. Смирнов писал: "Формально все рассказы […] - рассказы о прошлом. Но их движущая сила - упорно-волевое стремление к иной, лучшей жизни, настойчивые, неугасимые поиски счастья - неизменно соприкасает их с нашей современностью" (Известия. 1925. 6 декабря).
Современные исследователи анализируют структуру горьковского повествования, способы выражения авторской позиции. Е. Тагер отмечал: "В рассказах 1922–24 гг. исчезает образ персонажа, слитого с автором и тем самым являющегося достойным доверия комментатором событий. В них, наоборот, преобладает монолог героя, повествующего о своей жизни и воссоздающего замкнутый, "чужой" для автора мир. […] Тенденция вытеснения авторского голоса и "взгляда" голосом и "видением" самого героя неожиданно сплетается с другой и прямо противоположной. В ряде рассказов мы вдруг наталкиваемся на демонстративное обнажение лица автора. […] Это лицо конкретного писателя, "сочинителя", свободного в выборе своего материала и самовольно распоряжающегося им" (Тагер Е. Б. Творчество Горького советской эпохи. М., 1964. С. 171 и 173).
В последние годы получили развитие высказанные Ю. Тыняновым идеи о новаторских принципах жанрообразования в произведениях М. Горького 20-х годов, о специфических средствах, с помощью которых небольшие по объему и, кажется, локальные по проблематике фрагменты тем не менее оказываются внутренне объединены в цикл - жанровую общность более высокого уровня. "Общая атмосфера создается здесь многообразием голосов и зарисовок. […] Возникает характерное вообще для Горького, но выступающее в каждом произведении по-своему ощущение неудержимо несущегося жизненного потока" (Эльсберг Я. Е. Общая атмосфера литературного произведения//Проблемы художественной формы социалистического реализма. В 2-х т. М., 1971. Т. II. С. 186).
"В настоящее время в результате серьезного исследования жанровой природы и стилевого своеобразия произведений писателя этого периода сложилось мнение о сочетании тенденции рассказа с исследованием, более того - об усилении исследовательского начала в них. В связи с этим возникает вопрос о мотиве как одной из форм выражения авторской идеи в произведении. […] Мотив как форма выражения авторского сознания в произведении впервые был широко применен Горьким в "Рассказах 1922–24 годов". Причем, кроме мотивов частных, действующих в пределах отдельного рассказа […] писатель ввел мотивы, общие для всего цикла" (Пшеничнюк Т. М. Структурно-организующая роль мотивов в рассказах Горького 1922–24 годов// Поэтика русской советской прозы: Межвузовский научный сборник. Уфа, 1985. С. 43).
М. Ландор прослеживает становление цикла как жанрового образования в творчестве М. Горького 20-х годов. Исследователь показывает, что единство рассказов, входящих в такое образование, создается более тонкими средствами, нежели просто сюжетные связи или единый образ повествователя: "Читатели, впитавшие культуру подтекста, стали восприимчивы к целому без внешней связи" (Ландор М. Большая книга - из малой (об одном становящемся жанре в XX веке) //Вопросы литературы. 1982. № 8. С. 78). Отмечая сходные тенденции у советских писателей - современников М. Горького (И. Бабель, М. Пришвин и др.), М. Ландор указывает в то же время на ряд близких по жанровой природе произведений известнейших прозаиков Западной Европы и США - Ф. Кафки, У. Фолкнера, Дж. Стейнбека, Дж. Джойса, Э. Хемингуэя, А. Камю (там же, с. 76–77). Обращаясь к творчеству современных советских писателей В. Шукшина, В. Астафьева, В. Белова, исследователь пишет: "Поиски необычного единства в рамках интересующего нас жанра идут и в нашей литературе последних лет. […] Из экспериментального порою соединения частей, не одного типа и не одного уровня, здесь складывается прочное художественное целое" (там же, с. 97).
Таким образом, "обновление" горьковской прозы, замеченное еще критиками 20-х годов, предвосхитило весьма широкие процессы в современной писателю и более поздней советской и зарубежной литературе.