Управляющий встал из-за стола, обнял Карновича за плечи, подвел к окну. Перед зданием не убывала толпа.
- Скажи - кто они, все эти? Управляющий говорил очень торжественно.
- Не понимаю вопроса, Шалва Георгиевич. Люди.
- Ты бы еще сказал - хорошие советские люди. И был бы прав, дорогой. Во всех наших городах советские люди и везде они хорошие.
- Ну, что еще? Моряки. Океанские рыбаки…
- Океанский народ, правильно. А какой народ? Пришлые, вот кто. Из многих республик. Со всех советских меридианов и параллелей. Разные обычаи, разные уклады жизни. А мы из них делаем коллектив, общий обычай создаем, такая наша забота, дорогой.
Управляющий вдруг заговорил, как юношей рыбачил на Черном море, а перед войной организовывал рыбацкий промысел на Дальнем Востоке. Охотское море - по площади десять Балтик, осваивали океан. Каждый год прибывали новые люди, а было легче - пришлые вливались в недра коренного населения, перенимали традиции, трудовой коллектив уже существовал, он лишь умножался. А здесь строим на пустом месте! Пришлые народ особый - легкие на подъем, хитрые на выдумку, энергичные, лежебоки на новые места не лезут. Бочка, клокочущая от брожений мыслей и дел! Но если бочку не скрепить обручем дисциплины, наружу выплеснет хаос, анархия будет, а не порядок.
- Индустрию делаем! Рыбодобывающую индустрию. Десятки заводов в океане! Вместо удачи - расчет. На кальке расписываем промысел, потом идем в море. А кое-кто приносит старинку свою. Фартовщики - своеволие, надежду на случай… Нет, так не пойдет! Ведь что порой на берегу? Пьянки, вокруг промысловиков вьются бичи, скверные женщины… Перед отходом матросов на иные суда свозят хмельных на такси! И это терпеть? Вот смысл приказа: всех алкашей, всех анархистов - вон! Не пожалею и хороших работников, если распускаются на берегу.
- Я же не пьяница, с потаскухами не знаюсь! Имейте же совесть!
- Имеем совесть, имеем! Не пьяница, не гуляка, правильно. Нужны нам хорошие капитаны и на Балтике, тут остался народ помельче - и рыба пошла мелкая. Город снабжаем свежьем, из воды - на стол! Посылаем "Бирюзу" на усиление промысла в наших водах, вот так считай, дорогой, и спорить не надо!
Кантеладзе дружески потрепал Карновича по плечу. Управляющий мог и жестоко распечь нерадивого работника, мог и закончить неприятный разговор хорошими словами - обескуражить, если не обезоружить.
Карнович понимал, что после разговора с самим управляющим просить заступничества у его заместителя бесполезно. Да и обида, что Березов, всегда отмечавший молодого капитана среди других, в решающую минуту не заступился, мешала идти с просьбами. Несколько минут его томило желание пойти с жалобой к Муханову, но, убедившись, что у дверей кабинета Алексея много народу, совсем пал духом.
Мрачный, он поплелся домой. На выходе в парк его нагнал Шарутин. Штурман с надеждой осведомился:
- Чем кончился твой визит, Леонтий? Я поспрошал ребят в приемной, они говорили, что Шалва улыбался тебе, как родному сыну. Верно?
Карнович хмуро ответил:
- Если улыбался, как сыну, так перед тем, как выпороть сына розгами. Кремень! Обволакивает ласковыми словечками, а переубедить его - пустая трата времени.
- Давай посидим в парке, - предложил Шарутин. - Чудная сегодня весна - сто лет такой не помню.
- Не сегодня, а в этом году, милорд, - вяло поправил Карнович. - Удивляюсь - хвалишься, что поэт, а в родном языке не силен. Вечно что-нибудь перековеркаешь.
- Сегодня, а не в этом году, - упрямо повторил штурман. - Слово "сегодня" - расширительное, в народе так часто говорят. А если я коверкаю речь, так в соответствии с ее собственными законами, так сказать, подчеркиваю ее богатые возможности. Абсолютно правильно говорят одни иностранцы, да еще мой редактор. Был такой знаток русского, академик, немец, он нам сочинил грамматику, безупречность - жуть, а по-русски изъяснялся устно - не дай бог!
- Иди ты! - пробормотал капитан. - До грамматики ли мне сейчас?
Они присели на валун, нависающий над ручьем. В парке звенели птичьи голоса. Ветерок нес запах сирени и шиповника. Шарутин пробасил:
- Не убивайся. Перемелется - мука будет. Ты молодой, неженатый, не мне чета.
Карнович с угрюмой насмешкой посмотрел на него. - С какого дня определился в старцы?
- А что? Ровно на шесть лет старше тебя. Шесть лет - штука серьезная. Скоро тридцать стукнет. К тому же - разведенец. Хлебнул семейного горюшка, а тебе еще предстоит. Ты шторма только на море знаешь, а я в собственной комнатухе такие самумы и тайфуны понаиспытывал!..
Капитан явно не поддерживал постороннего разговора. Шарутин помолчал и деловито уточнил: - Значит, Балтика? И пойдешь?
- Не знаю, - задумчиво отозвался капитан. - Одна мыслишка появилась: а не послать ли Светломорск ко всем чертям? Я в мореходке вначале в Мурманск собирался, а почему-то перемахнул сюда. На Каспии оставляли - не захотел, а ведь Каспий побольше Балтики. Примириться с этой лужей? В Мурманск написать только, мигом заберут, а там океан.
Шарутин прогудел:
- Большой воды мечтатели! Эх, молодежь! И я таким же был в далеком прошлом - года три назад. Кстати, тебе нравится это выражение: большой воды мечтатели?
- Неплохо, только немного выспренно.
- Собираюсь так назвать свою вторую книгу стихов. Три месяца работаю как бешеный. Строк сорок уже срубил. Классика, а последняя строфа вообще шедевр. Это без преувеличений, ты ведь знаешь, я дьявольски объективен. Теперь слушай опытных людей. Переводиться в Мурманск запрещаю.
Карнович иронически поинтересовался:
- И есть такое право - запрещать? Не перебор?
- Точный расчет обстановки. И понимания твоих моральных обязательств перед собой и передо мной.
- Очень интересно! Но чересчур темно. Может быть, выпустишь вторым изданием со списком опечаток?
- Никакой опечатки. Итак, моральные обязательства перед собой. Первое. Не делай слишком резких движений! Ибо что такое Балтика? Крохотная веха на твоем жизненном пути. Максимум на три месяца, пока бушует весенне-летняя путина. А потом половину судов, хочешь не хочешь, снова направят в океан. И, естественно, "Бирюзу". Второе важное соображение: Дина…
- Дину оставь.
- Дину оставишь ты. После женитьбы, естественно, когда поймешь, что любовь к Дине - узы, и попытаешься их разорвать. Будешь завидовать мне, разведенцу и отныне вечному холостяку. А пока тебе надо завоевать ее. Дина в Мурманск не поедет ни за что. Этим исчерпываются твои моральные обязательства перед собой.
- Допустим, дорогой сэр. А чем, скажи на милость, я обязался перед тобой?
Шарутин соскочил с валуна и молитвенно сложил руки на груди.
- Леонтий! Я тебе сейчас, как наши славные предки бывало на духу… В тебе единственная моя надежда! Ты мой якорь опасения! Спасательный круг, кинутый в бушующую пучину, где я тону! Могучая боцманская рука, ухватившая меня за портки в минуту, когда я полетел через фальшборт! Ты…
- Нельзя ли покороче, синьор?
- Не перебивай! Я настроился на длинное излияние.
- А у меня нет настроения слушать длинные речи.
- Повинуюсь! На "Бирюзе" все твои штурманы - с дипломами дальнего плавания. И в отличие от тебя, народ приличный, поведения степеннейшего. Им, конечно, обидно менять океан на Балтику, да и заработки не те, сам понимаешь. Не может быть, чтобы кто-нибудь не выпросился на дальний промысел. Значит, место освободится. А свято место пустовать не должно. Ты лишний раз подтвердишь это, пригласив меня к себе в штурманы.
- Неужели у тебя нет более верной перспективы выйти в море, хотя бы в ту же Балтику? - с удивлением спросил Карнович. - На такой неверный шанс ставишь, как бегство одного из моих штурманов!
Лицо Шарутина омрачилось. Он снова сел на валун.
- Видишь ли, - сказал он. - Положение мое не похоже на твое. Ты - молодой капитан, будущая знаменитость, так все твердят. А что я?
- Ты хороший штурман.
- Кто это знает? Только Доброхотов да Новожилов, с ними я плавал. А другие не верят. Для промысловиков я поэт, ради солидности называющий себя еще и моряком. Литераторы же считают меня моряком, от нечего делать пописывающим стишата. Понимаешь мою трагедию: у моряков - поэт, у поэтов - моряк! Никакой, короче, солидности.
- А кто ты, и вправду: моряк или писатель?
- И то, и другое. Без моря мне нет поэзии, без стихов нет моря. Я должен сидеть на двух стульях, таково мое предначертание свыше, то есть от природы. Штурманский диплом мой видел? С отличием! Заочно занимаюсь сейчас в литературном институте. Тоже одни пятерки. А кто это знает? Кто понимает? Шалва этот… "Вам лучше поработать на берегу! Больше будет времени для литературной деятельности!" Каково, а? Нет, Леонтий, вся моя надежда - ты. Выручай. Я взял курс на твою "Бирюзу". Всеми морскими дьяволами молю - не бросай своего судна!
Капитан размышлял.
- Пожалуй, ты прав. Есть еще одно обстоятельство. Через три месяца у меня будет выплаван полный ценз капитана дальнего плавания. Тогда я и поставлю вопрос - либо, и вправду, дальнее плавание, либо будьте здоровы, отчаливаю от вас. Лето похожу по Балтике, так и быть. И если освободится место штурмана, первый кандидат - ты. Теперь, извини, спешу.
Карнович поднялся.
- К Дине, само собой? - спросил Шарутин.
- К кому же еще?
- Еще не поссорились?
- За неделю, что я на берегу, два раза ссорились и мирились.
- Сегодня опять поссоритесь, - предсказал штурман. - Мир вас не берет. И не возьмет. Слишком крепко ты ее любишь, вот твоя беда. И не плохо было бы, если бы она поменьше тебя любила. Излишек любви - источник великого жизненного беспокойства.